3
Свадьба была громкая.
Кабы устраивать подобную свадьбу на свои кровные, Дюрыгину своих депозитов едва бы хватило и на одну десятую часть всей сметы расходов, и это при том, что тогда ему пришлось бы продать и квартиру, и машину, и почку свою продать, и глаз…
Но деньги были от рекламодателей телеканала, деньги шальные, поэтому размаху режиссерской мысли ничто не мешало. Ничто не сдерживало самых смелых полетов мысли и изощренной на выдумки режиссерской фантазии.
Расписываться молодые должны были в Мэрии на Тверсой, причем регистрировать брак Дюрыгина и Агаши должен был сам мэр столицы…
Главный обещал это устроить.
Потом венчание.
В Храме Христа Спасителя на Кропоткинской.
А оттуда на кавалькаде лимузинов к пристани на Киевской, где молодых и их гостей Должен был дожидаться четырехпалубный теплоход.
— Ах белый теплоход, бегущая волна
Уносишь ты меня, скажи куда?
Петь эту песню по замыслу Зарайского должен был сам автор этого уже классического произведения.
Но тут и без ругани не обошлось.
Причем, Агаша рано начала показывать Дюрыгину свои остренькие зубки.
— Это твои родители и твои подруги? — хмыкнув, спросил Дюрыгин, перебирая фотографии.
— Извини, других у меня нет, — ответила Агаша, сердито отбирая у Дюрыгина альбом.
— Говно вопрос, — сказал Зарайский, — родителей и школьных подружек подберем по нашей базе данных из незамыленных актеров, и мамочку такую русскую красавицу, и папашу русского чудо-богатыря, и подружек из кордебалета…
— А мою родную маму куда? — спросила Агаша.
— А родная мамаша посидит у себя в Тамбове и поглядит тебя по телевизору, — ответил Зарайский.
— Я между прочим из Твери, а не из Тамбова, — сказала Агаша.
— Да какая нахрен разница, — развел руками Мотя, — Тверь, Тамбов…
Но Агаша обиделась и сперва пошла из принципа в отказ, — либо маму и подружек настоящих, либо…
— А что либо? — Дюрыгин стал вдруг совершенно серьезным, — а что либо то? Мы ведь можем тогда и невесту другую по кастингу подобрать, если что…
Угроза подействовала.
Агаша признала, что погорячилась и согласилась на подставных мамашу с родственниками и подругами.
— Ну и правильно, родная, — обняв молодую невесту за плечи, сказал Дюрыгин, — а то у этих рожи какие-то не телегиничные, нам всю картинку испортят.
Свадьбу снимали четыре съемочных дня.
Во-первых, с Мэрией и с Храмом Христа Спасителя в один день никак не связалось.
Пришлось разделить эти две съемки, подстроившись под городское и под церковное начальство.
Потом ждали погоду, чтобы получилась хорошая сцена на теплоходе…
— Слушай, Дюрыгин, спонсоры просят сценарий изменить, — сказал Зарайский на третий день съемок.
— А что так?
— Очень хотят, раз уж свадьба, то обязательно показать первую брачную ночь.
— Они что? Охренели вконец? — возмутился было Дюрыгин.
— Они десять миллионов накидывают в смету, причем налом, — сказал Зарайский, — да там еще реклама виагры и прочих мужских возбудителей пойдет на миллион или на полтора, в этом месте…
— В каком этом месте? — переспросил Дюрыгин.
— Там, где про первую брачную ночь, — ответил Зарайский, Миша уже весь в рекламсодателях по самые помидоры.
— Я им что? Стриптизер-Тарзан что ли? — возмутился Дюрыгин.
— Подумаешь, — хмыкнул Зарайский, — хочешь, мы вместо тебя с Агашей дублера со спины снимем?
— На ней в постели? — переспросил Дюрыгин.
— Ага…
Но Агаша на это наотрез не согласилась.
— Ну и дура, — в голос сказали потом про нее Михаил Викторович с Зарайским, — Ксюша Собчак потом бы локти кусала от зависти, а Агашка от такой славы отказалась…
Студийные съемки массовки в декорациях, как самое предсказуемое и относительно легкое, оставили на последние два съемочных дня.
Зарайский сперва планировал Ирму в свидетельницы.
Но Дюрыгин запротестовал, мол надо совершенно юную, чтобы на вид казалась бы еще моложе невесты и тем самым вызывала бы некий особый сексуальный восторг у ценителей юной нетронутой красоты.
Свидетельницу подобрали…
Такую подобрали, что тюменские спонсоры тут же поклялись всеми своими нефтяными вышками, что непременно свидетельницу увезут к себе в Тюмень. И там все на ней женятся. По очереди. Сперва самый главный, потом разведется и отдаст тому, что поменьше, потом и тот разведется и отдаст… И так далее.
Это шутки у них такие тюменские были.
Ирма появилась в студии за час до начала съемок.
— Ты чего-то рано сегодня, — нараспев сказал Мотя.
— А это потому что я теперь не звезда, — с горечью сказала Ирма, — быля я звездою, опаздывала на час или на все два и массовка меня дожидалась вместе с режиссером, а теперь я статистка, теперь я должна за час приезжать и сама буду теперь звездочек ждать, покуда они там опаздывать со своими капризами будут.
— Да рано ты себя списала, — примирительно сказал Мотя, — ты еще им и нам всем покажешь.
— Что я покажу? — хмыкнула Ирма, — грудь свою покажу? Так и видели уже…
— А я как-то пропустил, Ирмочка, я бы поглядел, — осклабился Мотя.
— Теперь и отныне только за деньги, — жестко сказала Ирма, — потому как в любовь больше не верю.
— А у меня невеста моя в автокатастрофе разбилась, — некстати вдруг сказал Мотя.
Помолчали.
— Это ведь я ради нее в поход матросом пошел, чтобы себя изменить, чтобы как морской волк у Джека Лондона, понимаешь?
Ирма не ответила. Она думала о своём.
— Ирма, ведь не каждая женщина может так вот, такого как я настолько расшевелить, настолько достать, что захочешь вдруг ради женщины изменить все в своей жизни, — сказал Мотя, — а вот она смогла меня достать.
Ирма поглядела на Мотю.
Он плакал.
Большие, крупные слезы катились из его глаз.
Пронести пистолет через рамку мимо милиционеров?
А Ирма никогда через рамку не ходила. Милиционеры ее знали и пускали сбоку.
Но сегодня, на всякий случай, чтобы не рисковать, она прошла через шестой подъезд… Где рабочие ходят… И пронесла.
Теперь надо было заменить стартовый пистолет на папин револьвер с табличкою на нем «товарищу Вальберсу от Генерального Секретаря…»
Агаша была в белом платье на кринолине.
— Ах, как бы я смотрелась бы в свадебном, — подумала Ирма, глядя на Агашу.
Ирма критически разглядывала свою соперницу, — хм, и грудь у меня крсивее.
Больше и красивее. Кабы Дюрыгин не был бы таким идиотом, и женился бы на мне, я бы тоже выбрала платье длинное, но шелковое и с оттенком как у фламинго, не совершенно белое, это слишком бесвкусно и по простолюдински, а выбрала бы в цвет тонкой розовой утренней зари… И непременно с глубоким декольте.
Было бы на что поглядеть!
А то у этой…
Ирма немного сбилась мыслями, подыскивая слово, — у этой малышки и подержаться то на за что.
Ирма тоже слыхала, что рекламодатель — производитель белья предложил Агаше сняться С Дюрыгиным в сцене первой брачной ночи…
— Вот тоже дура, — подумала Ирма, ябы отказываться не стала.
По скрипт-сценарию стартовый пистолетик Ирма должна была доставать из белой меховой сумочки.
Не носить же его в руке или на бедре, как это делают ковбои!
Сама Ирма по этой сцене была одета в этакое варьетешное, а-ля Мулен-Руж — с голыми ногами, с глубоким вырезом, сама на шпильках и с перьями на голове.
Стартовый пистолетик уже час как валялся в урне для использованных бумажных полотенц в уборной, а на его месте в сумочке лежал револьвер бывшего дивизионного комиссара Вальберса…
Ирма вспомнила, как они с папой стреляли из его пистолета на даче в Лиелупе.
Была уже осень.
Пляж Рижского взморья был пуст.
Только чайки парили в потоках сильного свежего бриза с брызгами.
Они любили бросать чайкам хлеб, так что те на лету хватали его.
Они с папой.
И с дядей Яном Карловичем.
Тогда дядя и папа дали пострелять Ирме.
Собрали несколько пустых бутылок из под любимого папиного латышского Кальвадоса «Дзинтарс», поставили их на краю пляжа, чтобы пули улетали в море и не могли бы никого поранить.
И принялись стрелять.
У маленькой Ирмы тогда закладывало ушки и она боялась.
А папа и дядя Ян Карлович смеялись…
И еще она вспомнила, как папа рассердился, когда дядя Ян Карлович пожаловался ему на Ирму, что та поотрывала всем куклам головы.
— Нехорошо мучить куколок, — сказал папа.
— А людей, хорошо? — спросила тогда Ирма…
В первый дубль Ирма не решилась.
Вышла к декоративной белой лестнице, покачивая павлиньим хвостом и перьями на голове, вышла и встала как будто начинающая…
— Ирма, в чем дело? — закричал раздосадованный Мотя, — что, трудно вынуть пистолет и сказав, «на старт, внимание, марш», выстрелить? В чем затык?
Эх, знал бы Мотя, в чем затык, не стал бы так возмущаться.
— Так, снова выходим к леснице в никуда, выходим, выходим, идем, достаем пистолетик, а жених с невестой уже стоят…Так, а это что еще за пистолетик такой? Откудва он взялся? Кто отвечает за реквизит?
Ирма читала про Далиду.
Когда та решила покончить самоубийством, она так нарядилась и так красиво разлеглась на кровати, учтя всё — и как будет лежать рука, и как будет лежать на подушке голова.
Настоящая актриса в самый торжественный момент своей жизни хотела выглядеть очень красивой. Она знала, что фотографы — папарацци запечатлеют ее, лежащей в номере отеля. Холодную, мертвую, но красивую.
Ирма думала об этом.
Куда стрелять?
В голову?
Но она слыхала, что пуля может изуродовать голову, буквально снести пол-черепа.
Нет, это не эстетично.
Папа латышский стрелок рассказывал, что товарищ Серго Орджоникидзе стрелялся в грудь. Знал, что Сталин будет целовать его в гробу, и понимал, что изуродованная голова может быть неприятна товарищу Сталину.