Видела её бледное лицо, дрожавшие губы.
Видела, как, всхлипывая и утирая безутешные слёзы, Руз стянула с себя верхнее платье, расшнуровала тесный корсет, набросила халат.
Видела, как путаясь в его длинных полах, кое-как взобралась на кровать, отбросила одеяло и, наткнувшись на горячую жаровню7, в испуге отшатнулась.
Словно в замедленной съёмке Ника видела, как Руз с высоты ложа спиной падает на мраморный пол.
Широко открыв глаза, Ника голосом Руз произнесла:
— Хенни, сколько раз я говорила тебе, чтобы ты оставляла грелку в ногах. В ногах!
Ника сморгнула, и видение пропало. В ушах затихающим эхом звучали слова Якоба:
— Я ухожу на ночное дежурство, тебе никто не помешает… Обещаю, больше тебе докучать не буду. Этот раз последний… последний… последний…
Перед ней стоял брат Руз и выжидающе смотрел на неё.
Ника часто задышала и прижала руки к ноющей груди. Каждое движение отдавалось тупой болью в затылке. Память Руз вернулась, показав будущей владелице тела историю смерти бывшей хозяйки.
Вот и всё. Руз нет. Есть Ника в её обличье, и она должна делать, что ей велит Якоб — теперь её брат. Для начала следует разобраться, о каком документе идёт речь и что там нужно подписать.
Помимо воли она прошептала:
— Ты всё время говоришь, что этот раз последний, и каждый раз всё повторяется.
Ника ощущала себя странно. Не укладывалось в голове, как она, думая на русском языке, без труда говорит на незнакомом?
Якоб поцеловал сестру в лоб:
— В этот раз воистину всё. Бумаги в моей комнате на столе. Свечи возьми в шкафу.
Ника забралась в ещё тёплую постель и закрыла глаза. Всё же ей повезло, что вместе с телом Руз осталась её память.
«Ты же поможешь мне, Руз? Мы обязательно подружимся», — массировала она виски, не имея ни малейшего понятия, как станет дружить с… кхм… телом. Однако другого выхода у неё нет. Человек привыкает ко всему, и она сможет привыкнуть и к новому имени, и к непривычным условиям жизни, и к тому, что у неё есть такие вот мать и старший брат. С остальным она как-нибудь справится.
Глава 5
Когда Хенни едва ли не силой толкнула ей в руки корсет, Ника отказалась его надеть. Отстранившись от служанки и отворачиваясь — от той противно пахло чем-то кислым, — она возразила:
— Зачем он мне? Я же никуда не иду.
— И не идите, — не смутилась Хенни. — Раз положено…
— Кем и куда положено? — уточнила Ника язвительно, сдерживая нарастающее раздражение. В смерти Руз винила именно Хенни. Проучить бы негодяйку как следует! Убила бы её, если бы могла!
— Что? — не поняла та. — Госпожа…
— Господа все в Париже, — перебила её Ника, торопливо застёгивая лиф платья.
Вертелась у зеркала, радуясь наличию груди, оглаживая её. Молча восторгалась длинными волосами — красота! Даже настроение поднялось. И неважно, что длинное и тяжёлое домашнее платье непривычно стесняет движения. Зато оно тёплое, а в комнате прохладно. Правда, на ней надеты шёлковые шаровары до колена, украшенные вышивкой, и чулки на подвязках. Мягкие бесформенные туфли на толстой подошве согревают ноги.
— Ты почему снова положила грелку не туда, куда я велела? — спросила Ника у Хенни, наблюдая за ней в зеркальном отражении.
— Куда? — служанка держала расправленную распашную укороченную накидку, отделанную мехом горностая.
— Я просила класть грелку в ноги, а ты куда положила? Думаешь, я стану молчать, что из-за твоей халатности слетела с кровати и разбила голову? Показать гематому? — голос Руз стал жёстче и на пару тонов ниже, напомнив собственный голос Ники.
— Кого… показать? — накидка дрогнула в руках Хенни.
— Не кого, а что? Безразмерный синяк… шишку на моей голове. Результат твоего ротозейства! — повысила голос Ника, всматриваясь в молодую женщину. Либо она на самом деле бестолковая, либо искусно играет роль таковой. Глупым жить проще, с них взятки гладки.
— Тогда я покажу хозяину, что вы прячете под сундуком, — Хенни с превосходством скосила глаза в его сторону.
«Шантаж?» — вздёрнула Ника бровь. Неожиданно и очень неприятно. Сердце Руз трепыхнулось и замерло. В душе нарастала тревога.
Мать, брат, прислуга… Кем для каждого из них была Руз? Покорным, бессловесным существом, позволявшим собой помыкать и неспособным за себя постоять?
Мать не стала звать врача, чтобы убедиться, что с дочерью всё в порядке. Отмахнулась, не слишком озабоченая её состоянием после получения травмы.
Якоб силой заставляет её делать то, чего она делать не может и не хочет. Он хозяин и именно ему Хенни собирается показать тайник Руз.
Служанка обнаглела. Вот, пожалуйста, шантажирует её. Как долго и как далеко она зашла в угрозах?
Ника повернулась к Хенни и рывком забрала из её рук накидку. Что бы ни было спрятано под сундуком, а поставить на место зарвавшуюся прислугу не помешает.
— Покажи, — спокойно отозвалась она. — Только помни, что это будет последним, что ты сделаешь в этом доме.
На Хенни она посмотрела с опаской. Не перегнула ли палку и не наговорила ли чего лишнего?
Вспомнив, что Якоб грозился её выпороть, и мать Руз тоже с прислугой не церемонилась, Ника успокоилась. Если она скажет что-нибудь не то или сделает не так, то всегда можно сослаться на головную боль и временную потерю памяти.
Палку она не перегнула. Женщина молчала, опустив глаза. Пора добавить несколько финальных штрихов.
— Уж я позабочусь, чтобы все хозяева в округе узнали, что ты не только безответственно относишься к своим обязанностям, а и подсматриваешь и подслушиваешь за господами, — Ника с довольным видом смотрелась в зеркало. Привыкала к себе новой. Объёмная и лёгкая накидка прикрыла бёдра и не мешала двигаться. — После этого работу в приличном месте ты не найдёшь. А теперь иди. Не забудь забрать поднос.
Ника немного поела — для вида. Аппетита не было. Да и откуда ему взяться?
Золотистый бульон с кусочком куриной грудки показался недосоленным и безвкусным, а творог кисловатым.
Пригубила сладкое пряное вино. Если его подали, значит, Руз его пила.
Понравились марципановое печенье с нежным вкусом и миндальным послевкусием, вяленые яблоки, абрикосы, инжир, чернослив, орехи в меду.
Ника подождала, когда служанка собрала остатки трапезы и, поджав губы и более не проронив ни слова, ушла с заметно испортившимся настроением.
Простенькую деревянную шкатулку она нащупала под сундуком сразу. Эх, Руз, нашла куда её спрятать! Кто моет пол в комнате? Не удивительно, что о ней знает Хенни.
Ника села у прикроватного столика и с волнением открыла шкатулку. В свете масляной лампы сверкнули золотые монеты.
Пересчитала их.
«Сорок три… гульдена», — название денежной единицы напросилось само.
Ника вспомнила, что великий Рембрандт8, живший в Нидерландах в середине семнадцатого века, продавал свои эстампы и офорты за сто гульденов каждый.
В бережно завёрнутом лоскутке Ника нашла необыкновенной красоты серьги-капли. Безусловно очень дорогие. Крупные небесно-голубые сапфиры чистейшей воды и удивительной огранки заискрились, заиграли на ладони.
На дне шкатулки лежал сложенный вчетверо плотный лист бумаги, оказавшийся разрешительным письмом на путешествие по Королевству Нидерландов с правом проходить в ворота городов без уплаты пошлин и сборов на себя и товар.
В нём указаны полное имя путешественницы — Руз ван Вербум, год рождения — 1656, место рождения — город Зволле.
Далее шли рост, описание внешности и дата выдачи документа — март, 1675 год.
«Своего рода паспорт9», — догадалась Ника, не удивившись, что свободно читает написанное.
Если Руз брала письмо в этом году, то ей уже есть или будет девятнадцать лет. Почему она прячет «паспорт», украшение и золотые монеты? От кого? От матери или Якоба? От обоих?
Ника не успела вернуть шкатулку на место.
Дверь отворилась и вошла мать Руз со стаканом молока на серебряной тарелке.
«Легка на помине», — вздохнула Ника, пряча шкатулку под полой накидки.
Госпожа приготовилась ко сну. На её ночную сорочку был наброшен пёстрый стёганый халат; распущенные волосы рассыпались по плечам и оказались не такими густыми, как ожидала увидеть Ника. Из чего сделала вывод: множество завитых локонов и косичек в дневной причёске женщины — накладные, причём искусно уложенные, от собственных не отличить.
— Как ты себя чувствуешь, дорогая? — спросила мать, присматриваясь к дочери. — Хенни наложила тебе повязку на грудь?
Ника утвердительно кивнула, не понимая, как смешанная с мёдом измельчённая свёкла облегчит боль в груди. Если бы нужно было съесть массу, чтобы избавиться от боли, Ника бы рискнула.
Мать с унылым выражением лица подождала, пока дочь выпила тёплое молоко с мёдом и забрала стакан. Пожелав ей сладких снов, добавила:
— Слушайся брата. Он единственный, кто о нас заботится, — и, поцеловав её в лоб, вышла.
Ника приоткрыла дверь в коридор и проследила за женщиной. Та спустилась на этаж ниже.
В доме воцарилась тишина.
Ника чуть выждала и вышла из комнаты, забрав шкатулку с собой. Пришло время выполнить задание Якоба.
В тёмном коридоре над скамьёй на полке стояла масляная лампа. Её скудного света едва хватало, чтобы сориентироваться в небольшом пространстве.
У Ники кольнуло в груди при виде скамьи, на которую упала Руз. Она сняла лампу и подошла к узкой винтовой лестнице, ведущей вверх. Знала, что на чердаке находятся комнаты для прислуги и чулан со старыми, никому ненужными вещами.
На первый этаж вела деревянная лестница с полированными поручнями. Ника вытянула шею, присматриваясь к необычайно крутым ступеням.
«С такой скатишься — костей не соберёшь», — поёжилась она, зная, что мать Руз всякий раз поднимается на второй этаж неохотно и только тогда, когда это крайне необходимо.
Ника не гадала, как найдёт комнату Якоба. Ноги сами привели её к нужной двери.