принять толком не смог, а ОНА сожрала у него весь припасённый на вечерний чай запас медовых пряников. А когтями лапнула его по физии и порвала на робе край боевого номера.
– Во, мегера, чисто моя соседка Люська в коммуналке! Вот сучка, я вам скажу! И куда мы с ней, с этой фановой клоакой?
– А давайте её Люськой назовём! А, мужики?! – поддержал разговор стармос Будаков. И свершилось чудо: свежеиспеченная Люська воспряла своей ухмыльной мордашкой и выпрыгнула к ногам вахтенного на юте в шубе и валенках. Повиляла хвостом вроде как в знак согласия и… сделалалужу. Грянул хохот. Люську приняли. «Жюри» по достоинству приняли её антраша на «бис».
Ни секунды не сомневаясь в своей безнаказанности и вседозволенности, Люська смешно виляя задом попрыгала к люку на юте. Люк источал корабельное тепло. Уморительно, эдак нараскоряку, сучка продефилировала по трапу. И лишь команда «Начать приборку» отвлекла матросов от гостьи. Нет, уже, пожалуй не гостьи, а некой корабельной артистки в собачьей ипостаси. Она попросту стала членом экипажа «Сибири».
– Смир-рна! Дневальный на выход! – в суматохе рявкнул кто– то из электриков, увидев вошедшего в кубрик капитана 2 ранга старпома Гаранина. Офицер изумился такому служебному рвению старшины. Хотя все присутствующие явно опешили: начальник такого ранга их посещал если не совсем, то весьма редко.
Не смутился лишь пузатый щенок невесть какой породы с удивительно любопытными миндалинами глаз. Люська приветливо помахивала колечком хвостика и даже вопросительно тявкнула. Понимай: «Чего встал, видишь, люди приборку делают, а ты шлёндаешь по мокряди! Да уж ладно, сказывай, чего надобно!?» И тут же игриво мотнула головой и тявкнула.
– Так вот кого вы принесли на корабль без разрешения! Ты посмотри-ка, – на меня же и тявкает! Ты на кого хвост поднимаешь, цуцик эдакий?! Соображаешь? Я – старпом! Меня следует уважать и побаиваться. By компроме? По-французски ещё не шпрехает? Учите помалу. А вобщем, ладно, уговорил я командира. Пса оставьте. Но сразу к доктору. Где старшина команды? Ты будешь мне за него в ответе. Над животиной не измываться, гадостям не обучать. Всё остальное– по корабельному расписанию. Понял? Выполняй!
Щенок на время нотации предусмотрительно отошёл подальше и выслушал наставления из-под стола. При сём малышка как бы размышляла: «И чего этот пахнущий духами строгий дядька добивается от неё и почему все его так почитают? Но у него в руках не было даже веника, символа власти вахтёрш и уборщиц в ДК. Странно всё таки…»
Так у Люськи появились начальники большие, средние и старшина Терёхин – «папик». К ним добавились боцман со странным именем Сероштан. Ко всему он был мичман и от него вечно пахло краской и «шилом», хотя ни того, ни другого он с собой не носил. Боцман был убеждённый холостяк и считал свой корабельный образ жизни идеальным. А когда по вечерам он источал терпкий аромат «шила», то любил изливать душу Люське. Он гладил щенка и целовал в мордашку. Так они коротали вечера и собачонка виляла хвостиком, поскуливала, а то и подвывала на последнем слоге, когда Сероштан напевал: «Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю».
Псина безропотно дала себя обследовать корабельному врачу и «приняла ванну». После чего дурашливо лаяла и чудачила. За что с камбуза принесли миску, а в ней мясной мосол. Трапезу молодая закончила компотом. Лакала и смотрела на всех вопросительно: «А что, молока нету?» Конечно нету. Но стали приносить из дому офицеры и мичмана: «Вот, принёс тут, для щенка!»
И непременно гладили смышлёную сучку – юнгу. Многим в благодарность она нежно лизала руку.
Никто не припомнит, чтобы Люську приучали к гальюну.
Не лаяла она и в адмиральский час, а тем более в командирском отсеке. Щенка привечали везде. Но мостик, санчасть и офицерская каюткомпания были для неё изначально табу. Люську представили экипажу на следующий же день на вечернем построении. Щенок полулежал на принесённом для него коврике, высунув язык и выставив пузико на всеобщее обозрение. Старпом не удержался:
«Ну чисто японская гейша!» – Сказал так, вроде для себя. Но услышали все и прозвище прилипло сразу: «гейша Люська» Да она и не возражала. Тем более, что некий аналог был налицо. Разве что образовательный ценз пришлось опустить. А заодно и чайные церемонии: сложно, хлопотно и недостаток фарфора.
Зато походку на «Сибири» сменили все: поднимая ноги смотрели под них, – нет ли там лап мохнатенькой «гейши»– колобка. Летели дни, а за ними недели краткого пребывания корабля у причала. Команда с увлечением предавалась прелестям береговой жизни. Утренняя зарядка на плацу, вечерами футбол… Люся болела яростно. Пренебрегала правилами поведения, а то и вовсе выбегала на поле и хватала зубами шнуровку мяча и убегала. Кувыркался мяч и она с ним. Мяч реквизировали и игра продолжалась.
Утром «гейша» почитала за священнодействие проводы на зарядку. Выскакивая из люков юта и дверей шкафутов, команда бежала к трапу и на берег. На юте их поджидали дежурный, вахтенный и… конечно же – Люська. И, если первым было по барабану форма одежды физкультурников, то «гейша» блюла развязанные шнурки и тельняшки навыпуск. Нарушитель облаивался, а шнурки чуть ли не обгрызались. Виновные спотыкались, падали, образуя куча– малу и тут же получали «втык». Люська млела, наблюдая последствия «инспектирования». Облаивала всех и постоянно, видно по– собачьи вела счёт бегу: «Раз-два – три! Гав-гав-гав!» И все смеялись. Отсутствие собаки на физзарядке означало, что она со старпомом и врачом «снимает пробу» на камбузе. Хотя моментом позже «гейша» налаживала службу, облизывая мордочку от прошедшей дегустации. Ну куда тут деваться! Служба!
Правда иногда случались казусы, когда подросшую уже инспекторшу прилюдно пытался оседлать кобелёк со «Спасска». Но, как видно, даже подросшая сучка пока «не вышла в стати». И кобелёк удалялся восвояси, нервно подёргивая хвостом, а может и ещё чем.
Но, едва заблестели лужи на берегу и на зарядку стали бегать по тельнику, как на соединении сыграли «к бою, походу», то есть к выходу в моря на работу. А повзрослевшая «гейша» сбегала по трапу в два-три прыжка. Природа наделила её недюжинным собачьим умом, чутьём и сноровкой. Недостатка в учителях не было. И каждый был сам себе кинолог. Кульбит и чуть ли не двойное сальто «без кимоно», «цыганочку с выходом» и «яблочко» исполнялись ею походя, хохмы ради. Безошибочно определяла, в какой шхере «сачкует» приборщик во время аврала. Ночью будила спящих «без задних ног» вахтенных и дневальных при подходе дежурного.
Люсю буквально боготворили. И было за что. Дело в том, что щенка в ДК подбросил скорее всего нерадивый охотник. Собачка была редкой охотничьей породы БАССЕТ. Кто видел эту породу взрасщённой до экстерьера, тот прежде всего запомнит взгляд животного. Это глубоко посаженные глаза под массивными веками уставшего от жизненной суеты человека. Взгляд добрый, всепроникающий, как бы говорящий: «Не надо слов. Я давно всё понял!» Бассет патологически предан людям. Одиночество может свести его в могилу. Но на внимание к себе он отвечает многократным восторженным чувством. Собака этой породы предвосхищает любую дрессуру. И единственное, став взрослой, бассет начинает напоминать некую нищую гувернантку в лохмотьях.
Отвисающая, как бы лишняя шкура создаёт впечатление накинутых на неё обносков. Ко всему собака просто удивительно копирует хозяина, причём явно с юмором. Её морда становится почти изумлённой и на ней прописано: «Батюшки, ну до чего здорово! А действительно: почему бы не попробовать?! А?» Так вот Люся стала взрослой собакой английской породы бассет. И был месяц май. На Камчатке почти растаял снег, а «Сибирь» уходила из Авачи в Тихий океан.
Мерно переваливаясь с борта на борт, корабль устремлялся к устью бухты, к исконным Трём братьям. Так начинался первый поход в 1959 году, так начинались и все последующие. На корме стояли ютовые в спасжилетах во главе со своим чудаковатым боцманом. А у его ног сидела головастая собака Люська, нашедшая свой дом и родных ей людей на этом корабле – морском бродяге.
«От мест отойти!» – прозвучало по верхней палубе, когда берега Камчатки приплюснулись к линии горизонта. Игривая «гейша» со всех ног бросилась в кубрик к электрикам. Там же она была «прписана» на бачке, то есть на пропитании. Удивительно, но Люська вопреки манерам собак всего света, никогда не околачивалась возле камбуза.
Она чётко усвоила, что еду надо принимать на СВОЁМ бачке. Её миска лежала в кубрике. А при команде «Обедать», брала её в зубы и легонько ставила на краешек стола. И, если бы она могла орудовать ложкой, то была бы подавно равной другим. Знала, что после приёма пищи надо прибрать за собой, помыть посуду. Она даже не чавкала за столом, а вылакивала и вылизывала свою миску с особой тщательность. После чего выпивала тем же манером вылитый в миску компот. И, потупив глаза сидела «за компанию». А вскочив из– за стола со всеми, как бы испрошала: «Я всё правильно сделала?»
А когда бачковой приносил горячую воду, то оно первая плюхала в неё свою миску. Причём делала это исключительно аккуратно, без брызг. Боцман был против очеловечивания Люськи за столом. Но ребята настояли. И собака без приукрас дорожила этим. Приносила ВСЕМ и ВСЁ. Носки, тапочки, брюки, расчёску, книгу и ручку… И никогда ничего не путала: кому чего и откуда. Будь то служанка, так послала куда подальше, но Люська не просто исполняла просьбу (Но не команду!), а делала это даже жеманно, если не кокетливо.
Но всё то, что вы прочли о «гейше»-Люське будет мелочью по сравнению с её публичными «выходами» на «браво», «бис» и всевозможные «бонусы» на носу. А короче – выступлениями на полубаке, где курила команда после трапезы. Здесь к «гейше» подходил «костюмер» и облачал артистку в цветастое кимоно. Скреплял её огромные блинные уши на затылке и делал эдакие заколки из палочек. Уши оттягивали прорези глаз на восточный манер. Так что «гейша» была «без дураков».
И тут начиналось такое, что покажи это в наших цирках, то можно любые сборы делать. Ноги у Люськи были мощные, но короткие, а туловище что у сенбернара. Так вот представьте это «изящество», да ещё в кимоно и на задних лапах. А ужимки и вихляние задом в купе с хвостом придавали ей вид истасканной барменши «цветущих» лет. От хохота и аплодисментов Люська входила в раж. Даже «адмиральский час» готовы были пожертвовать матросы ради представления «гейши». Да и не каждый день удавалось свершить «действо». Ко всему требовалось негласное «добро» старпома. А если честно, то не всем были по душе «собачьи» концерты. И Люська это чувствовала больше, чем её благодарные зрители. Чувствовала и переживала: разлад в ЕЁ доме.