1
Роза умела сделать мужчину счастливым.
У некоторых женщин есть к этому особые таланты.
Матвей Аркадьевич Зарайский имел хорошую квартиру на Малой Бронной.
И как всем всегда любил повторять, особенно восторженным подвыпившим гостям, когда выходил провожать их на улицу до такси, что никогда и ни за что не променяет своей квартиры ни на какие коттеджи в Жуковке или Барвихе.
— Я же тут выхожу с Дотти на Тверской бульвар, гуляю с нею вдоль театров, когда публика после спектаклей расходится, любуюсь красивой молодежью. А пруды. А наши Булгаковские пруды чего стоят. Зимой мы с Дотти выходим — я на фигуристок на катке гляжу и мне приятно.
— А они на тебя глядят и им тоже приятно, — хохотали подвыпившие гости.
Все смеялись, а французский бульдожек Дотти фырчал на гостей, покуда те рассаживались, кто в такси, а кто и в свои машины с персональными шоферами.
Матвей Аркадьевич имел на Малой Бронной очень хорошую квартиру.
Трехкомнатную на предпоследнем седьмом этаже с огромным холлом и угловой гостиной с эркером, окнами выходящей на те самые пруды с зимним катком. А над этой квартирой Зарайскому принадлежала еще и мансарда, куда из холла вела роскошная красного дерева лестница. А там, в мансарде были еще две спальные комнаты, вторая ванная и студия, где покуда стояли большой бильярд и стол для игры в пинг-понг.
Внизу у Зарайского кроме угловой гостиной был кабинет и так называемая курительная, где была собрана коллекция детских железных дорог, которые Матвей Аркадьевич начал собирать, еще учась в школе, когда его дедушка — академик подарил внуку большой набор паровозов и вагончиков немецкой фирмы «пико».
После неудачного брака, Зарайский уже лет шесть как жил один. Только мама Зарайского — Анна Львовна иногда гостила у него на Малой Бронной, приезжая из своего Переделкино, где после смерти мужа — Аркадия Борисовича жила с прислугою в старом зимнем доме, помнившем еще посиделки с Корнеем Ивановичем Чуковским, вечеринки с Василием Аксеновым, Евгением Евтушенко и Булатом Окуджавой.
Хозяйство в квартире на Малой Бронной вела приходящая домработница — Клавдия Захаровна — старая москвичка, всю жизнь прожившая в Дегтярном переулке и помнившая даже бомбежки и панику осени сорок первого, когда ей — девочке пятикласснице было всего тринадцать лет. Клавдия Захаровна почти всю свою трудовую биографию прослужила у Зарайских и Мотю помнила еще крохотулей-мальчиком.
И теперь, когда Клавдии Захаровне было уже под восемьдесят, служить у хозяев ей было тяжеловато. Но мама Зарайского — Анна Львовна не хотела менять прислугу, боялась и не доверяла современным молодым женщинам, а особенно опасалась за нравственность Моти, вдруг его соблазнят? Вдруг попадется какая-нибудь? Поэтому, Анна Львовна умолила Клавдию Захаровну послужить у них еще годик, а потом еще…
Но и одинокая старушка Клавдия Захаровна тоже не хотела отказываться от тройной приплаты к пенсии, которую ей в виде жалования платил Матвей Аркадьевич. И кряхтя, несла свой крест, пылесосила, стирала в дьявольской стиральной машине, поминая золотые времена, когда были прачечные, готовила обеды с классическими московскими борщами и Пожарскими котлетами, драила семейное столовое серебро, и даже с железнодорожных моделек в курительной — и с тех пыль вытирала, хоть и ругался молодой хозяин, умоляя ничего не трогать.
Только вот на верхний проклятый этаж в мансарду по крутой лестнице все труднее было теперь подниматься, но Матвей Аркадьевич и этот вопрос решил, поднанял «молодку» пятидесяти пяти лет, по рекомендации Клавдии Захаровны, разумеется. Та и в мансарде теперь прибиралась, и за продуктами теперь летала — в Елисеевский, и в Филиппова… Старая москвичка Клавдия Захаровна мясо для борща и для котлет всю свою жизнь брала только у Елисеева на Горького. Новое название главной улицы столицы как-то не приживалось у нее на языке.
— А помнишь, Матвей Аркадьевич, как ты маленьким любил готовые котлеты по шесть копеек от Елисеева? — спрашивала Клавдия Захаровна, — хороший ты мальчик такой был, такой послушный…
— А что я теперь плохой что ли, Клава? — удивлялся Матвей Аркадьевич — Ох, хороший-то хороший, а как с этой Наташкой то отчудил, — охала Клавдия Захаровна, суетясь возле плиты, покуда Дотти тыкалась своею тупой мордашкой ей в ноги.
— Уйди, Дотти, уйди, говорю, — ворчала Клавдия Захаровна на собаку.
Этой историей с первой неудачной женой Матвея Аркадьевича — Наталией Бронштейн бедному Моте все теперь только и тыкали в нос. Все. И матушка Анна Львовна, и дядя Леня — мамин брат, и старая домработница Клавдия Захаровна.
С Наташей и правда не все хорошо получилось.
Даже совсем наоборот — совершенно все плохо с нею вышло.
— Отсудила стерва у нашего Моти и квартиру на Старом Арбате и деточку нашу Сонечку тоже отсудила, — причитала Клавдия, особенно после очередной полуторачасовой беседы по телефону со старой хозяйкой своей — Анной Львовной.
Дело все было в том, что у академика Зарайского была так называемая «рабочая квартира-кабинет» на Старом Арбате, куда отсюда с Малой Бронной ходу пешком было всегда десять-пятнадцать минут. И Зарайские так привыкли к тому, что у них есть две хорошие квартиры в центре, кроме еще зимней дачи в Переделкино.
Но эта Наташа обокрала их семейство.
Лукавая чертовка.
Развелась, и девочку забрала и квартиру отсудила.
Даром что папаша у нее член «золотой десятки» московских адвокатов.
Теперь после того развода пятилетней давности — мама безвылазно жила в Переделкино, а бедного Мотю все третировали неудачным браком и ужасно боялись теперь повторного брака, от которого вообще в жизни Мотечки все могло бы пойти под откос.
Через домашнюю шпионку Клавдию, мама контролировала все шалости своего недотепы-сына и постоянно внушала ему мысль, что жениться Моте можно будет только тогда, когда Анна Львовна и ее брат Леонид Львович будут полностью уверены в благонадежности и в благих добрых намерениях новой избранницы.
Ах, если бы они знали…
Если бы они знали про Розу…
Маму бы удар хватил — это точно.
Зарайского иногда поэтому и бесило — иметь такую квартиру, быть взрослым человеком, человеком со средствами, и не иметь возможности у себя дома наладить собственной личной сексуальной жизни.
Но когда мама говорила, если абстрагироваться от ее раздражающего брюзжания, то логика в маминых словах была.
Дом — это дом.
А помойка, это помойка.
Поэтому, зачем в святое место, где тебя лелеют и где близкие заботятся о твоем здоровье, зачем таскать туда шлюх?
Вечеринки — вечеринками, это надо для работы и как теперь говорят — для имиджа, но спать в папиной квартире с уличными девками! Это возмутительно и недопустимо.
— А если это не девки, а приятельницы по бизнесу? — дразня маму, спрашивал Матвей Аркадьевич.
— Еще хуже, — всплескивая руками, кричала Анна Львовна, — эти тебя еще быстрее облапошат.
Вообще, Матвей Аркадьевич не был плейбоем.
Таким, как например Валера Дюрыгин или даже тот же Миша — их главный.
Валера с Михаилом Викторовичем всегда слегка подтрунивали над Матвеем, называя его или сексуальным инфантилом или запоздалым девственником.
Но вот вчера, видели бы они его вчера!
Они бы сразу заткнулись бы со своими издевочками, изойдя желчью от зависти, какая девочка была у него вчера.
— Ты это где ночевал, негодник? — звонила мама.
Шпионка Клавдия уже успела доложить.
— Мама, мне тридцать шесть лет.
— Тем более.
— Я ночевал у Вадима.
— У какого Вадима?
— Мама, ты его не знаешь.
— Мотя, ты доиграешься, это не дело, ты прекрати, один раз ты уже наделал дел с этой своей Наташенькой.
Но Роза была бесподобна.
Единственное, чего теперь хотел Матвей Зарайский, это повторения позавчерашнего вечера.
Тот номер телефона, который Роза оставила своему гипер-восторженному любовнику не отвечал.
Как найти ее снова — вот что занимало теперь голову Зарайского, как найти Розочку его мечты, а все эти хлопоты с работой, все эти встречи со спонсорами, все эти бесконечные разговоры с художниками и режиссерами о том, какой будет студия и в каком платье будет Ирма Вальберс — его, продюсера ти-ви Зарайского уже отныне не волновали.
— А откуда она вообще взялась? Откуда появилась? — размышлял Матвей Аркадьевич.
И чтобы ходу этих его размышлений никто не посмел помешать, Матвей Аркадьевич даже выключил все свои телефоны.
Позавчера он отмечал свой День Рожденья.
Вернее, депонированный День Рожденья, потому как позавчера было двадцать седьмое, а родился он пятнадцатого.
Но так как эта вечеринка была для сотрудников, то ее он запросто перенес на десять дней. Потому что… Потому что во-первых, праздновать с сотрудниками на свои кровные считал неуместным, а во-вторых, спонсоры из сети магазинов «Вант дю Шин» сами напросились, грех было отказывать. У них был повод в очередной раз напомнить о себе, де два года сотрудничества с каналом, надо бы отметить, а Зарайский возьми, да и сообрази, что заодно можно таким образом за счет спонсора и всю редакционную шоблу нахалявку напоить, как бы празднуя его задвинутый на двадцать седьмое День Рожденья.
Пи-арщики из агентства «Интер-ти-ви медиа-бизнес», с которыми дружила эта «Вант дю Шин», заказали зал в модном клубе «Парагвай».
Все как надо.
И обильные шведские столы — изысканный рыбный в стиле «Fruit de mere» и сытный богатый мясной в стиле «Московская старина», хороший бар с неограниченно-беглым огнем из всех калибров «русского стандарта» и «текиллы-фиесты-мексиканы»…
Все было отлично, даже живая музыка была в виде еще модной в этом сезоне группы «Летящие», правда с новой солисткой, вместо убежавшей от них Анны Лизке.
Все шло своим чередом, агентство подарило ему бутылку французского вина за пять тысяч долларов, «Вант дю Шин» расщедрились на новую модную модель телефончика с Интернетом и подключенным телевидением, чтобы своё новое шоу с Ирмой Вальберс на дисплее телефона смотреть, а вот редакция, та удружила — подарила ему шикарный набор итальянских ретро-паровозиков масштаба один к сорока семи, как раз то, что он просил, и кстати — очень дорогой набор… Зарайский уже предвкушал, как приедет домой, распакует эти паровозы редкой серии, как наденет очки, как поставит первый паровозик на рельсы, включит ток… и паровозик зажужжит электромотором, начнет двигать сочлененными рычагами шатунов, забуксует на рельсах…А потом вдруг, к нему подошла Роза.
Кто ее пустил сюда?
Кто ее привел?
Но служба охраны и фэйс-контроля работала слаженно, чужие сюда никак не могли просочиться, значит привел Розу кто-то свой.
Но кто?
А она подошла к нему и сказала, я сегодня буду с тобой, потому что я твой подарок на твой День Рожденья.
И при этом она так нежно и легко погладила его, с такой небывало-сказочной легкостью провела рукой по его бедру, что он онемел и растаял.
Вот дела!
Он не был девственником, в конце-концов он был женат и у него была дочь.
Но так, но так гладить… Так никто и никогда не гладил его.
Зарайский не предполагал, что у девушки, что у женщины может быть такая легкая, такая ласковая рука.
Ручка.
Нежная золотая ручка.
И заколдованный ею Зарайский как под гипнозом поехал за ней.
А у Розы уже все было продумано.
И номер снят в отеле «Кемпински».
И шампанское уже было в номере.
Можно ли поверить?
Он…
Он даже про модели своих паровозов позабыл.
И вспомнил про них только на следующий день.
Можно ли было такое представить раньше?
С Наташей Бронштейн у него такого ни разу не было.
И когда Роза предложила поехать к ней на дачу.
Это уже наутро, после всего того, что они делали с нею вчерашний вечер и всю последующую ночь, после этого, он не раздумывая — что, зачем, куда — он сразу согласился на все ее условия.
На дачу, так на дачу, лишь бы с ней — лишь бы с Розочкой.
Теперь, катая туда-сюда игрушечный паровозик Зарайский думал, где и как он может вычислить Розу?
Где и как?
Кто подарил ему ее?
Кто?
2
Натаха Кораблева была девушкой грубоватой.
Джон ее не очень высоко ценил. Под очень крутого и разборчивого клиента такую не шибко то и подложишь.
На пять с плюсом в Натахе были только ее глупость и жадность, без которых Джону вряд ли удалось бы подписать ее на такую авантюру, что он задумал с этим своим дача-шоу. Да еще на пять с плюсом по его оценке в Натахе была ее тупая готовность пасть во все тяжкие ради той ее цели, что гвоздем застряла в ее глупой голове.
На этом Джон и играл, когда подбирал кадры для своего дача-шоу.
Дача-поддача, — балагурил его подельник Борис.
Дача — это в смысле где дают.
А поддача — это где поддают, в смысле — выпивают.
Да-а-а… Нет в официальном телевидении духа здорового авантюризма и разврата. А то бы пошел Джон к главному продюсеру и предложил бы идею, давайте снимать такое шоу, и ведущую к нему найдем из очень-очень известных.
Причем специально для контраста — в ведущие пригласим внешне целомудренную.
Этакую актрису с имиджем верной жены.
Что?
Думаете слабо раскрутить очень-очень известную актрису с имиджем целки-недотроги, чтобы подписать ее на роль ведущей в бордель-шоу?
Были бы деньги.
Дайте Джону миллион миллионов, и он перевернет все телевизионное и около телевизионное пространство.
Как Архимед, который говорил, дайте мне точку опоры и я переверну весь мир.
Но миллиона миллионов Джону никто пока не предлагал.
Была у него мысль, что спонсоры под его идею найдутся по мере…
По мере того, как он станет снимать своё подпольное андеграунд-порно.
Свою дачу-поддачу.
И спонсоры появятся и покупатели.
Может, он и в Лос-Анжелес еще это дело продаст.
Ведь нашлись же на Западе покупатели на наше русское дерьмо, на это шоу «Простейшие организмы под микроскопом», где пятеро пацанов три месяца сидели с пятью девчатами в квартире под телекамерами. Ругались матом, без конца переодевались, жрали, пили пиво и сношались.
Но пока надо было заниматься рутиной.
А из четырех его девиц, настоящей профессионалкой была пока только одна лишь Роза.
— Слушай, Натали, а где эта твоя подруга, Агата, с которой я тогда на телевидении зацепился? — спросил Натаху Джон, когда все они собрались-таки на даче у Бориса.
— Агашка что ли? — переспросила Натаха, — она с квартиры съехала.
— А кафе в котором она работала помнишь?
— Я звонила туда, она уволилась.
— А что на мобильный не могла позвонить? — настоятельно интересовался Джон — Я Агашку сама хотела достать, мне кое-какие ее журналы и фильмы на ди-ви-дишках нужны были, я звонила ей, но она вроде как сим-карту поменяла.
— Круто, — хмыкнул Джон, — девушка всю жизнь поменяла, хату, работу, телефон…
Так не бывает.
— Бывает, — возразила Натаха и задумалась.
Задумалась над словами Джона о том, что можно все поменять в своей жизни.
Ведь в сущности, именно в этом и была ее Натахи мечта.
Она как раз и хотела поменять и работу, и хату, и все остальное.
Работу — какая у нее до этого была работа? Сидеть в вонючем ларьке на Войковской? В ларьке, где даже не было туалета, где ей платили гроши, вынуждая заниматься мелким мошенничеством, обсчитывая покупателей или в шибко торговые дни, подменяя ценники на некоторые особо ходовые товары себе на карман. А как страшно, как унизительно было, когда хозяин ларька Тофик один раз засек ее за этим занятием и просто избил, а потом изнасиловал. Разве это работа?
А съемная квартира в которой они жили с Агашей, однокомнатная живопырка в блочной пяитиэтажке. Разве это квартира?
Натаха не такая уж дикая и забитая дура, чтобы не понимать, что девушки, и даже приезжие девушки — могут жить иначе. Иметь престижную работу где-нибудь в агентстве фотомоделей, иметь квартиру в тихом Московском центре внутри Садового кольца.
Вот и Натаха хотела все переменить.
А в тоже самое время — интересно!
Все ведь познается в сравнении.
Вот ведь ее школьные подружки Тата и Лёля, которые не уехали искать счастья в Москву, как Натаха, а остались в Ступино. Тата сразу после девятого класса забеременела, да вышла за Кольку Петрова, родила, а там уже куда уедешь с маленьким? Лелька же тоже задрыга — связалась с какими — то из района и под следствие угодила, шесть месяцев в тюрьме отсидела, а потом вышла, стала пить, да потом просто возле дороги встала и принялась обслуживать шоферов- дальнобойщиков.
Так вот, когда Натаха в Ступино свое приезжала, обе — и Тата и Лёля так завидовали Натахе, де в столице живешь, в квартире в отдельной, работу имеешь…
Так что, все относительно…
Но насчет того, что сказал Джон про Агашу, тень невнятной опаски вдруг пала на сердце Натахи, и опаска эта была в том, а не придется ли потом сильно завидовать этой Агаше, уж не вытащила ли она свой счастливый билет. Не выхватила ли она удачу поперек Наташки?
И завистливое сердечко сжалось в груди — жим-жим.
— Сегодня сделаем прогон, — сказал Джон.
Они с помощником продюсера Борисом показали им комнаты, где четверо девушек отныне будут теперь жить, есть, пить, мыться в душе, стирать свои трусики, спать, разговаривать, слушать музыку, смотреть телевизор, задираться, ссориться, драться, мириться, заискивать, заигрывать, флиртовать…
Да, и именно флиртовать с гостями дачи, которых Джон будет привозить к девушкам, и в этом то как раз и будет самая суть их риэлити шоу — «дача-поддача», его фишка.
— Это кухня-столовая, — показывал им Борис, — камеры вон первая, вон вторая, а вон и третья над холодильником.
— Показываю, как надо держаться перед камерами, — перебил его Джон, — все три камеры здесь всегда включены на запись, но когда работаешь с партнером эпизод, а в вашем полезном для монтажа случае, это будут беседы и Шуры-муры с гостями, необходимо всегда помнить о камерах, чтобы так перемещаться, чтобы занимать такую позицию, чтобы в какой-то из трех камер обязательно попадать в кадр обоим вместе с клиентом. И при этом поворачиваться так, чтобы оба попадали в камеру лицом, хотя бы в пол-оборота, как вы всегда видели это в кино? Но в кино там есть оператор, который изменяет положение камеры, и еще есть режиссер в студии, который водит актеров по специальным меткам, а здесь камеры закреплены на постоянный ракурс и режиссера с вами тоже не будет, так что — изучаем сейчас поле видимости камер во всех помещениях дачи и учимся вставать так, чтобы зрителю было видно и вас и ваших гостей.
Джон попросил Розу, чтобы та помогла ему продемонстрировать, как выстроить мизансцену.
Всех остальных девушек Борис попросил смотреть в принесенный на кухню телевизор, подсоединенный к тем камерам, что висели по трем углам их столовой.
— Вот, глядите, Роза приглашает гостя, то есть меня, посидеть на кухне, попить кофе и поговорить о любви, а заодно и себя красивую показать и гостю и телезрителям. Роза знает, что если сесть вот сюда за стол, — Джон рукой показал куда и как сесть, — то в эту камеру ее будет видно анфас, а в ту камеру — в профиль. Тогда, чтобы и ее клиента было хорошо видать, его надо посадить вот сюда, — Джон сел, изображая гостя, — но в эту камеру теперь меня видно только со спины, а в той камере я теперь загораживаю прелестные ножки нашей Розы… Значит, надо сесть вот так.
Натаха глядела и все подмечала.
Оказывается, все было не так страшно и не так сложно.
— Первое время во всех комнатах будут стоять мониторы, на которых вы будете видеть все ваши ошибки, как вас видно, а как вас не видно, но потом, когда приедут настоящие гости, мониторы уберем, — сказал Борис.
Далее было проще. В двух спальных комнатах камеры были расположены таким образом, что на какую кровать ни ляг, всегда окажешься в фокусе. А в гостиной с камином, две камеры были направлены на большой диван, на котором и должны были по замыслу режиссера, разворачиваться основные события их риэлити шоу..
А потом, после обеда девчонки показали Джону и Борису как они поняли и усвоили урок.
Двое приглашенных Джоном актеров с телевидения — Олег и Геннадий, должны были изображать гостей.
Сперва с ними работали Роза и Алла.
А Натаха с другой девушкой, с Ирой — на экране смотрели, как их подруги водят своих гостей по даче, как сажают их перед камерами, как наливают и подают им напитки, как сами садятся гостям на колени, обнимая их…
— Недурно, недурно, — бурчал Джон, искоса поглядывая на Бориса.
— Ничего для первого раза, — кивал Борис.
— А теперь Наташа с Ирой, — сказал Джон. И прикрикнул, — ну, смелее!
Натахе достался Олег.
Крупный парень лет двадцати. Крупный и даже толстый.
Натахе он не понравился.
Но не детей же ей с ним крестить и не замуж же за него!
Пошли с Олегом в гостиную.
Режиссерская задача была такой — усадить гостя возле камина, предложить ему выпить, взять в баре бутылку виски, налить Олегу, потом себе и с двумя стаканами проследовать к дивану. Там сесть рядышком с гостем и занять его беседой, так меняя позы, чтобы и ему и зрителям выгодно показать все прелести своей фигуры.
Потом принимая ухаживания Олега, сесть к нему на колени и целоваться с ним…
Пока все…
Не более.
У Олега изо рта дурно пахло гнилым зубом.
И еще руки у него были влажные.
Когда он к ней под лифчик лез.
И еще он так неловко залезал к ней под лифчик, что больно сдавил натянувшейся под мышкой тканью и едва не порвал дорогой аксессуар.
А так, все было без чувств, как бывает на ненужной скучной вечеринке с ненужными людьми.
— Нормально, — подытожил Борис.
— Теперь вы все почти состоявшиеся актрисы, — сказал Джон, откупоривая шампанское.
— Завтра еще раз закрепим пройденное, а послезавтра первый рабочий день съемок, — сказал Борис.
— Вот и перемены у меня, — подумала Натаха, — а какие перемены у Агашки?
Неужели у нее лучше чем у меня?
И завистливое сердечко сжималось неосознанной завистью.
3
Агаша почти подружилась с Абрамом Моисеевичем.
Теперь он больше не казался ей таким старым и таким старомодным, каким показался в первый раз.
Порою, она себя ловила на том, что он даже нравился ей как мужчина.
Местами, как бы сказала Натаха.
Интересно, что с ней? Как она?
Все-таки год вместе под одной крышей прожили и столько вместе всего пережили.
Но быстрота череды дней, в которых каждый из этих дней был праздником — не позволяла впасть в сентиментальную задумчивость.
А ведь и правда, если каждый вечер они с Абрамом Моисеевичем устраивали людям единственный в их жизни праздник свадьбы, то частица этой праздничности откатывалась и в их с Абрамом Моисеевичем сердца.
Агаша стала и веселее, и легче, и подвижнее.
Она уже могла сама от самого начала до самого конца провести все свадебное торжество, полностью подчиняя себе разномастную и разношерстную толпу гостей и родственников, не смущаясь ни случайным выкрикам, ни взглядам, ни выпадам особо подгулявших отвязавшихся мужчин.
— Это тебе посильнее и покруче будет любой массовки в студии, — приободрял ее Абрам Моисеевич.
Агаша уверенно ходила вдоль длинного стола, за которым гремели вилками и ножами подгулявшие гости, ходила и смело говорила в микрофон как заученные остроты из неиссякаемого арсенала Абрама Моисеевича, так и экспромты собственного сочинения.
И ей нравилось, что публика встречала ее репризы смехом и часто отзывалась благодарными аплодисментами.
Она не зашептывала и не заплевывала микрофона, с дикцией и артикуляцией губ у нее все было очень Вери-велл, а плечики, а осанка, а походка у Агаши — были как у выпускницы Щукинского училища, на все пять баллов.
Она чувствовала себя свободно под взглядом большой толпы зрителей, она не стеснялась ни спеть, ни станцевать, ни состроить клоунаду. Она была готовая артистка, хоть сейчас в ведущие лайв-супер-шоу.
Абрам Моисеевич денег ей за работу не платил.
Но ее кормили и поили, подсаживая к общему свадебному столу, и еще с собой заворачивали, бутылочку вина, пирожных от десерта, бутербродов, того-сего…
А пару раз, растроганные родители жениха и невесты совали конверт с бонусом.
Один раз бонус потянул на сто долларов, а во второй раз на двести. Конверты она отдала Абраму Моисеевичу.
И тот без вопросов — принял их, как должное.
Пару раз жених и невеста приглашали клеевую ведущую на второй день торжества к себе на квартиру.
Агаша отказывалась.
И почти каждый вечер ей приходилось просто отбиваться от предложений встретиться, придти на свидание, а то и просто — сразу выйти замуж за кого нибудь из сильно подгулявших гостей.
Раза два Абраму Моисеевичу с его сыном Юрой под завязку свадьбы приходилось буквально за руку оттаскивать Агашу от пьяных влюбившихся в нее дружков жениха, тащивших Агашу в такси, а далее под венец…
— Такова сила искусства, — говорил Абрам Моисеевич, — теперь в тебе огромная сила заложена, Агашенька, ты умеешь держаться перед людьми, ты умеешь привлекать внимание, ты умеешь не тушеваться, ты умеешь быть настоящей публичной женщиной.
В конце месяца на одну из свадеб приехал Дюрыгин.
Он опасался, что его узнают и начнут по свадебной простоте отношений к нему приставать, и поэтому наблюдал за своей протеже из проема дверей, ведущих на кухню.
Агаша провела для Дюрыгина пару соревнований, вдоволь поиздевавшись над послушными ее воле женихом, невестой и их гостями. Потом сама спела в микрофон под караоке-фонограмму, станцевала и в конце устроила конкурс на звание лучшего гостя свадьбы со специальным призом из фонда любимой тещи.
Дюрыгин был в восторге и не скрывал этого.
— На следующей неделе я договорился поставить тебя в шоу Монахова, будешь не в качестве массовки, а в качестве гостьи с ролью и речью, будешь изображать отвергнутую богачом простую девушку, там тема у Монахова будет неравный отношения богачей с бедными, вот ты и сыграешь, легенду мы тебе придумаем.
— А что? — там все актеры с придуманными историями? — полюбопытствовала Агаша.
— Через одного придуманные, — ответил Дюрыгин, — но зависит от шоу, некоторые на девяносто процентов правды, а некоторый на сто процентов постановочности.
То, что в ее жизни произошла, наконец, крутая перемена, Агаша осознала, когда получила из рук Дюрыгина месячный многоразовый пропуск на телевидение.
Вот эт-то да!
Видела бы Натаха!
Монахов оказался очень симпатичным, милым, мягким и покладистым малым, как бы сказала Натаха, без понтов.
Внутри у Агаши все кипело-клокотало.
Назвать это состояние волнением — было бы профанацией, сознательным принижением уровня высшего душевного напряжения. Она не волновалась, ее просто всю трясло от переполнявшего ее ожидания. Кровь ее уже была перенасыщена обильным адреналином, а мозг еще сдерживал рвущееся в бой тело, держа его на тормозах.
Состояние ее было похоже на дрожь реактивного лайнера на взлетной полосе, когда пилоты уже вывели все турбины на максимум оборотов, и они ревут на форсаже, сотрясая самолет нервической тремой, а колеса шасси еще стоят на тормозах и сам самолет еще не стронулся, ждет…
Абрам Моисеевич рассказывал Агаше, как он сам боролся с предстартовым мандражом, когда его — некогда тоже начинающего шоу-мэна тоже поперву трясло от волнения.
Он выпивал в буфете концертного зала две рюмки хорошего коньяку.
И все как рукой снимало.
— Принимать элениум или другие седуксанты не советую, — говорил Абрам Моисеевич, — переуспокоишься, достигнешь пофигистского состояния и будешь на сцене как рыба вареная. А должна быть живчиком — кровь с молоком! А коньяк тоже не могу рекомендовать, привыкнешь. А бабы в отличие от мужиков в пять раз быстрее спиваются.
Агаша вспомнила Лену Братухину — подругу школьную, с которой пол-года встречалась, приехав в родную Тверь проведать мать.
Лену встретила на вокзале.
Та была с утра пьяная, вся в синяках.
— Ой, Агашка, подруга моя лучшая, — бросилась к ней Ленка.
Агаша с брезгливостью дала ей на пиво и на сигареты и поспешила отчалить.
А Ленка, та была счастлива.
Вобщем, ни таблеток, ни коньяку Агаша себе не позволила.
А Монахов, предупрежденный Дюрыгиным, что Агаша девушка хоть и начинающая, но надежды подающая, отнесся к дебютантке с душевным вниманием. И не смотря на свою звездную дистанцию, которая в студии подчеркнуто соблюдалась, демонстративно поддерживаемая недоступно-гордыми ассистентками и секретутками, шпынявшими простолюдинок из массовки и не особо жаловавших профи, не достигших статуса звезд, с Агашей Монахов был мил. И почти что даже едва не ласков.
Видимо Дюрыгин многое значил для Монахова.
— Агашенька, твой выход будет вторым, хорошо? — участливо предупреждал ее заполошный своею занятостью Монахов.
Она кивала.
Она уже все поняла.
Никаким прямым эфиром тут и не пахнет, можно не волноваться, если она оговорится или оступится и упадет, этот кадр из передачи вырежут, а ее переснимут еще раз вторым прогоном.
Передачу снимали аж на середину сентября.
В общей гримерке над артистами колдовали две девушки-визажистки.
Красивые, мелированные, в модных джинсиках, выглядывающих из под рабочих форменных халатов с фирменной надписью «Монахов-Монахов» по спине.
Рядом с Агашей в кресле гримерши сидела, страшно подумать, сама Анна Лиске.
Певица из того самого ансамбля.
Анна должна идти в первом блоке.
У нее тоже своя роль, она расскажет, как несколько лет тому назад у нее был роман с одним из богатейших людей Москвы.
— Первый раз? — улыбнувшись и подмигнув Агаше, спросила Лиске.
— Типа того, — сглотнув слюну, ответила Агаша.
— Ничего, привыкнешь, — ободряюще сказала знаменитая артистка, привычно подставляя визажистке свое широко разрекламированное телевидением красивое лицо.
Агаша вышла из гримерки и заглянула в студию.
На трибунах скучали девушки из массовки.
Такие-же, какой была она сама еще полтора месяца тому назад.
Вот они глядят на нее, эти девушки из общежитий, глядят, и думают, какая Агаша счастливая. Она снимается в шоу у самого Монахова.
И не знают, что полтора месяца назад Агаша почитала за счастье, что ее вообще пустили бы сюда в АСБ-1 хоть на самое захудалое шоу в самую безликую массовку.
Вот как судьба может вмиг изменить любую жизнь.
Съемка задерживалась.
Нерадивые секретутки что-то перепутали и Монахову принесли какую-то не ту часть сценария.
Он ворчал, ругался, а потом вообще вышел куда-то из студии.
— Всем просьба не расходиться, — обращаясь к массовке сказала молоденькая но с не по молодому усталым лицом. тонконогая ассистентша.
— А мы можем сходить пока кофе попить, — снова подмигнув, сказала Агаше Анна Лиске.
— Вот ничего себе, — внутренне охнула Агаша, — думала ли она про себя еще месяц назад, что вот так вот запросто сама Лиске предложит ей пойти побаловаться кофейком.
Пить какаву и курить сигаретки пошли не в общий буфет, что на первом этаже справа от проходной, а поднялись на лифте в редакцию.
Секретарша Ирочка любезно открыла им переговорную, обставленную кожаными диванами и креслами ядовито-желтого цвета.
Агаша присела и чуть не утонула.
На стеклянную столешницу все та же Ирочка поставила перед Лиске и Агашей две чашки кофе, пепельницу и блюдце с сахаром и дольками лимона.
Бывшая официантка Агаша оценила сервис.
— Давно на Москве? — сощурившись от сигаретного дыма, спросила Лиске.
— Больше года, — ответила Агаша.
— Молодец, быстро у тебя с карьерой, самому Дюрыгину понравилась, далеко пойдешь.
Агаша не знала что и ответить на такую ободряющую похвалу.
— А где он тебя нашел? — поинтересовалась Лиске.
— В кафе где я работала он сумочку свою забыл, а я его догнала и отдала.
— Ну, значит это Судьба, — сказала Лиске, — значит Ангел твой тебе помог.
В это время на шее у Лиске тихохонько затенькал ее телефончик — маленький такой, не больше медальона.
— Алло! Уже идти? Иду.
Лиске поднялась, одернула задравшуюся и обнажившую ухоженное тело маечку.
— Пойду, зовут, а ты еще можешь посидеть, твой выход минут через сорок, не раньше.
Инсайд про-эпи-логус: