— Значит хочешь, чтоб вся Россия гадила только в унитазы?
— Желательно.
— А взятки берешь, Паша?
— Нет.
— А даешь?
— Иногда.
— Кому?
— Тем, кто берет.
— А ты богатый?
— Не в том смысле, какой вкладываешь в это слово ты.
— А на какой колеснице ездишь? «мерс», «вольво»?
— На обычной «Волге», Владик.
— Что так скромно?
— Для «Волги» легче купить запчасти, — усмехнулся Перфильев.
— Деньги-то где хранишь?
— В мошонке, Влад.
— Темнило ты, Паша, — засмеялся Сидельников. — Ладно, считай, нанял меня.
— Почему не спрашиваешь, сколько получать будешь?
— Уверен, не обидишь… Значит, я пошел к дядьке оформляться?
— Двигай…
Василий Кириллович Лебяхин сидел перед экраном дисплея, считывая возникавшие, гаснувшие и вновь возникавшие зеленоватым светом строки. Это были уже не разрозненные сведения о фирме «Улыбка» и ее руководителе Евсее Николаевиче Батрове, а связная, последовательная информация, выуженная Лебяхиным из разных источников по крохам, а теперь систематизированная и заложенная в компьютер. И то, что он читал, заслуживало внимания и анализа. У Лебяхина-профессионала удивления это не вызвало, он знал: какую коммерческую структуру ни копни, что-нибудь мутненькое да вылезет. За два с лишним года, что он работает у Перфильева, им накоплен такой банк данных о различных фирмах, компаниях, СП, их руководителях, покровителях-чиновниках из министерств, госкомитетов, что объяви Лебяхин распродажу этих данных, тут же выстроилась бы очередь желающих выкупить за любые деньги…
Постучавшись, и услышав ответное «Да!», вошел Владислав Сидельников огромный, широкая спина, узкая талия, серый буклированный пиджак, темно-синие из английского габардина брюки, все ладно, мужик, как с картинки, кто угодно залюбуется, но сам Сидельников никогда не думал о мощи своих мышц, о натренированном послушном теле, дарованном природой, как иной не думает о прекрасной синеве своих глаз. Владислав Сидельников просто жил, как и все люди, не предполагая, что кто-то завистливо поглядывает ему вослед.
— Ну что? — спросил Лебяхин.
— Из наших у них никого. Просто бывшие спортсмены, «качки», но в общем полууголовная шешура мордатая, внешне впечатляют, но это до первого хорошего удара, а потом плывут, я знал таких. Это про них? — Сидельников указал на замерзшие на дисплее строки.
— Да, — ответил Лебяхин.
— Производят презервативы? — усмехнулся Сидельников.
— Штопают, — усмешкой же ответил Лебяхин. — А что «Лесной шатер?»
— По-моему, такая же артель, как и эта, — кивнул Сидельников на экран. — Через день-два закончу и с «Шатром».
— Не затягивай.
— К возвращению Павла будет полная картина…
9. ПАРИЖ. ПЕРФИЛЬЕВ. ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА ТОМУ НАЗАД
…И тут произошло то, что заставило меня вспомнить сказанное одним мудрым польским писателем: «Прыгая от радости, смотри, кабы кто-нибудь не выхватил у тебя из-под ног землю». Но все по порядку.
Начались осенние дожди, сбивавшие на тротуары ослабевшие уже листья платанов. Париж потускнел. Но случались и солнечные дни, тогда становилось вновь тепло, охорашивались Большие бульвары.
В один из поздних вечеров, когда дождь угомонился и из-за облаков выскользнула луна, я сидел дома, просматривал газеты. Неожиданно запищал телефонный зуммер. Я снял трубку:
— Алло, квартира Перфильева, — сказал я.
— Еще не спишь? — узнал я голос Кнорре. — Я сейчас приеду к тебе без обиняков сказал он и повесил трубку.
Я и обрадовался, и насторожился: он почти никогда не звонил мне на квартиру, тем более в поздние вечерние часы, за все время нашего знакомства лишь два или три раза был у меня…
Минут через двадцать Кнорре приехал. Был он здорово пьян и мрачен.
— Ты на машине? — спросил я.
— На такси. Свари кофе, — коротко бросил он, усаживаясь в мокром плаще в кресло, стоявшее возле телевизора.
Когда я вернулся с чашкой кофе, он уже дымил сигаретой. Отхлебнув из чашки, Кнорре, не мигая, уставился на меня воспаленными глазами. Таким неприветливым, сказал бы злым, я его видел впервые. Мы как бы молча играли в детскую игру: кто кого переглядит, не мигнет. Не выдержал я, поскольку все это выбивалось из нормы — и то, что он вот так испытывающе глядел, и то, что в такое время, да еще пьяный, не спросив, удобно ли мне его принять, запросто, как по-русски, завалился.
— У тебя все в порядке? — спросил я.
— Скоро выясним.
— Леони вернулась? Как она?
— Вернулась. Нормально, — и тут он сказал: — Кстати о Леони. Она как-то спросила: «Слушай, этот русский, Перфильев, не „голубой“?»
— Забавно! — засмеялся я. — С чего бы такое впечатление?
— Взаимоотношения двух однополых людей сторонний человек оценивает точнее, нежели эти оба могут сами. Не находишь? — все так же мрачно спросил он.
— Возможно. Но в данном случае…
— Так вот она полагает, что ты меня обхаживаешь, — перебил он. — Но поскольку точно знаю, что я не гомосексуалист и почти уверен, что и ты предпочитаешь женщин, то…
— То что? — разговор делал какой-то странный изгиб, я насторожился.
— То наши отношения, если их проанализировать, а я попытался это сделать, похожи на игру, на некоторую охоту.
— Кто же за кем?
— Разумеется, ты за мной.
— Я?! Зачем?
— Вот мы и выясним.
— Ты для этого напился и приехал?
— Приехал для этого. Напился из-за того, что у меня неприятности.
— Итак? — спросил я.
— Не кажется ли тебе, что слишком ты услужлив?
— Возможно. Такой у меня характер.
— Оставь! Я не вчера вылез из чрева. Ни для кого не секрет, что ваши тут, на Западе, «Техноэкспорты», «Автоэкспорты» и прочие конторы — это маленькие филиалы большой московской конторы, — он прищурил глаз.
— И ты подозреваешь, что я?..
— Пока только предполагаю. А что здесь невозможного?
— Что еще тебя натолкнуло на эти предположения?
— Однажды ночью мы с Леони курили в постели. И она сказала: «Поосторожней с ним, Ив. Слишком он, как бы это тебе сказать… гладкий, без углов. Мужчины такими не бывают, если в этом нет корысти». И я, как очнувшись, начал перебирать в памяти все, до мелочи. А когда думаешь заданно, вдруг обнаруживаешь то, что ищешь. Хотя в ином случае, когда ты не запрограммирован, это выглядит пустяками.
— Что же ты обнаружил? Если допустить, что ты действительно прав, что же меня может интересовать на твоей фирме? Унитазы, бидэ, умывальники, облицовочная плитка?
— Я специально пригласил тебя осмотреть фирму. Все тебе в ней искренне понравилось, хотя глаза твои оставались спокойными. Они взблеснули, когда я подвел тебя к зарешеченной двери на четвертом этаже, где есть охрана. И потускнели, когда я тебя туда не пустил. Это во-первых. Во-вторых, когда я посетовал, что сроки поставки глины из Белояровска не соблюдаются, ты спросил: «А когда по контракту должна быть последняя поставка глины?» Откуда ты знал, что это — последняя? Я ведь только упомянул о несоблюдении сроков. Значит ты откуда-то получил эту информацию из России. Кого же ты запрашивал и зачем? Далее. У нас сложились с тобой добрые отношения. Но не настолько, чтобы ты так заботливо-бескорыстно, отвлекаясь от своих дел, суетился вокруг моих забот с глиной. Ведь это требует от тебя и каких-то усилий, расходов, у кого-то одалживаться, просить. Кого! Кто же при вашем-то бюрократизме смог так оперативно все сделать? Только после разговора с Леони, мне вспомнилась мелочь, увидевшаяся сейчас иначе. Помнишь наше знакомство у церкви? У тебя забарахлил двигатель. Оказалось всего лишь, что ты перекачал, забрызгал свечи. И это ты — человек, который не первый год водит машину, да еще инженер, не понял самого элементарного?!
— Все это довольно зыбко, согласись, — сказал я. — Но допустим, у Леони сверхчутье, и ты, поразмыслив, признал, что она права. Что дальше?
— Ты скоро уезжаешь. Насовсем. И слава Богу. От меня ты ничего не получил. Мы забудем друг друга.
Он умолк. Я ждал. Наступила долгая пауза. Затем я спросил:
— Это и есть твои неприятности, из-за которых ты напился?
Он махнул рукой с зажатой меж пальцев сигаретой, как бы отвергая мое предположение, и резко сказал:
— Я накануне банкротства. Нечем погасить большой кредит. Осталось два месяца. Это очень мало, чтоб я успел достать нужную сумму.
Что это было? Намек или искренняя исповедь?
— Чем это вызвано? — в моей голове младенчески зашевелилась мысль, постепенно взрослея. Последний шанс!
— Мои оптовики здесь и в Бельгии скуплены на корню немцами.
— С удовольствием дал бы тебе деньги, но — увы! Моя зарплата составляет наверное десятитысячную долю необходимой тебе суммы, — сказал я.
— Если не более.
— Но есть выход из положения, — решился я.
— Какой? — вяло спросил он, не веря, что я могу предложить что-либо существенное.
— Работы, которые ты ведешь в секретной лаборатории на четвертом этаже представляют интерес для другого государства? — прямо спросил я, чувствуя как возле селезенки нервно задергался мускул.
Кнорре не крикнул на меня, не осадил, не возмутился, не ухмыльнулся победно, а спокойно спросил вдруг:
— У тебя виски есть?
— Есть.
— Принеси.
Я принес непочатую фигурную бутылку «Dimple», лед и содовую. Он налил в стаканы — себе и мне.
— А что если я позвоню в полицию по поводу твоего предложения? Не боишься?
— А я пошутил, — сказал я.
— Допустим, я соглашусь.
— Считай, что мы спьяну играем в какую-то игру. Выпив, люди любят перекинуться в картишки, — сказал я.
— Давай перекинемся. Ты платишь мне сколько нужно, чтоб я погасил кредит и проценты. Наличными. А ты подумал, как я эти наличные положу на свой банковский счет?! У нас, милый Павел, за этим очень строго следят, сказал он мне, как несмышленышу.
— Ты получишь не наличными, переведут на твой счет.
— А что ты будешь от этого иметь? Аплодисменты начальства?