ничтожить их, кое-кто и заплатил бы хорошо, согласись он сжечь блокноты в их присутствии. Здесь же в ящике сберегал он аудиои видеокассеты с записями, которые сделал в командировках по стране и за рубежом, но утаивал, на работе не отдавал. Это был его главный заработок он продавал анонимно или под псевдонимом эти записи-сенсации зарубежным агентствам или телекомпаниям, редакциям. Это была гремучая смесь, способная взорвать и уничтожить многие судьбы и карьеры…
«Итак, что на очереди? Вернее, кто? Анатолий Иванович Фита! Попали вы, любезный, под мою веселую рубрику „Что бы это значило?“ — рассуждал, посмеиваясь, Желтовский, роясь в больших черных конвертах из-под фотобумаги, в которых лежали негативы и фотографии сделанные с них. — А вот и вы!» — он вытащил из конверта с десяток снимков, сделанных на даче Фиты, где было запечатлено семейство Фиты так сказать в быту: жена в легком сарафане в кресле-качалке на лужайке читает книгу, сам в шортах и футболке с граблями на грядке, сын с невесткой моют машину, их детишки мальчик и девочка, погодки, — копаются в песочнице. И так далее. Идилия.
Отложив эти снимки, он принес из фотолаборатории два высохших уже снимка, сделанных в парижской гостинице, где Фита уже в другой компании. Желтовский сунул их в те, дачные, и все вместе вложил в пустой черный конверт.
Повозившись еще в своих архивах, он лег на тахту и закинув руки за голову, уставился в потолок. Он думал. Затем встал, отыскал в специальном маленьком альбомчике для визитных карточек визитку Фиты и позвонил тому домой. Телефон не ответил. Позвонил на дачу. Жена сказала, что Анатолий Иванович еще на работе. В приемной секретарша сказала: «Анатолий Иванович занят. Что передать? Кто звонит?» — «Скажите, Желтовский, но мне на две минуты Анатолий Иванович нужен сейчас. Он ждет моего звонка». «Хорошо, попробую соединить вас, если он снимет трубку». Трубку Фита снял:
— Привет, привет, — заворковал дружелюбно. — Какие срочные заботы?
— Да у меня ничего срочного. Рылся в архивах, нашел снимки, которые давно обещал. Завтра могу подвезти. Потом меня опять может завертеть надолго, — сказал Желтовский.
— Что ж, давайте завтра. В двенадцать тридцать вас устраивает?
— Вполне…
Дом, в котором жили Перфильевы, был огромен, двенадцать подъездов, являл собой незамкнутый с одной стороны прямоугольник, три стороны выходили на разные улицы, четвертая — к парку, вдоль которого тротуар, дорога, трамвайная колея. Большущий двор. В цокольных этажах дома располагалась парикмахерская, магазины — хлебный, овощной, молочный. Поэтому во дворе всегда было полно фургонов, грузовиков, с которых в подсобки таскали хлебные ящики, коробки, сетчатые металлические ящики с овощами. Стоял крик и ругань грузчиков, шоферов, продавщиц…
Фургон с надписью по борту «Доставка мебели и других грузов. Наш телефон…» Перфильев заметил однажды вечером, когда вышел из «Волги» и направился к своему подъезду. Вернее обратил внимание на фургон лишь на следующий день, поскольку из него никто не выходил, ничего в него не грузили и не выгружали, пустовала и шоферская кабина. Словно машина была однажды поставлена и брошена, да и стояла она как-то особняком, напротив подъезда у загородки с контейнерами для мусора. По утрам автофургона не было, но когда Перфильев возвращался с работы, фургон уже торчал на том же месте.
Продолжалось это три дня. А на четвертый, днем, Перфильев, подойдя к окну в своем служебном кабинете, увидел этот автофургон у бровки напротив входа в фирму в ряду других припаркованных машин. Понаблюдав в течение часа, Перфильев не увидел никого, кто бы входил или выходил из фургона или из шоферской кабины. Он позвонил Сидельникову:
— Влад, выйди во двор к компрессорной.
— Сейчас?
— Да…
Когда они встретились, Перфильев сказал:
— Под окнами моего кабинета, через дорогу торчит фургон. Днем он здесь, по вечерам у моего подъезда дома. Проверь-ка номер телефона, намалеванный на кузове, и регистрационный номер в ГАИ, чьи они. В зависимости от этого решим, что делать.
— Ясно. А что ты подозреваешь?
— Есть одно подозрение. Но все, что нужно, обзванивай не отсюда, а из дому.
Сидельников ушел.
В тот день и на следующий Влад звонил по номеру, указанному на борту фургона. Телефон не отвечал. Затем из справочников, различных рекламных объявлений выписал номера телефонов всех контор по бытовому обслуживанию государственных, частных, кооперативных. Обзванивать уехал домой. Всюду ему отвечали почти одинаково: «Фургон не наш. Такие машины у нас без толку не простаивают. Телефона, что указан на борту, у нас нет». Через приятелей, у которых были какие-то знакомые, а у тех знакомых еще знакомые — и так по длинной цепочке — не без труда Сидельников выяснил: телефон, написанный на будке, прежде стоял в квартире людей, отселенных из аварийного дома, сам дом пошел на снос; регистрационные номера в ГАИ давно в архиве — они со списанного хлебного фургона…
Обо всем этом Сидельников доложил Перфильеву. Лебяхин был еще в госпитале.
— Не прослушивают ли нас? — сказал Перфильев. — Днем — мой кабинет, вечером — мою квартиру.
— А что?! Если кому-то очень понадобилось — вполне, они стояли во дворе, покуривали, до начала рабочего дня оставалось семь минут.
Ровно в девять Перфильев уже входил в кабинет, а Сидельников отправился в службу радиотехнического обеспечения безопасности.
Через час Сидельников позвонил:
— Давай пообедаем вместе в городе.
— Я понял…
— Точно! Ты был прав: нас слушают. Ребята засекли работающий генератор, какой-то излучатель, помехи и еще какую-то хреновину там, она выше моего образования в этом деле. А вот, кто и зачем? — сказал Сидельников, когда они устроились за столиком в кафе.
— Кому-то и зачем-то нужно, — задумчиво ответил Перфильев, что-то вспомнил, сопоставляя, увязывая…
Через несколько дней к Перфильеву зашел Сидельников и выложил на стол миниатюрную кассету.
— Что, Влад? — спросил Перфильев.
— Тут хорошая музыка записана. Может пойдем к ребятам послушать.
— Есть резон?
— Большой.
— Тогда пошли.
Они поднялись через этаж, вошли в комнату в конце коридора, окна ее выходили на улицу, где вдоль бровки плотно были припаркованы машины. Комната была забита аппаратурой, за столами сидело трое. Один из них поднялся навстречу, поздоровался с Перфильевым.
— Давай, Володя, сыграй нам, — Сидельников отдал ему кассету.
Сперва прозвучал телефонный звонок. Затем — голос Субботина:
— Слушаю.
— Привет, Леонид Петрович.
— Кто это?
— Надо узнавать добрых знакомых по голосу.
— А… Это вы…
— Мы самые. Как наши дела?
— Как вы просили. Торможу, сколько могу.
— Не сколько могу, а сколько надо. Скажите потом Перфильеву, что документы затерялись. Будете долго искать.
— Вы откуда говорите? Из учреждения? Из квартиры?
— Не волнуйтесь. Из автомата.
— Но долго я не смогу волокитить. Есть предел.
— Предел определим мы. Кроме того мы люди слова, хотим поблагодарить вас.
— Только ради Бога, сюда не приезжайте. Лучше домой, жена и сынок в Костроме у тещи.
— Давайте адресок.
— Краснопролетарская…
— Ждите в семь вечера. Но не сваляйте дурака.
Запись кончилась…
Они вернулись в кабинет Перфильева.
— Кто этот парень, который крутил нам кассету?
— Хороший парень, специалист, работал в посольствах, в разных других местах, последние годы в Карлсхорсте под Берлином до воссоединения Германии. Уволился в звании майора… Что будем делать, Паша? — спросил Сидельников.
— Подумаю, Влад…
Ночью Перфильев принял решение. А утром написал Сидельникову записку и попросил секретаря отнести: «Влад, они сегодня поедут к семи на Краснопролетарскую к Субботину. Поезжай туда. Погляди на них, попаси три дня. Будь осторожен, у них могут быть стволы…»
Темнело уже рано. Моросил мелкий, как пыль, осенний дождь, оседая на лобовом стекле. Сидельников включил дворники и печку.
На Краснопролетарскую он подъехал в половине седьмого, отыскал дом Субботина, припарковался рядом с другими машинами, но так, что подъезд был в поле зрения. Без пяти семь подрулил желтый «мерседес», выпущенный лет десять-двенадцать назад. Из него вышли двое. В свете уличного фонаря лиц их Сидельников не разглядел, но разглядел, что один был высокого роста, мощный, передвигал ноги как бы с усилием. Второй пониже, но тоже, видать, не хлюпик — спина широкая, плечи крутые. Сидельников дождался, когда они вошли в подъезд, последовал за ними, прислушался, уловил их грузные шаги где-то на уровне третьего этажа. В это время спустился лифт, из него вышел парень с собакой на поводке. Сидельников сел в лифт, нажал кнопку пятого, рассчитав, что квартира номер десять, где жил Субботин, должна быть на третьем. Не ошибся. Спустившись осторожно с пятого на четвертый, Сидельников, свесившись с перил увидел, сто звонят они в десятую квартиру. Им кто-то открыл, дверь захлопнулась. Сидельников опустился, вышел на улицу, приблизился к «мерседесу». Номера московские, частные. Он присел, пристроил с тыльной стороны номера маленький радиомаячок на магнитном прихвате, затем влез в свою «Волгу» и стал ждать. Они вышли минут через двадцать, огляделись и направились к «мерседесу». Сидельников отпустил их метров на пятьдесят и двинулся следом. Он не боялся, что потеряет «мерседес» визуально: встроенный в обычный автомобильный приемник дополнительный контур был настроен на частоту радиомаячка. Сопровождал их Сидельников до Новослободской, там через широкую подворотню они въехали в огромный двор, где стояло с десяток припаркованных легковушек жильцов большого дома. Оставив «Волгу» на улице, Сидельников вошел во двор. Он видел, как заперев «мерседес», они не сразу отошли, а постояли две-три минуты, и понял: взяли машину на охрану, ждали звукового сигнала охранного устройства. «Значит, живут здесь, один из них во всяком случае». Он проследил, в какой подъезд они вошли, но в какую квартиру, — а их было по три на этаже — не успел, однако прикинул, что не ниже третьего. Вернувшись к «Волге», уселся и стал ждать. Отсидел в машине часа полтора, но никто из них не появился. И он понял: ждать бесполезно, они вернулись