Я покачала головой:
— Ничего не сказал. Просто посмотрел. Нехорошо посмотрел.
На лице норбоннца отразилось великое разочарование:
— И все? Даже не полапал? И ты от одного взгляда струсила?
Он сказал это так запросто, что мне стало стыдно. Я, действительно, струсила от одного только взгляда. Струсила и убежала, как самая трусливая пыльная собака.
Вот дура… Лора права — я слишком много думаю о себе. Имперцы зашли из любопытства, а остальное додумал и дорисовал мой страх. Посижу в башне пару дней, для успокоения совести, и вернусь.
Я посмотрела на мальчишку:
— Ты давно тут сидишь?
— Почти месяц. С тех пор, как эскадра прибыла.
— А ешь что?
— Раз в неделю хожу в город, к бабке. Она еды дает. Завтра опять пойду.
— А бабка тебя тоже Клопом зовет?
Он рассмеялся:
— Не-а. Бабка Тедом зовет.
Мальчишке быстро наскучила моя компания, и он ушел в темноту, за засыпанный песком резервуар.
Вечером, когда спустилась синяя норбоннская ночь, я взобралась на башню Яппэ и смотрела на Город — тонкую полоску огней на горизонте. Просто Город, он не имел названия. Единственный населенный пункт на выжженной планете, засыпанной песком. Над огнями проплывали подсвеченные снизу облака, в которые время от времени падали или выныривали яркие точки — идущие на посадку или взлетающие корабли. У Норбонна не было своей луны — лишь бесконечный звездный полог, раскинувшийся над пустыней, драгоценным шатром. Ночью жара спадала, и становилось даже прохладно. Я куталась в джеллабу, растирала замерзшие пальцы, но не спешила уйти. Ночью пустыня оживала. Со своей высоты я видела маленькие движущиеся точки — красные ящерицы, вышедшие на ночную охоту.
Я спала на удивление хорошо, глубоко и без сновидений, которые порой превращали ночной отдых в настоящий кошмар. Вчерашний разговор с Клопом будто стер все мои страхи. Я встала, покричала его, но мальчишка, скорее всего, уже удрал в Город. Я хмыкнула: дурачок он. Напридумывал непонятных идеалов и сидит из-за них в песке. Насидится, плюнет прямо с башни Яппэ на эти глупости и вернется к бабке.
Я взобралась на ржавую лестницу, приоткрыла люк. Над головой синело безоблачное небо. Нагретый воздух обдавал лицо горячей волной. Я вылезла наружу и посмотрела в сторону Города. Над сверкающей полоской бликующих крыш поднимался высокий столб серого дыма. Опять пожар. Пожары здесь не редкость. Главное — чтобы подальше от Большой дюны.
Я вернулась в прохладу башни, вскрыла хрустящий пакет с сухпайком. Не лучший в мире пир — но вполне сойдет, чтобы набить желудок. Делать было совершенно нечего. Я взяла фонарь, побродила по башне, загребая сапогами песок, вернулась к своей подстилке и легла, уставившись в сводчатый потолок. Безделье — худшее из занятий. Кажется, через пару дней можно просто сойти с ума. Как за это время Клоп здесь не спятил? А, может, спятил? Я улыбнулась сама себе.
Наконец, послышался грохот открываемого люка, шелест осыпающегося песка. Мальчишка шустро спустился по лестнице и прокричал:
— Эй, ты здесь?
— Здесь, — я села на подстилке.
Клоп встал передо мной и уставился перепуганными глазами:
— Кто ты, мать твою, такая, Эмма Гессер?
Я опешила:
— Что?
— Имперцы ищут тебя. Твой магазин сожгли. Выгорела часть квартала. Твои голограммы на всех столбах. Они грозятся снести башку каждому, кто даст тебе приют. И готовы заплатить любому, кто тебя выдаст. Десять тысяч геллеров! Десять!
Я почти не понимала, что он несет. Это был бурный трескучий поток, в котором просто не должно быть никакого смысла. Я покачала головой:
— Подожди. Я ничего не понимаю.
— Имперцы ищут тебя, дура. За тебя дают десять тысяч геллеров.
5
Я нахмурилась и провела ладонью по лицу, будто хотела отогнать глупый морок:
— Клоп, скажи, что ты пошутил.
Поселившийся в груди страх, к сожалению, твердил об обратном: все так, как он сказал. Я верила каждому слову. Я видела столб дыма над Городом… Я еще не понимала, что моего дома больше нет.
— Вали отсюда.
Я опешила:
— Что?
Мальчишка не шутил. Стоял передо мной, уперев руки в бока:
— Вали отсюда. Мне тут только инперцев не хватало.
Я покачала головой:
— Они не придут сюда.
Клоп зло хохотнул:
— Они придут куда угодно, если захотят. Уж не знаю, какой шишке ты так нагадила, что подняли на уши весь Город. Но, если на то пошло — они станут рыть носом песок, но найдут тебя. Поверь. Мне здесь не надо этого дерьма!
Я лишь глупо мотала головой, будто этот нехитрый жест мог отвести все то, о чем говорил мальчишка.
— Вали, или я сам сдам тебя. За десять тысяч.
— Ты же сам скрываешься.
Клоп зло хохотнул:
— Похоже, мои грешки перед Империей не в пример меньше твоих. Без обид, сестренка, но каждый сам за себя. Сама знаешь.
Я опустила голову. Знаю. Мальчишка прав, его и обвинить-то не в чем. Я знала, что они придут. Не знала зачем, но это теперь почти не имело никакого значения. Ничем хорошим все это не кончится.
Я подняла голову, стараясь поймать его взгляд:
— Но, куда я пойду?
Клоп пожал плечами:
— Не знаю. Куда хочешь.
— Кругом мертвая пустыня.
— Забирай всю воду, что у меня есть, и уходи. Они первым делом придут сюда — больше некуда. Если найдут нас вместе — мне хана. Даже разбираться не станут.
Я молча надела сапоги, привычно проверила нож в голенище. Поднялась и свернула подстилку:
— Но, если они придут сюда — тебя все равно найдут.
Клоп кивнул:
— Найдут. Но тратить на меня время не станут. Я скажу, что хотел получить десять тысяч и пришел искать здесь тебя. Мне поверят. Ты не видела, что в Городе творится. — Он хмыкнул: — Не хотел бы я оказаться на твоем месте, сестренка.
Он порылся в песке у резервуара и вытащил мои же фляги:
— Забирай, обойдусь дистиллятором.
Я засунула фляги в рюкзак, намотала тюрбан и свободным концом полотна закрыла лицо до самых глаз:
— Прощай, Клоп.
Он опустил голову:
— Прости. Так вышло.
Плевала я на его извинения. Я выбралась наружу и села у крышки люка, глядя на Город. Зеркальная черепица искрилась на солнце, как россыпь драгоценных камней. Над сожженными домами все еще клубилось серое марево, которое ветер вытянул длинными тонкими нитями, как волокно для пряжи. Воображение отказывалось рисовать черное пепелище с оплывшим, превратившимся в грязное стекло песком на месте моего магазина. Жилое помещение, конечно, уцелело, но я не могла думать, что больше не увижу крашеную синей краской входную дверь и жестяную бочку, под которой прятала ключ. Дверь прилаживала мама. Сама. И красила сама. Мы с Лорой тогда прибежали с рынка и перемазались. Потом долго ходили с въевшимися синими пятнами на руках. Нам было весело. Теперь весело никогда не будет.
Я огляделась: кругом лишь бесконечный желтый песок, разогретый беспощадным солнцем. Кругом лишь смерть. Медленная, мучительная. Моя.
Я надела рюкзак, спустилась с башни и пошла в противоположную от Города сторону. Высокие сапоги утопали в горячем песке, очень скоро нагрелись и истязали ступни печным жаром. Вода стремительно покидала тело, выходя потом. Ни скалы, ни валуна — лишь раскаленная желтая гладь, рябившая редкими барханами. Город исчез из виду, скрылся за пологой дюной, но я знала, что ушла совсем недалеко. Когда нет ориентиров, и путь, и время становятся бесконечными. И бесцельными.
Я опустилась на песок и уткнулась головой в согнутые руки: куда я иду? Зачем иду? Чтобы обмануть себя глупой надеждой? Я покачала головой — нет, чтобы измотать себя. Когда обессилен, измучен жаждой — больше ни о чем уже не думаешь. Я не хотела думать. Не хотела бояться. Не хотела надеяться. Но это так естественно для человека — надеяться. Я в отчаянии обрушила сжатый до боли кулак в песок, почувствовала каждую раскаленную песчинку, прилипшую к влажной коже.
Бежать бессмысленно. Имперцы не пойдут пешком. Катера, корветы — какая разница. Они покроют расстояние за считанные минуты. Что меня ждет? Что ждало бы, если бы я не попыталась бежать? Все вдруг показалось бесконечно глупым. Я понятия не имела, кто этот высокородный, но при одном воспоминании о нем меня передернуло и обдало ледяной волной ужаса. Подсознание вопило, что нужно бежать, без оглядки, как от самого страшного хищника. Оно же нашептывало, что он не отпустит добычу. Так смотрят на вещи, которые одержимо желают. Кто знает: может Вилма погибла от этих же рук.
Я слышала омерзительные рассказы о мучениях и боли, за которую имперцы платили в несколько раз больше. Раньше считала это выдумками, пока один из этих ублюдков не добрался до меня. Я помню комнату казармы, чистые белые простыни. Мне повезло, он старался быть нежным, и я терпела, глотая слезы, потому что не было выбора. Но я слышала ужасные, душераздирающие крики за стеной. Отчаянный вой, перемежающийся мольбами, удары и высокий, разрывающий уши визг, который стоит в ушах до сих пор.
Это была Вилма, жила с матерью на соседней улице. Потом я узнала, что она умерла в тот день. Мать засыпали геллерами, но зачем они были ей теперь? Тогда я поклялась себе, что со мной такого не будет, что никто без моего согласия не дотронется до меня, и на брошенные имперцем деньги купила отличный верийский нож, который, к счастью, пока так и не довелось пустить в ход.
Кажется, время пришло.
Я вновь посмотрела в сторону Города и увидела среди песка скопление движущихся черных точек — они уже здесь.
Как же быстро…
6
Имперцы приближались быстрее, чем я предполагала. Конечно, у них уже были мои координаты. Они безошибочно направлялись в мою сторону, и я уже слышала долетающий в разогретом воздухе отзвук работающих двигателей.
Дрожащей рукой я достала из голенища нож и сжала немеющими пальцами. Конечно, я не смогу перебить имперцев — я приготовила его для себя. Не дамся живой.
Я часто думала о ноже. Он всегда казался надежным решением всех проблем. Блестящий кусок верийской стали, покрытый характерными разводами, будто внутри залегли песчаные дюны. Я часто представляла, как он входит в плоть, легко, как в кусок мягкого масла, но это представление было далеким и каким-то детским. Я представляла, как совершаю красивый жест, но никогда не представляла страх и боль. Не представляла кровь. Не представляла, насколько сложно и страшно решиться.