Решения: краткая история демократии и тоталитаризма
В этой главе автор рассматривает демократию и диктатуру как противоположные типы информационных сетей. Он показывает, чем информационные потоки в демократических странах отличаются от информационных потоков в диктатурах и как появление новых информационных технологий укрепляет разные режимы.
Диктатура – это централизованная информационная сеть без сильных механизмов самокоррекции. Демократия же представляет собой распределенную информационную сеть с сильными механизмами самокоррекции.
При диктатуре центр обладает неограниченной властью, а информация стекается в центральный узел, где принимаются ключевые решения. При крайней форме диктатуры, тоталитаризме, центральная власть стремится сосредоточить в своих руках всю информацию и принимать все решения, полностью контролируя жизнь людей. Но перейти к тоталитаризму диктаторам часто мешают технические трудности. В условиях демократии правительство, даже обладая технологиями для контроля над жизнью граждан, оставляет людям пространство для самостоятельных решений. И если при диктатуре все диктует один центральный информационный узел, то при демократии происходит постоянный диалог между разными информационными узлами.
Диктатура большинства
Демократию часто ошибочно отождествляют с выборами. Однако выборы – это еще не демократия, а один из ее механизмов самокоррекции. Без дополнительных механизмов самокоррекции выборы легко сфальсифицировать. И даже абсолютно свободные и справедливые выборы не гарантируют демократию, ведь демократия – не диктатура большинства.
Если избранное большинством правительство решит устроить геноцид меньшинств, это не будет иметь ничего общего с демократией. Демократия – это система, где полномочия центральной власти четко ограничены. Если правительство лишит меньшинства избирательных прав, это разрушит критически важный механизм самокоррекции.
Подобные примеры известны: Гитлер, например, начал отправлять в концлагеря евреев и коммунистов всего через несколько месяцев после прихода к власти по итогам демократических выборов. Однако посягательства на демократию чаще носят более изощренный характер. Лидеры с авторитарными замашками нередко используют демократию для прихода к власти, а затем используют власть для подрыва демократии. Они разрушают механизмы самокоррекции, часто начиная с судов и СМИ: например, лишают суды полномочий или заполняют их своими сторонниками и заменяют независимые СМИ машиной пропаганды.
Когда суды и СМИ становятся марионетками власти, все прочие институты и люди, осмелившиеся выступить против, очерняются и преследуются как предатели, преступники или иностранные агенты. Власти фальсифицируют выборы, заключая в тюрьму популярных лидеров оппозиции, не допуская оппозиционные партии к участию в выборах или лишая людей избирательных прав. Апелляции на эти антидемократические меры отклоняют провластные судьи. Адепты авторитарного стиля обычно не делают последний шаг и не отменяют выборы, а проводят их как ритуал для поддержания видимости демократии.
Адепты авторитарного стиля не считают этот процесс антидемократическим. Напротив, они считают недемократичным любое ограничение полномочий избранного правительства. Однако демократия не означает власти большинства; она гарантирует каждому определенные свободы, которые не вправе отнять даже большинство.
Да, представители большинства вправе формировать правительство и проводить свою политику во множестве областей. Но есть две корзины прав, защищенных от посягательств большинства. В одной из них – права человека. Помимо базового права на жизнь, туда входят право на труд, на неприкосновенность частной жизни и многие другие. Эти права гарантируют людям, что они вправе жить так, как им угодно, если они никому не причиняют вреда.
Во вторую корзину входят гражданские права, которые закрепляют механизмы самокоррекции демократической системы. К ним относятся право голоса, свобода прессы, академические свободы и свобода собраний, которые позволяют независимым СМИ, ученым и оппозиции критически оценивать действия властей. Именно на эти права чаще всего посягают адепты авторитарного стиля. Когда необходимо изменить механизмы самокоррекции государства (например, расширить избирательные права или реформировать судебную систему), это должно делаться только на основе широкого консенсуса с участием как большинства, так и меньшинств. Если бы большинство имело право в одностороннем порядке манипулировать гражданскими правами, оно могло бы легко сфальсифицировать выборы и снять любые ограничения своей власти.
Народ против истины
Границы прав человека и гражданина – вопрос дискуссионный. Есть демократические страны, которые применяют смертную казнь, тем самым лишая некоторых преступников права на жизнь. И каждая страна оставляет за собой право объявлять войны и отправлять граждан убивать и погибать. Кроме того, ведутся дискуссии по поводу прав, входящих в две корзины. Относить ли свободу вероисповедания к базовым правам человека? Считать ли гражданским правом право доступа в интернет? А как насчет прав животных или ИИ?
И права человека, и гражданские права – интерсубъективные конвенции, и в разных демократиях могут действовать разные перечни прав. С точки зрения информационных потоков систему характеризует как демократическую лишь то, что центр в ней не обладает неограниченными полномочиями, а сама система располагает надежными механизмами исправления ошибок центра. Демократические сети признают, что ошибаться могут все, включая победителей выборов.
Важно помнить, что выборы – не способ установления истины. Это способ поддержания порядка путем согласования противоречивых желаний людей. Выборы выявляют не истину, а волю большинства. Поэтому демократические сети поддерживают ряд механизмов самокоррекции, позволяющих защитить истину даже от воли большинства.
Например, после терактов 11 сентября 2001 года администрация Буша обосновала необходимость вторжения в Ирак тем, что Саддам Хусейн разрабатывает оружие массового уничтожения. В октябре 2002 года народные избранники в Конгрессе большинством голосов одобрили вторжение. Первые опросы показали, что они действительно выражали мнение большинства избирателей. Но затем оказалось, что истина отличается от заявлений правительства и мнения большинства. К августу 2004 года большинство американцев считали вторжение необоснованным.
При демократии большинство имеет право принимать важные решения, и сюда входит право на ошибку. Но большинство должно признавать свою подверженность ошибкам и защищать право меньшинств выражать и распространять непопулярные мнения, которые в итоге могут оказаться верными.
Если лидера обвиняют в коррупции, то даже поддержавшее его большинство избирателей не должно мешать судьям выяснять истину. Так же и с наукой: большинство не должно навязывать свое мнение ученым или мешать им исследовать и обнародовать неприятные факты. В отличие от парламента, ученые не должны выражать волю большинства.
Конечно, научные институты, СМИ и суды тоже подвержены коррупции и ошибкам, но подчинение их государственному Министерству Правды только ухудшит ситуацию, ведь зачастую правительство больше всех заинтересовано в сокрытии неудобных фактов. Для установления истины лучше полагаться на внутренние механизмы самокоррекции научных институтов, СМИ и судов, а также на поддержание множества независимых институтов, ищущих истину разными способами и способных проверять и корректировать друг друга.
Нападки популистов
Это звучит сложно, но демократия и должна быть сложной. Простота – свойство информационной сети диктатуры, где все диктует центр, а остальные молча подчиняются. Следить за диктаторским монологом легко. Демократия же – это диалог с большим числом участников, многие из которых говорят одновременно. Следить за таким диалогом сложно.
Более того, важные демократические институты обычно представляют собой бюрократических левиафанов. Людям трудно понять, как они работают, и это помогает популистам осуществлять нападки на эти институты, разрушать их механизмы самокоррекции и концентрировать власть в своих руках.
Термин «популизм» происходит от латинского populus – «народ». В демократических странах народ считается единственным легитимным источником политической власти. Только представители народа вправе объявлять войны и принимать законы. Популисты дорожат этим базовым демократическим принципом, но делают из него вывод, что вся власть должна принадлежать одной партии или одному лидеру. Путем странной политической алхимии популисты оправдывают свое тоталитарное стремление к неограниченной власти вроде бы безупречным демократическим принципом. Как это происходит?
Популисты считают, что только они по-настоящему представляют народ, а значит, вся власть должна принадлежать им. При этом они верят, что «народ» – не множество людей с разными интересами и мнениями, а одно загадочное тело, обладающее единой «волей народа». Крайним проявлением этой веры был нацистский девиз «Один народ, одна страна, один фюрер». В нацистской идеологии только фюрер был подлинным выразителем воли народа. Если кто-то с ним не соглашался, то это не означало, что фюрер ошибается. Это означало, что несогласные принадлежат к группе маргиналов-предателей, а не к народу.
Популистом становится тот, кто утверждает, будто он один представляет народ, а кто не согласен, тот либо обманут, либо не относится к народу. Вот почему популизм представляет смертельную угрозу для демократии. Демократия строится на понимании того, что народ не единое целое, а значит, не может обладать единой волей. Ни одна группа не вправе отказывать другим в принадлежности к народу. Именно это делает демократию диалогом.
Кроме того, популисты считают, что народ – единственный законный источник не только политической власти, но и всей власти в целом, а потому стремятся взять под контроль СМИ, суды и университеты. В институтах, отвергающих «волю народа» во имя объективных истин, они видят дымовую завесу для элит, нелегитимно захвативших власть. Этот взгляд привлекает многих по двум причинам. Во-первых, сведение всего к борьбе за власть упрощает понимание реальности. Во-вторых, иногда популистская позиция оказывается верной: любой человеческий институт подвержен ошибкам, предвзятости и коррупции – потому и нужны механизмы самокоррекции. Но популисты не верят, что институты способны самостоятельно исправлять свои ошибки.
Это дает лидеру с авторитарными замашками идеологическую основу для того, чтобы стать диктатором, притворяясь демократом, и помогает нейтрализовать демократические механизмы самокоррекции: ведь если журналисты, судьи и чиновники преследуют политические интересы и могут вступить в заговор, то «народный защитник» должен контролировать эти посты, не допуская на них врагов народа.
В условиях развитой демократии граждане доверяют результатам выборов, решениям судов, сообщениям СМИ и выводам научного сообщества, поскольку верят, что эти институты стремятся к установлению истины. Как только люди начинают думать, что всеми движет только стремление к власти, они теряют доверие ко всем институтам, демократия рушится, а лидер с авторитарными замашками может захватить всю власть.
Конечно, если популизм подорвет доверие и к самому лидеру, это приведет скорее к анархии, чем к тоталитаризму. Вот почему популисты полагаются на мистическое представление о том, что «сильный лидер» воплощает в себе народ. Когда доверие к бюрократическим институтам падает, опора на мифологию – единственный способ сохранить порядок.
Оценка демократичности
Лидеры, утверждающие, что они представляют народ, нередко приходят к власти демократическим путем и правят за демократическим фасадом. Результаты сфальсифицированных выборов служат при этом подтверждением мистической связи лидера с народом. Следовательно, для оценки демократичности информационной сети нельзя использовать простой критерий, такой как регулярность выборов. Нужно задавать гораздо более сложные вопросы: какие механизмы не позволяют центральному правительству сфальсифицировать выборы? Безопасно ли для СМИ критиковать власть? Какой объем полномочий присваивает себе центр? Демократия и диктатура – не бинарные противоположности, а части континуума. Чтобы определить, насколько демократична сеть, нужно понять, как в ней передается информация и как строится политический диалог.
Если все решения диктует один человек и даже его ближайшие советники боятся с ним спорить, диалог не состоится. Такая сеть находится на диктаторском краю спектра. Если никто не может высказывать особое мнение публично, но небольшой круг высших чиновников волен выражать свои взгляды за закрытой дверью, то эта диктатура сделала шажок в сторону демократии. Чем больше доля людей, участвующих в диалоге, тем более демократична сеть.
Фокус на диалоге, а не на выборах, поднимает ряд интересных вопросов. Например, где проходит демократический диалог? В США для этого был создан Конгресс, но когда в последний раз чья-то речь в Конгрессе заставляла политических оппонентов изменить свое мнение? Если где-то в США и ведется демократический диалог, то это явно происходит не в Конгрессе, заключает автор. Демократии умирают не только тогда, когда люди не могут свободно говорить, но и когда они не хотят или не умеют слушать.
Демократии каменного века
Как повлияли на развитие демократии изменения в информационных технологиях и информационных потоках? Судя по археологическим и антропологическим данным, у древних охотников-собирателей демократия была самой распространенной политической системой. Несмотря на отсутствие формальных институтов, их информационные сети обычно были разветвленными и располагали возможностями для самокоррекции. Общины и племена были еще достаточно малочисленны, чтобы значительная доля их членов могла собраться вместе и обсудить важные вопросы.
Полномочия вождей, как правило, были ограниченными. Вожди не располагали постоянной армией, полицией или бюрократическим аппаратом, а потому не могли силой навязывать свою волю и контролировать экономические основы жизни людей. В классической Античности и Средневековье автократы укрепляли власть, контролируя зернохранилища, серебряные рудники и оросительные каналы, но у охотников-собирателей экономика была гораздо более диверсифицированной. Вождь не мог огородить саванну и запретить там охотиться. У людей было мало имущества, и если вождь становился диктатором, они могли просто уйти.
Но даже деспотичный вождь был вполне доступен. Он не жил в крепости с вооруженной охраной, не мог контролировать общественное мнение или отгородиться от него. Иными словами, у лидера не было возможности централизовать все информационные потоки или помешать людям общаться между собой, критиковать его или сплотиться против него.
После аграрной революции, с появлением крупных бюрократических государств, централизовать информационные потоки стало проще, а поддерживать демократический диалог труднее. В небольших городах-государствах Древней Греции и Месопотамии автократы монополизировали ключевые экономические активы и информацию с помощью чиновников, архивов и постоянной армии. Вместе с тем народным массам стало труднее поддерживать прямые контакты. В то время не было технологий массовой коммуникации, а собрать десятки тысяч граждан на городской площади для проведения дискуссии было непросто.
В небольших городах-государствах еще существовала демократия, однако она была менее инклюзивной, чем демократия охотников-собирателей. Самый известный пример древней демократии – Афины V–IV веков до н. э., но в то время лишь около 25–30 % взрослого населения Афин обладало всеми политическими правами.
По мере того как города-государства уступали место более крупным царствам и империям, постепенно исчезали даже ограниченные демократии, подобные афинской. Не известно ни одного крупного царства или империи, которые были бы устроены по демократическим принципам.
Когда в V веке до н. э. Афины создали империю, они не предоставляли гражданство и политические права покоренным народам. Город Афины оставался ограниченной демократией, но обширная Афинская империя управлялась из центра автократическими методами. Жители покоренных земель не могли участвовать в выборах и оспаривать решения Афин.
Римская империя пошла немного иным путем: она предоставляла гражданство покоренным народам, но одновременно ограничивала политические права граждан. Поначалу древние римляне были привержены демократическим идеалам. После изгнания последнего римского царя в 509 году до н. э. они опасались наделять неограниченной властью какого-то одного человека или институт. Поэтому высшая исполнительная власть делилась между двумя выборными консулами, которые занимали свой пост в течение одного года и отчитывались перед народным собранием, сенатом и трибунами.
Но когда Рим начал предоставлять гражданство латинянам, италикам, некоторым жителям Галлии и Сирии, власть народного собрания, трибунов, сената и консулов постепенно ограничивалась, пока в конце I века до н. э. семья Цезаря не установила автократическое правление. Август не стал короноваться и сохранял видимость республики. Сенат и народное собрание продолжали созываться, и каждый год граждане выбирали консулов и трибунов. Но эти институты уже были лишены реальной власти.
В 212 году н. э. император Каракалла даровал римское гражданство всем свободным взрослым мужчинам по всей огромной империи. Таким образом, в III веке н. э. в Римской империи уже проживали десятки миллионов граждан. Но к тому времени все важные решения принимал один невыборный император. Если консулов по-прежнему ежегодно избирали граждане, то Каракалла унаследовал власть от своего отца Септимия Севера, который стал императором после победы в гражданской войне.
Если Каракалла совершал политические ошибки, никто не мог их исправить иначе, как подняв восстание или убив императора. И в 217 году, когда Каракаллу убили, это привело лишь к новому витку гражданских войн, в результате которых возвысились новые автократы. Если говорить словами мадам де Сталь, Римская империя III века, как и Российская империя XVIII века, была «самовластием, ограниченным удавкой».
К III веку н. э. не только Римская империя, но и все прочие крупные государства представляли собой централизованные информационные сети без сильных механизмов самокоррекции. Таковы были Парфянская и Сасанидская империи в Персии, Кушанская и Гуптская империи в Индии, китайская империя Хань. Тысячи более мелких стран сохраняли демократию и после III века, но распределенная демократическая сеть, похоже, была несовместима с масштабным государством.
Цезаря в президенты!
Действительно ли масштабные демократии были невозможны в Древнем мире? Или их намеренно саботировали автократы вроде Августа и Каракаллы? Этот вопрос важен для понимания не только древней истории, но и будущего демократии в эпоху ИИ. Рушатся ли демократии из-за того, что их подрывают лидеры с авторитарными замашками, или по гораздо более глубоким структурным и технологическим причинам?
Римляне продолжали ценить демократические идеалы даже после прихода к власти Цезарей, иначе Август и его наследники не стали бы поддерживать для виду демократические институты, такие как сенат и ежегодные выборы консулов. Так почему же власть оказалась в руках невыборного императора?
Теоретически всеобщие выборы императора можно было бы провести даже после предоставления римского гражданства десяткам миллионов человек, хоть это и потребовало бы времени. Но демократия не сводится к выборам, и на самом деле проблема заключалась в другом: в Римской империи попросту отсутствовали технологии для ведения демократического диалога.
Для поддержания диалога недостаточно лишь свободы слова и умения слушать. Есть еще два технических условия. Во-первых, люди должны находиться в пределах слышимости друг от друга. Это значит, что вести политический диалог на территории размером с США или Римскую империю можно лишь с помощью некой технологии, позволяющей быстро передавать сказанное на большие расстояния.
Во-вторых, людям необходимо понимать, о чем они говорят, иначе вместо диалога выйдет шум. Люди обычно хорошо разбираются в тех политических вопросах, где у них есть личный опыт. Бедняки лучше других знают о бедности, а этнические меньшинства – о расизме. Но если бы единственным способом разобраться в важных вопросах был личный опыт, масштабные политические дискуссии были бы невозможны. Ведь тогда каждая группа говорила бы лишь о своем опыте, и никто другой ее бы не понимал.
Единственный способ поддержать масштабный политический диалог между разными группами – дать людям представление о проблемах, с которыми они не сталкивались лично. Важнейшую роль в этом играют системы образования и СМИ.
В небольшом неолитическом городе с населением в пару тысяч человек создать базовые технические условия для содержательного диалога было нетрудно. Во-первых, все жители могли встречаться и слышать друг друга. Во-вторых, все хорошо знали местную обстановку.
В IV веке до н. э. город-государство Рим был еще достаточно мал, чтобы в чрезвычайных ситуациях значительная доля его граждан собиралась на Форуме, выслушивала лидеров и обменивалась мнениями. Когда в 390 году до н. э. галлы разграбили Рим, отчаявшиеся жители потребовали, чтобы сенат назначил диктатором Марка Камилла. В Древнем Риме диктатор был должностным лицом, назначаемым в чрезвычайной ситуации. Он наделялся неограниченными полномочиями, но лишь на короткий срок, после чего отчитывался о своей работе. Когда опасность миновала, Камилл ушел в отставку.
К III веку н. э. население Римской империи составляло от 60 до 75 млн человек, а площадь – 5 млн кв. км. Общие культурные идеалы еще позволяли сохранять порядок и единство империи, но в Риме не было средств массовой коммуникации и единой системы образования, и в период кризиса не имелось возможности публично обсудить план действий.
Как смогли бы сирийские купцы, британские пастухи и египетские крестьяне обсуждать войны на Ближнем Востоке или иммиграционный кризис на Дунае? Отсутствие публичного диалога не было виной Августа, Нерона, Каракаллы или других императоров. При тех размерах империи в отсутствие развитых информационных технологий демократия была попросту неосуществима. Это признавали еще Платон и Аристотель, которые говорили, что демократия возможна только в небольших городах-государствах.
Если бы отсутствие демократии в Древнем Риме было виной отдельных автократов, масштабные демократии могли бы возникнуть в других местах, например в Персии, Индии или Китае. Но до появления информационных технологий Нового времени масштабных демократий не было нигде.
Впрочем, во многих крупных автократиях вопросы местного значения часто решались демократическим путем. Римские императоры не владели всей информацией, необходимой для управления сотнями городов, и многие города еще долго управлялись местными собраниями и выборными должностными лицами. Если выборы в Римский консулат стали скорее ритуалами, то выборы в муниципальные органы власти в небольших городах вроде Помпей отличались острой конкуренцией.
Археологи обнаружили в Помпеях около полутора тысяч граффити, посвященных местным выборам, в частности на пост эдила, отвечавшего за содержание городской инфраструктуры. Сторонники кандидатов писали на стенах: «Если честная жизнь что-то значит, то Лукреций Фронтон достоин избрания»; «Все погонщики мулов требуют избрать Гая Юлия Полибия». Не обходилось и без черного пиара: «Все пьяницы просят избрать Марка Церриния Ватию» и «Мелкие воришки призывают избрать Ватию». Вся эта агитация указывает на то, что эдил обладал в Помпеях реальной властью и избирался на относительно свободных и честных выборах, а не назначался из Рима.
Даже там, где правители не притворялись демократами, демократия могла процветать на местах. Например, в царской России повседневной жизнью миллионов сельских жителей управляли общины, которые несли обязательства перед помещиком и государством, но обладали значительной автономией во внутренних делах и в принятии решений по внешним обязательствам. Решения по важным вопросам принимались на собраниях, где старались учитывать волю большинства.
Некая форма демократии в деревнях царской России и городах Древнего Рима существовала благодаря возможности публичного диалога. В 79 году н. э. в Помпеях проживало около 11 тысяч человек, и каждый сам мог судить о том, является ли Лукреций Фронтон честным человеком, а Марк Церриний Ватия – пьяницей и вором. Но демократия в масштабе миллионов стала возможной лишь в Новое время, когда с появлением СМИ изменилась сама природа крупных информационных сетей.
Средства массовой информации создают условия для массовой демократии
СМИ способны быстро объединять миллионы людей даже на больших расстояниях. Важной вехой на этом пути стало появление технологии печати, которая позволяла дешево и быстро выпускать множество книг и брошюр, помогая большему числу людей высказывать свое мнение и быть услышанными на большей территории. Это создало условия для первых экспериментов в области масштабной демократии, таких как создание Речи Посполитой в 1569 году и Голландской республики в 1579 году.
Кто-то может поспорить с определением этих государств как «демократических», поскольку всеми политическими правами в них пользовалось лишь меньшинство состоятельных граждан. В Речи Посполитой политическими правами обладали только взрослые мужчины, принадлежавшие к дворянству, – шляхта. Их насчитывалось до 300 тысяч человек, или около 5 % взрослого населения. Одной из прерогатив шляхты было избрание короля, но даже этим правом пользовались немногие, обычно от 3 до 7 тысяч человек. Сегодня это трудно считать демократией, но следует помнить, что во всех крупных демократиях вплоть до XX века политическими правами наделялся только узкий круг относительно богатых мужчин.
Помимо выборного монарха, в Речи Посполитой был выборный парламент (Сейм), который одобрял или блокировал новые законы и имел право налагать вето на королевские указы. Кроме того, граждане пользовались целым рядом неотъемлемых прав, таких как свобода собраний и свобода вероисповедания.
Однако в итоге польско-литовский эксперимент по децентрализации оказался нежизнеспособным. Речь Посполитая была вторым по величине государством в Европе и занимала площадь почти в 1 млн кв. км, но в ней отсутствовали информационные и образовательные системы, необходимые для политического диалога, а механизмы самокоррекции обходились слишком дорого и парализовали центральную власть. В частности, каждый депутат Сейма мог наложить вето на любые законы, что вело к политическому тупику. В результате Речь Посполитая оказалась разорвана центробежными силами, а ее части поделили между собой централизованные автократии – Россия, Австрия и Пруссия.
Голландский эксперимент удался лучше. В каком-то смысле голландские Соединенные провинции были даже менее централизованы, чем Речь Посполитая, поскольку не имели монарха и представляли собой союз семи автономных провинций. Однако Соединенные провинции были в 25 раз меньше Речи Посполитой по площади и обладали гораздо более совершенными информационными, коммуникационными и образовательными системами, которые тесно связывали составные части. Кроме того, Соединенные провинции стали пионером в области новых информационных технологий: в 1618 году в Амстердаме вышла первая периодическая брошюра.
Периодическая брошюра, или газета, отличается от обычных брошюр наличием сильного механизма самокоррекции. У газеты есть шанс исправить свои ошибки и стимул делать это, чтобы сохранять доверие аудитории. А благодаря тому, что газеты конкурировали между собой, читатели получали больше информации и знакомились с разными точками зрения. За несколько десятилетий в Нидерландах появились десятки новых периодических изданий, и страна стала центром европейской журналистики.
Газеты, которым удалось завоевать широкое доверие людей, стали архитекторами и рупорами общественного мнения. Они создали информированную и заинтересованную общественность, что изменило саму природу политики сначала в Нидерландах, а затем и во всем мире. Влияние прессы на политику было столь велико, что редакторы газет нередко становились политическими лидерами. Во многом благодаря своей журналистской и редакторской деятельности пришли к власти Жан-Поль Марат, Владимир Ленин и Бенито Муссолини.
Газеты сыграли решающую роль в формировании первых современных демократий, таких как Соединенные провинции, Соединенное Королевство и Соединенные Штаты. Как видно по названиям, это были объединения разных регионов, которые удерживались вместе отчасти благодаря новым информационным технологиям. Так, когда 6 декабря 1825 года президент США Джон Адамс выступил со своим первым ежегодным посланием к Конгрессу, в течение пары недель текст послания и краткие тезисы опубликовало множество газет по всей стране, от Бостона до Нового Орлеана.
Речь Адамса вызвала горячие споры между его сторонниками и оппонентами. Публичные дискуссии нанесли удар по администрации Адамса и подготовили почву для его последующего поражения. На выборах 1828 года Адамс проиграл Эндрю Джексону – богатому плантатору-рабовладельцу из Теннесси, который в газетных колонках легко превращался в «человека из народа» и утверждал, что предыдущие выборы были украдены Адамсом и коррумпированной вашингтонской элитой.
Газеты того времени путешествовали со скоростью лошади или парусника, и постоянных читателей у них было немного. Стоимость годовой подписки была сопоставима с недельной зарплатой квалифицированного рабочего, а общее число подписчиков всех американских газет в 1830 году оценивалось всего в 78 тысяч. Миллионы людей читали прессу редко, если вообще читали.
Неудивительно, что американская демократия в те годы была ограниченной и принадлежала богатым белым мужчинам. Теоретически на выборах 1824 года право голоса имели 1,3 млн американцев из примерно 5 млн взрослого населения, но в реальности им воспользовались только 352 780 человек. Можно ли вообще говорить о том, что США в то время были демократией?
Автор напоминает, что демократия – понятие относительное, а выборы – не единственное, что следует брать в расчет. Куда важнее тот факт, что в 1824 году США обладали гораздо более сильными механизмами самокоррекции, чем другие страны. Отцы-основатели знали, что Римская республика со временем превратилась в автократическую империю, и опасались, как бы кто-нибудь не провернул нечто подобное с их республикой. Поэтому они создали множество перекрестных механизмов самокоррекции, известных как система сдержек и противовесов. Одним из таких механизмов стала свободная пресса. В Древнем Риме механизмы самокоррекции переставали работать по мере увеличения площади и населения республики. В США новые информационные технологии в сочетании со свободой прессы помогли механизмам самокоррекции выжить, даже когда страна стала простираться от Атлантического до Тихого океана.
Именно благодаря механизмам самокоррекции США постепенно расширили избирательные права, отменили рабство и стали более инклюзивной демократией. Отцы-основатели совершили серьезные ошибки, одобрив рабство и лишив женщин права голоса, но они также предоставили потомкам инструменты для исправления этих ошибок. Вот что стало их величайшим наследием.
ХХ век: массовая демократия – и массовый тоталитаризм
Печатные газеты были лишь первыми ласточками эпохи СМИ. В XIX–XX веках многочисленные новые технологии транспорта и коммуникаций – поезда, пароходы, самолеты, телеграф, телефон, телевидение и радио – расширили возможности СМИ.
Когда Демосфен выступал в Древних Афинах, его слышали только те, кто пришел на агору. Слова Джона Адамса распространялись по Соединенным Штатам со скоростью лошади. Геттисбергская речь Авраама Линкольна – со скоростью локомотива и телеграфа.
В середине ХХ века технологии впервые объединили огромное число людей в реальном времени. В 1960 году около 70 млн американцев в прямом эфире смотрели по телевизору дебаты Никсона и Кеннеди, и еще миллионы слушали их по радио. Отныне стало возможным установление масштабной демократии.
Однако автор предупреждает: не стоит ударяться в технологический детерминизм и заключать, что развитие СМИ привело к развитию масштабной демократии. СМИ сделали масштабную демократию возможной, а не неизбежной. Информационные технологии Нового времени создали предпосылки и для появления других масштабных режимов, в том числе тоталитарных. Благодаря все тем же технологиям слова Сталина мгновенно доносились до сотен миллионов жителей СССР, а советское руководство могло получать ежедневные рапорты от миллионов информаторов и агентов КГБ.
Краткая история тоталитаризма
Тоталитарная система считает себя неспособной на ошибку и стремится к тотальному контролю над жизнью людей. До появления телеграфа, радио и других современных технологий масштабные тоталитарные режимы были невозможны. Здесь нужно понимать разницу между тоталитарным режимом и автократическим: в автократической сети воля правителя не ограничена законом, однако есть множество технических ограничений, а в тоталитарной сети многие технические ограничения отсутствуют.
Хотя автократы вроде Нерона могли казнить любого, кто говорил или делал что-то неугодное, они не могли знать, что говорит и делает большинство жителей империи. Теоретически Нерон мог издать указ о наказании всех, кто критикует императора. Однако технических средств для исполнения такого указа не существовало. Римские историки, в частности Тацит, называют Нерона кровожадным тираном, устроившим небывалый террор. Но этот террор был весьма ограниченным: Нерон казнил многих людей из своего окружения, но простые римляне и жители провинций могли высказываться гораздо свободнее.
Тоталитарные режимы современной эпохи проводили террор в совершенно иных масштабах, стремясь контролировать все слова и действия жителей страны, а в идеале даже их мысли и чувства. Если Нерон и мечтал о подобном, у него не было для этого средств. Для контроля над всей империей ему не хватало администраторов и солдат, а также технологий для быстрой связи с ними.
Кроме того, у Нерона и других автократов возникали проблемы с обеспечением лояльности администраторов и солдат. Ни один римский император не был свергнут в результате демократической революции, но десятки были убиты или низложены своими же военачальниками, чиновниками, телохранителями или членами семьи.
Будучи не в силах контролировать всех подданных, автократы фокусировались на контроле над армией и налогами. Римские императоры не следили за каждым пастухом и погонщиком мулов. Пока люди платили налоги и не бунтовали, Нерон был спокоен.
Спарта и империя Цинь
Некоторые ученые считают, что в Древнем мире все же были попытки установления тоталитарных режимов. Самый популярный пример – Спарта, жители которой подчинялись режиму, контролировавшему все стороны их жизни, от питания до брачных союзов. Однако автор отмечает, что этот режим имел механизмы самокоррекции, не позволявшие монополизировать власть. Политическая власть делилась между двумя царями, пятью эфорами, двадцатью восемью членами Герусии и народным собранием, а принятие важных решений сопровождалось публичными дебатами.
Гораздо более амбициозный тоталитарный проект был предпринят династией Цинь в Древнем Китае (221–206 до н. э.). Для управления огромной империей с десятками миллионов подданных и укрепления своего могущества режим Цинь стандартизировал и унифицировал письменность, чеканку монет и ширину колесных осей. Всему населению навязывалась военная дисциплина, людям запрещалось без разрешения переезжать с места на место. Все должны были контролировать друг друга и сообщать о нарушениях. Сложно сказать, удавалось ли режиму обеспечить повсеместное соблюдение этих правил, но в своих тоталитарных амбициях империя Цинь превзошла прочие древние империи. Режим Цинь даже пытался контролировать мысли и чувства подданных, приняв в качестве официальной государственной идеологии легизм и запретив конфуцианство, даосизм и другие течения.
Однако масштабы и интенсивность тоталитарного проекта Цинь привели к краху. Попытки вымуштровать население и монополизировать все ресурсы для военных целей привели к серьезным экономическим проблемам и народному возмущению. Всего через пятнадцать лет после достижения апогея могущества империя Цинь распалась.
Империи, подобные Цинь, могли сколько угодно мечтать о тоталитаризме, но для воплощения этой мечты нужно было дождаться развития технологий.
Тоталитарная троица
Технологии Нового времени создали условия не только для масштабной демократии, но и для масштабного тоталитаризма. Начиная с XIX века, экономический рост позволял государству нанимать гораздо больше администраторов, а новые информационные технологии, такие как телеграф и радио, помогали быстро связывать их и контролировать. Все это способствовало небывалой концентрации информации и власти в руках тех, кто об этом мечтал.
Тотальный контроль
Тоталитарный режим строится на контроле за информационными потоками и не доверяет независимым каналам передачи информации. Когда люди обмениваются информацией, между ними могут возникнуть доверительные отношения. А когда люди доверяют друг другу, они могут организовать сопротивление режиму. Таким образом, где бы люди ни обменивались информацией, режим старается быть там же, чтобы за ними следить.
Партия и церковь
Чем тоталитарные институты современности принципиально отличались от более ранних институтов, таких как церковь? Церковь тоже верила в свою непогрешимость, всюду имела своих представителей и стремилась контролировать жизнь людей. Можно ли считать ее тоталитарным институтом? И не опровергает ли это тезис о том, что тоталитаризм стал возможен только благодаря современным информационным технологиям?
Автор утверждает, что между современным тоталитаризмом и древними церквями есть ряд существенных различий. Во-первых, тоталитаризм работает за счет перекрестных механизмов слежки для поддержания порядка во всех ветвях. Партия действует сообща с органами исполнительной власти и тайной полицией. А католическая церковь в большинстве средневековых европейских королевств была независимым институтом, который зачастую не укреплял государственные институты, а конфликтовал с ними. Так что церковь была едва ли не главным ограничителем власти европейских автократов. Примером служит история унизительного хождения в Каноссу Генриха IV ради извинений перед папой Григорием VII.
Во-вторых, если церкви оберегали традиции и противились переменам, то тоталитарные партии строились на обещании быстрой революции в обществе. У них не было вековых традиций и структур, которые нужно было бы защищать.
В-третьих, что еще важнее, древние и средневековые церкви не могли осуществлять тотальный контроль, поскольку испытывали все те же технологические трудности, что и прочие организации до Нового времени. Только с появлением радио римские папы вошли в число самых влиятельных людей на планете.
Как передается информация
Демократическая и тоталитарная системы используют информационные технологии по-разному. Демократия поощряет распространение информации по множеству независимых каналов и позволяет независимым узлам самостоятельно обрабатывать информацию и принимать решения. Тоталитаризм же требует, чтобы вся информация проходила через центральный узел, и стремится не допускать, чтобы независимые институты самостоятельно принимали решения.
Как противоположные типы информационных сетей, демократия и тоталитаризм имеют свои преимущества и недостатки. Главное преимущество централизованной тоталитарной сети состоит в том, что она чрезвычайно упорядоченна, благодаря чему может быстро принимать решения и обеспечивать их выполнение. В критических ситуациях, таких как войны и эпидемии, централизованная сеть может добиваться большего и гораздо более быстрыми темпами, чем распределенная.
Но у гиперцентрализованной информационной сети есть ряд серьезных недостатков. Поскольку она не допускает передачи информации по независимым каналам, в ситуации, когда официальные каналы блокируются, информация не находит альтернативных путей.
Официальные каналы блокируются по двум основным причинам. Во-первых, запуганные подчиненные пытаются скрывать плохие новости от начальства, опасаясь навлечь на себя проблемы. Во-вторых, режим пытается скрывать правду, когда тревожная информация угрожает подорвать порядок.
Например, когда 26 апреля 1986 года произошел взрыв на Чернобыльской АЭС, советские власти скрыли всю информацию о катастрофе. Никто не знал об опасности и не принимал мер для защиты от радиации. Сотрудников АЭС заставляли молчать. Через два дня после аварии в Швеции был зафиксирован аномально высокий уровень радиации, и только после международного вмешательства в СССР признали проблему. Но даже тогда власти продолжали скрывать масштаб катастрофы, а в ходе расследования чиновники стремились не столько разобраться в причинах, сколько отвести от себя подозрения.
Конечно, лидеры демократических стран тоже не рады плохим новостям. Но в демократической сети информация поступает по разным каналам. Если американский чиновник решит умолчать о катастрофе, о ней напишет Washington Post, или Wall Street Journal, или New York Times. Бизнес-модель независимых СМИ строится на погоне за сенсациями, что почти гарантирует публикацию новости.
Когда 28 марта 1979 года произошла авария на АЭС Три-Майл-Айленд в Пенсильвании, новость распространилась быстро, и международное вмешательство не потребовалось. Американские граждане узнали об аварии всего через два часа после ее обнаружения. Расследования, проведенные властями, неправительственными организациями, учеными и прессой, выявили не только непосредственные причины аварии, но и ее структурные предпосылки, что помогло повысить безопасность ядерных технологий во всем мире.
У всех свои недостатки
Тоталитарные и авторитарные сети сталкиваются и с другими проблемами. Прежде всего, их механизмы самокоррекции обычно очень слабы. Поскольку такие сети считают себя неспособными на ошибку, они не видят необходимости в таких механизмах, а поскольку они боятся любого независимого института, у них нет независимых судов, СМИ и исследовательских центров. А значит, некому разоблачать злоупотребления властью, которые характерны для всех правительств. Технологический маятник
Демократии и диктатуры расцветают в одни эпохи и исчезают в другие не только потому, что люди обретают или теряют веру в некие политические идеалы, но и из-за революций в информационных технологиях.
Тоталитарные режимы используют технологии для централизации потоков информации и сокрытия истины ради поддержания порядка. Как следствие, им приходится бороться с риском закостенения. Демократические режимы используют технологии для распределения информационных потоков между множеством людей и институтов, поощряя свободный поиск истины. А значит, им приходится бороться с риском раскола. Сегодня главный вопрос заключается в том, насколько хорошо демократии и диктатуры справятся с угрозами и распорядятся возможностями, которые несет информационная революция.
Информационные сети продолжат искать баланс между истиной и порядком. Многие исторические уроки сохранят свою актуальность, однако нынешняя информационная революция обладает рядом уникальных и потенциально опасных особенностей. До сих пор функционирование информационных сетей зависело от мифотворцев и бюрократов из плоти и крови. Но теперь людям придется иметь дело с цифровыми мифотворцами и бюрократами. Главный политический раскол XXI века может произойти не между демократиями и диктатурами, а между людьми и субъектами, не принадлежащими к человеческому роду. Кремниевый занавес может отделить всех людей от непостижимых алгоритмических повелителей. Люди могут оказаться в подчинении у инородного интеллекта, который будет отслеживать каждый их шаг, в то время как сами люди не будут иметь ни малейшего представления о его действиях.