привезённый из-за моря. Отец его не слышал — зим пять назад его начали забирать туманная хворь и падучка. Последние две зимы он уже никого не узнавал, был одной ногой в царстве теней, бормотал что-то несуразное, видел невидимое, почти не ел, не пил и не спал.
Лишь на троне и в своей постели ему было более менее спокойно. Выставлять это позорное достояние в общем зале внизу было бы издевательством. Специально для него, на третьем этаже удалённой и пустующий башни, Горан распорядился воссоздать тронный зал и сам трон, каким его знал отец. Отдал резчикам целое состояние, добиваясь правдоподобности деталей. Чего не сделаешь ради отца?
За ним следили лучшие слуги, в несколько смен они молчаливо стояли рядом, следили, чтобы он не упал или не ушёл шататься в своём безумии по замку, пугать подданных и заморских гостей. Изредка слуги приносили ему еду и воду, в надежде, что ему хватит ясности ума принять их, вечером омывали его и клали спать. Переодевали его, когда он обделывался. Горан платил им хорошо, и они делали всё что требуется.
Его пытались лечить лучшие лекари, бродяжные колдуны и школяры от научных академий, но всём быстро становилось понятно — век Вацлава Триединого идет к концу, и скоро он отправится в новую жизнь. Горан уже не держал на них злобы, не хранил в сердце надежду на хоть какой-то малюсенький успех, и не пытался предпринять хоть что-то. Просто ждал развязки.
До последних недель он не хотел принимать трон. Он хоть и любил власть… то самое чувство, когда люди боятся его и делают, что он велит, но считал сам трон и княжение скорее бременем и помехой. Тем, что обязательно заберёт его жизнь, силы и лучшие годы. Как в случае с его отцом. Чем больше отец напоминал уродливую марионетку, чем больше он дрожал и пускал слюни, смотря в никуда безумными, округлёнными глазами, тем сильнее Горан отдалялся от него и дальше уезжал от замка и своего предназначения. Проводил время в охоте и рыбалке, у девок, на гуляньях, в своих именьях, и в замке у деда в Валашке.
Он даже подумывал продолжить своё обучение, совсем покинуть княжество, найти какую-нибудь заумную академию или пустится в дальние страны, мир посмотреть.
Но вдруг старый пёс Мракой выскочил как чёртик из табакерки, чуть ли не отмутузил молодого княжича и силой притащил в Старший Оплот. Совет бояр, который уже давно правил княжеством вместо отца, надумал выбрать нового князя. И по их мнению Горан для этого был негоден. Эти алчные жиды хотели забрать всё, что построил отец, разорвать на части и пожрать, словно голодные свиньи.
Горану стало страшно от того, что у них может получиться и страшно, что ему не удастся с ними договориться или совладать. Дни напролёт он сидел в этом полутёмном и пыльном зале, надеясь, что хоть на мгновенье отец придёт в себя и скажет ему, что и как сделать.
Но отец молчал. Лишь изредка шептал или выкрикивал что-то нечленораздельное. Это был уже не тот человек, что потратил жизнь на объединение Поморска, Валашки и Донцка. Не тот человек, благодаря которому знамя Тридании развивается над спокойной бухтой Балова моря. Не тот, человек благодаря которому местная чернь перестала голодать, начала жрать досыта и уже порядочно обросла жирком. Того человека стали забывать.
Это показалось Горану очень не справедливым. Великий человек не должен закончить свою жизнь вот так. О великом человеке должны помнить. В памяти рода он должен жить вечно.
Когда к Горану пришли, он был уже готов. Бояре не стали ничего удумывать, нанимать бродячих душегубов или травить его, плести интриги или что-то в этом духе. Просто взяли оружие и пошли к нему в покои.
Там же, в его покоях, их всех и перебили. Всё залили их кровью. Мракой постарался, чтобы простые люди и дружинники знали у кого самая щедрая и кормящая рука. Мракой нашёл толкового воеводу, доживавшего свой век после почти двадцатилетней службы в армии. Вместе они набрали костяк новой и верной дружины, дружины, которая явилась когда нужно и не проиграла.
Когда всё кончилось, воевода стоял понурив голову и мямлил извинения за испорченный кровью пол, как провинившееся дитя прятал за спину топор, пытаясь тайком протереть его об штанину. Горан рассмеялся, обнял его как родного, и велел залить полы лаком в три слоя, как есть.
Вышло даже симпатично, пускай и неоднородно. И теперь Горан, вставая по утрам, привыкал к тому, на чём ему предстоит стоять и на что он будет смотреть все годы своего княжения, хочет он того или нет.
Семьи бояр он не пощадил. Вывезли их в поле подальше ночью на телегах, задушили всех, да в могилки неглубокие зарыли. Нельзя было оставлять обиженных и недовольных. Да и слух пошёл, что с ним шутковать не стоит.
А как улеглось всё, устроил гулянья, раздавал мёд, вино и хлеб. Народ гулял с неохотой, но понял, что Горан их трогать не будет, и они дальше заживут мирно и без потрясений. Пускай худое, но начало.
В память об отце и его деяньях, когда-нибудь он совершит что-то великое и значимое. И будет вечно жить в памяти рода и в историях как Горан, сын Вацлава. Того самого, что объединил Триданию.
Князь сидел в раздумьях и смотрел на фреску. На мутно-белом фоне, изображающим снег, стояли босые угловатые люди, истыканные стрелами, избитые, истекающие кровью из пробитых доспехов и ран на лицах и головах. Они были без оружия, пытались согреться и шли вперёд. Их осталось мало. На них напали враги, разорили их дома и погнали прочь, зимой, по холоду. Но они дошли. Дошли до того места, где теперь была Валашка. Они выжили. Отстроились заново. И спустя две зимы вернулись ночью с топорами и факелами и отомстили. Предки Горана обид не прощали. Это были сильные люди.
Одна из его охранниц села на постели, натянула на голое тело дорогую рубаху, встала, и едва слышно ступая босыми ступнями, молча покинула его. Горан проводил взглядом её невысокую, утончённую, но крепкую и плечистую фигурку. Двенадцать женщин-ташурдан были ценнейшим из его приобретений. В первые дни княжения он увидел их на борту одного из восточных кораблей, у какого-то… то ли богатого купца, то ли принца, и поднялся на борт посмотреть ближе. Пронзительный взгляд подведённых чёрной тушью глаз из под блестящего золотом шлема, полностью закрытое доспехами тело и небывалая внутренняя сила, исходившая от них, породили в нём бурю страсти, с которой он просто не смог совладать.
Князю не отказывают.
Купец и не думал продавать их, ни за какие богатства. После пары часов бесполезных уговоров Горан не выдержал, схватил негодяя за шкирку, начал трясти и орать на него и… чуть не получил от воительниц изогнутым мечом. Они прекрасно понимали кто такой Горан и какое положение он занимает в месте, где пристал их корабль. Они его совершенно не страшились и не страшились своей судьбы, которая была бы очень печальна, упади хоть волос с головы княжича. И это вызывало в нём ещё больше восторга.
Он встал перед купцом на колени. Купец сжалился. Но лишь потому, что знал, что если князь встанет с колен, купцу уже не вернутся домой. Князь всё равно получит то, что хочет. Купец уплыл живым и очень богатым.
А у Горана появилась телохранители. Поначалу он не прикасался к ним. Боялся разрушить сказку и даже сомневался, женщины ли они, или может, какое-то восточное извращение, вроде евнухов, которых с рождения готовили как убийц.
Он не знал их имён, если они у них вообще были, не знал их языка, не знал, как они будут справляться со своими обязанностями и что от них можно ожидать. Лишь смотрел на них, сначала с непониманием и интересом, а потом уже и не скрываясь — голодным волком. И иногда даже сомневался, стоят ли они своей цены или же хитрый купец хорошо сыграл на его чувствах, отдав в три дорога за красивые, но бесполезные игрушки.
Спустя неделю после сделки в тронный зал ввели человека, которому пришлось опустить голову на грудь, чтобы пройти ворота, так он был высок. Громила-бандит пришёл откуда-то издалека и грабил мирных крестьян на дорогах, издевался над ними, побивал, раздевал догола и гнал пока те не падали без сил. Он совсем никого не боялся, ни дружинников, что привели его на суд, ни князя, ни гнева народа. Вообще никого не боялся. Плюнул на пол, рассмеялся и сказал, что Горан пёс и сын шлюхи. Порвал путы, отшвырнул стражников и снова рассмеялся, словно это он князь и ему ничего не будет.
Князь оторопел, даже не от страха, а от негодования. Язык подвёл его, застрял в горле, и князь не смог выдавить из себя и звука.
Одна из его воительниц мягко и быстра спустилась вниз. Её доспех несколько раз звякнул, словно волшебный колокольчик. Она была чуть выше, чем по пояс великану. Её рука легла на пояс, на долю секунды изогнутый клинок блеснул в воздухе и тут же снова оказался в ножнах. Великан неуклюже завалился на сторону, покачнулся, судорожно выдохнул, и его грудь вдруг разъехалась на две половины. Одним движеньем одна прорубила его почти до паха. Фонтан крови обдал её с головы до ног, безмолвно и спокойно она отвернулась, словно вышла в чистое поле и вдохнула запах травы. Она подняла на князя взгляд и посмотрела, как смотрят на то, что никогда и никому не отдадут. И вернулась на своё место.
Восторг князя было не описать. Какие люди воспитали этих невероятных женщин? Он смотрел на её расправленную спину и на лужу крови, что собирается у подножья трона. И в ту ночь он взял эту воительницу за руку и отвёл в свои покои. А потом следующую. Они знали, что князю не отказывают, но они и не хотели. Он больше не вспоминал о наложницах.
— Что ты знаешь о них, Мракой? Об этих людях? Об имперцах, — спросил князь, тихо вошедшего советника.
Мракой долго мялся и не отвечал, но под взглядом царя всё же сдался.
— Они нам чужды, мой княже. Я знаю, что они следуют своей вере, слепо и яростно. Я знаю, что они уже много поколений живут в завоевательной войне и множество народов утопили в крови. Я знаю, что войну с ними нам не выиграть. Но вот что делать я ними, я не знаю.