В комнате всё было таким, каким она видела глазами Руз: и кровать-шкаф, и стол, и шкаф-кабинет. На полу лежала полосатая циновка.
Ника открыла шкаф-кабинет и безошибочно выдвинула нужный ящичек, в котором лежали свечи. Достала две и вставила их в трёхрожковый канделябр с единственной, наполовину сгоревшей свечой. Масляную лампу за ненадобностью задула.
Комната служила Якобу и кабинетом, и спальней. В ней ощущался мужской дух. С высокой спинки стула свисал небрежно брошенный кафтан; у таза с водой лежало мокрое полотенце.
На одной из стен Ника заметила плакат с изображённым родовым древом семьи — ветвистым и мощным. Она не стала задерживаться у него надолго, лишь глянула на последние, сильно разросшиеся «ветви».
В конце пятнадцатого века часть родственников мигрировала в Бельгию и Германию, часть осталась в Нидерландах. На этом переезды не закончились. С начала шестнадцатого века по семнадцатый век многие члены семьи обосновались в Северной Америке и Южной Африке.
Куда и кто переехал, Ника вникать не стала. Генеалогическое древо она рассмотрит в другое, причём дневное время.
Как и сказал Якоб, на столе лежали две, на первый взгляд похожие бумаги, оказавшиеся договором займа трёхлетней давности.
Ника пробежалась глазами по одному из документов. В нём описывались условия передачи денег в долг с указанием дат их получения и возврата, а также были прописаны причитающиеся к уплате проценты. Расписка в получении денег прилагалась.
Изучив второй документ, Ника обнаружила, что оба договора были оформлены на одного и того же человека, но…. один договор был с двумя подписями — заимодавца и должника, второй — только с подписью заимодавца. В договоре без подписи должника проценты были больше.
Ника сразу поняла, в чём дело. Руз должна была поставить подпись должника в подложном документе.
Возник вопрос: обычно при подписании такого рода документов у каждого участника договора остаётся экземпляр. Следовательно, заимодавец должен быть уверен, что у должника своего экземпляра нет.
За три года договор мог потеряться, сгореть при пожаре или размокнуть при наводнении. С ним могли поиграть дети, съесть мыши или… его выкрал заимодавец.
В том, что Руз занималась подделкой подписей, сомнения у Ники не вызвало. И проделывала она подобное уж точно не раз и не два.
«Вляпалась», — забеспокоилась Ника. Какая мера пресечения за подделку документов существует в этом времени? Штраф? Публичная порка? Год тюремного заключения? Больше? Разумеется, если твоя вина доказана.
Только вчера Ника шутила над соседкой тётей Таней, чтобы та ждала в гости следственно-оперативную группу для обыска её квартиры и вот, нате вам, накаркала на свою голову.
Ника осмотрела стол. На нём ничего лишнего — канделябр с горящими свечами, три документа, песочные часы, чернильница, пяток гусиных перьев в стакане, десяток чистых листов бумаги.
Заглянула под стол, где обнаружился небольшой деревянный ящичек. Ника узнала в нём грелку для ног10, часто изображавшуюся на картинах малых голландцев.
Выдвижных ящиков в столе не оказалось. Зато не меньше четырёх десятков есть в шкафу-кабинете.
Взяв канделябр, Ника перешла к шкафу.
Она затратила больше часа, чтобы тщательно осмотреть каждую полочку, заглянуть в каждый ящичек и перебрать каждую бумажку.
Что искала? Всё, что могло вызвать подозрение при обыске, стать неопровержимой уликой, прямым доказательством виновности Руз или Якоба.
Поиски Ники увенчались успехом — кто ищет, тот всегда найдёт!
Хватило бы и малой толики из того, что она нашла, чтобы доказать виновность сестры и брата. Если Якоб возьмёт ответственность за содеянное на себя, то сестра и мать всё равно пойдут по миру с протянутой рукой.
«Ладно бы эта неженка Руз!» — негодовала Ника, сворачивая в трубку более трёх десятков найденных листов с тренировочными подписями. Полностью положившись на взрослого брата, она не думала о собственной безопасности. А тот оказался балбесом, не удосужившимся уничтожить улики!
Ника расстроилась не на шутку. Хочешь что-то сохранить для образца — спрячь как следует. А лучше сожги. Бережёного Бог бережёт.
Она перебирала документы, внимательно вчитываясь в текст каждого, чтобы в запале ни один из нужных не попал в «урну».
«А мать?» — продолжала она возмущаться. Знает ли мать, что её сын заставляет Руз подделывать документы? Наверняка знает. Знает, что накануне падения дочери между ней и братом произошла ссора. Дважды мать сказала, чтобы она слушалась Якоба.
Нет худа без добра.
Благодаря тщательному осмотру всех документов в шкафу-кабинете, Ника узнала, что мать Руз зовут Маргрит ван Вербум, в девичестве Ван дер Зи, ей сорок восемь лет. Сорок восемь! Она на два года старше матери Ники, а выглядит бабушкой. Её старят не седые волосы с лёгким оттенком желтизны. Старит потухший взгляд и унылое выражение лица.
Отец Руз — Лукас ван Вербум умер от болезни сердца шесть лет назад в возрасте пятидесяти двух лет.
Полное имя брата Руз — Якубус ван Вербум.
— Балбесу двадцать девять лет, — задумчиво произнесла Ника. Руз младше его на десять лет.
Семья Ван Вербум признана благородной, дворянский титул имеется.
Ника затратила уйму времени, чтобы скопировать нужную подпись и отработать написание линий и завитков в длинной заковыристой подписи должника. Для этого она приняла удобную позу за столом, научилась правильно держать гусиное перо, подобрала нужный наклон и силу нажима, чтобы оно не царапало бумагу и — не дай бог! — не капнуло ядовитой чернильной кляксой на лист.
Руки Руз дрожали в самом деле, глаза слезились и справиться Нике с этим удалось с трудом.
«Надеюсь, мерзавец-заимодавец не в курсе того, кто именно ставит фальшивые подписи на его бумагах», — подумала она, с силой растирая нежную кожу на лице. Желание убить Якубуса, а заодно и заимодавца, было сильным.
Она долго не могла успокоиться и каждый раз вздрагивала и тяжело вздыхала, когда сквозь толстые стёкла окна, завешанного плотными шторами, до неё ежечасно доносился звук боя часов на главных воротах города.
Она закончила работу, когда часы пробили четыре раза. Глаза болели, будто в них насыпали песка; занемела шея; разболелась голова.
Ника оставила подписанный документ на столе, забрала «улики» и шкатулку Руз и вернулась в свою комнату.
Совесть Нику не мучила и преступницей она себя не ощущала. Абстрагировавшись от настоящего, она стала наблюдателем и советчиком для самой себя, оценила возникшую проблему с разных сторон, убрала «улики». От сердца отлегло.
Поверила ли она обещанию Якубуса, что этот раз станет последним? Руз поверила, Ника — нет. От получения лёгких денег мужчина не откажется никогда.
Раздевшись и осторожно забравшись в постель, Ника нащупала грелку в ногах. Хенни принесла её после ухода молодой госпожи. Неужели и она знает, где с позднего вечера находилась и что делала Руз?
Проваливаясь в глубокий сон, Ника с облегчением подумала, что утром она сожжёт все «улики», а для шкатулки подыщет подходящее местечко. Хенни очень расстроится, обнаружив тайник пустым.
Глава 6
Ника выспалась, вот только выбраться из постели не спешила. Вытянувшись под одеялом, утопала в перине и огромных подушках. Мягко и душно.
В щель в задёрнутом пологе просачивался дневной свет.
Ника слушала тишину в комнате — иную, не ту, к которой привыкла и не замечала в прежней жизни. Не слышались ни ссоры соседей через стену, ни плач разбуженного ребёнка. Не рокотала стиральная машина в квартире сверху, не шумели двигатели проезжавших под окном автомобилей.
Тишина была непривычная — гулкая, чужая.
Ника окончательно осознала, что её путешествие в мир иной — это не результат временного умопомрачения, и она не жертва предсмертных галлюцинаций. Она умерла, её убили.
Из горла вырвался всхлип; на глазах выступили слёзы. Пусть Ника была некрасивой и не любила себя. Она жила в привычном для неё мире, жила рядом с мамой, которая хоть и по-своему, но всё же её любила. Она хотела верить, что именно любила. Пусть чуть-чуть, малюсенькую крошечку, но любила.
Теперь она будет жить в теле, в какое судьба забросила её душу, дав ей второй шанс. Она привыкнет, справится, сможет стать другой.
Вспомнив, чем занималась ночью, Ника с беспокойством просунула руку под подушку. Нащупав шкатулку и смятые бумаги, успокоилась. Сейчас она встанет, приведёт себя в порядок и спустится в кухню, где избавится от «улик».
Она понежилась бы в постели ещё немного, если бы со стороны коридора не послышался громкий топот, усилившийся у её двери.
Хенни вошла без позволения, наспех ударив в дверь, по всей вероятности, ногой.
Ника вздрогнула, шикая от прострела боли в висках. Отдёрнула полог и уставилась на ноги прислуги. Из-под низа платья выглядывали деревянные башмаки — кломпы11.
Увидеть визитную карточку Нидерландов вот так, на ком-то, не как сувенир, а как повседневно носимую рабочую обувь, Ника не ожидала.
— Нельзя было переобуться? — с недовольством сказала она, осторожно спускаясь с кровати. — В голове от грохота твоих сабо бухает.
— Не удосужилась я, госпожа. Хозяйка велели и то сделать, и это. Когда я всё успею? — Хенни поставила на прикроватный столик поднос со свёрнутым лоскутом ткани и мисочку со свекольно-медовой массой, поправила объехавшие нарукавники с прилипшими к ним пушинками. — Ещё приодеть вас надо, волосы уложить.
Ника поморщилась, представив, как женщина будет дёргать пряди и причинять боль в месте ушиба. Сказала:
— Волосы я уложу сама.
— Как же сама, госпожа? Не справитесь. Поспешите. Хозяйка ожидают к обеду гостей, а мне ещё в зале прибраться нужно, ковёр постелить, камин растопить, утку приготовить. Снимайте сорочку, поменяю повязку. Болеть хоть меньше стало?
— Не сказала бы, — заметила Ника, неохотно подчиняясь.
Особого облегчения от компресса из свёклы с мёдом она не почувствовала. Синяк между грудями стал ярче и болел не меньше, чем накануне. Шишка на затылке казалась горячей и при малейшем движении головой чувствовалась боль.