ВЕДУЩИЙ: Сегодня состоится прощальная служба в память об инвесторе и миллиардере Джейсоне Ламберте, который вместе с ещё сорока пассажирами пропал в океане месяц назад после крушения принадлежащей ему элитной яхты «Галактика». Наш репортёр Тайлер Брюэр расскажет больше с места событий.
ЖУРНАЛИСТ: Всё так, Джим. После двадцати шести дней непрекращающихся поисков и попыток спасти пострадавших Береговая охрана США официально признала «Галактику» пропавшей без вести. По версии следствия, яхта затонула после взрыва или другого неопределённого воздействия. Причина трагедии остаётся неизвестной.
ВЕДУЩИЙ: Тайлер, список погибших просто потрясает. Бывший президент, мировые лидеры, главы корпораций, известные артисты.
ЖУРНАЛИСТ: Верно. Возможно, по этой причине главы других государств призывают провести расследование и убедиться, что авария не была подстроена по политическим или финансовым мотивам.
ВЕДУЩИЙ: Но сперва, конечно, необходимо уделить внимание печальной традиции похорон, ещё более удручающих в связи с отсутствием тел погибших.
ЖУРНАЛИСТ: Да. Здесь, на поминальной службе памяти Джейсона Ламберта, нет гроба, не будет и церемонии на кладбище. Погибшего будут вспоминать друзья и родные, среди которых три его бывших жены и пятеро детей. Нам сообщили, что никто из них не будет выступать с речью – лишь его давний коллега по бизнесу Брюс Моррис.
Джейсон Ламберт, несомненно, был противоречивой личностью – невероятно богатый мужчина, которому нравилось щеголять перед миром своим внушительным состоянием. Он вырос в штате Мэриленд, в семье фармацевта, и начинал свой профессиональный путь с продажи пылесосов. И за три года поднялся от специалиста по продажам до владельца фирмы. Вскоре Джейсон стал торговать на бирже и покупать другие компании, позже получил степень магистра экономики и финансов и основал свой знаменитый паевой инвестиционный фонд «Секстант Кэпитал», на сегодняшний день третий по величине в мире. Помимо прочего, Ламберту принадлежат киностудия, авиакомпания, профессиональная бейсбольная команда и австралийский регби-клуб. Он также был заядлым игроком в гольф.
«Великая идея» была последним творением Ламберта. Одни воспевали этот проект как смелый и дальновидный, другие критиковали, называя его легкомысленным сборищем богачей и власть имущих. Конечно, никто не мог знать, какой мрачный финал был уготован этому проекту. Джейсон Ламберт предположительно погиб в возрасте шестидесяти четырёх лет.
ВЕДУЩИЙ: Стоит также упомянуть, что помимо известных личностей на яхте был ещё экипаж, обслуживающий персонал и другие сотрудники.
ЖУРНАЛИСТ: Да. Нужно помнить и о них.
Бернадетт больше нет, Аннабель! Её нет! Я должен успокоиться. Нельзя терять голову. Я опишу тебе в точности всё, что произошло. Кто‑то должен об этом узнать!
Вчера я рассказал тебе, как человек, которого мы зовём Богом, едва коснулся тела Бернадетт, и она открыла глаза. Мы видели, как она улыбалась и шептала что‑то Жану-Филиппу. Он был так счастлив. Всё повторял: «Это чудо! Господь сотворил чудо!» Так я всё и описал, верно? Прости. Я сам не свой, от волнения память начинает меня подводить.
Ночью я беспокойно спал – плот качался на волнах. Отключился на четыре часа, не больше. Мне снилось, что я сижу в барбекю-ресторане. Запах казался таким реальным, таким пикантным. Но еду так и не принесли, сколько бы я ни выворачивал шею, поглядывая в сторону кухни. А потом я вдруг услышал, как другой посетитель завопил.
И проснулся под плач Жана-Филиппа.
Поверннулся к нему, он сидел, опустив голову, руки обмякли по бокам. Бог сжимал его плечо. В пространстве между ними, где до этого лежала Бернадетт, было пусто.
– Жан-Филипп, – прохрипел я. – Где твоя жена?
Ответа не последовало. Невин не спал, ухаживал за своей раненой ногой. Когда я поймал его взгляд, он лишь покачал головой. Миссис Лагари тоже не спала, она глядела вдаль на чёрный океан.
– Где Бернадетт? – повторил я вставая. – Что‑то случилось? Куда она делась?
– Мы не знаем, – наконец ответил Невин.
Он показал на Жана-Филиппа и Бога.
– Они ничего не говорят.
Три
Прислонившись спиной к большому валуну, Лефлёр вытащил дневник из пакета и стал рассматривать. Страницы склеились, из-за соли, скорее всего, и он понимал, что действовать придётся аккуратно. А потом он увидел на бумаге слова. Разборчивые. Инспектор почувствовал, как дрожат его руки. Поднял голову, взглянул на накатывающие на берег волны и стал размышлять, как ему быть.
Большую часть своей жизни Лефлёр покорно следовал правилам. Он прилежно учился в школе, зарабатывал значки в кружке скаутов, получал высокие баллы за полицейские экзамены. Даже думал уехать с Монтсеррата в Англию и выучиться на констебля. Он отлично сложен для полицейской работы: высокий, широкоплечий, с густыми усами, под которыми он прятал улыбку.
Но потом Лефлёр встретил Патрис. На новогодней вечеринке четырнадцать лет назад. В эти дни на Монтсеррате проходит ежегодный фестиваль с парадами, костюмированными выступлениями и песенным конкурсом «Монарх Калипсо». Они танцевали. Выпивали. Танцевали ещё. Поцеловались в полночь и страстно влетели в новый год. Следующие несколько месяцев они виделись ежедневно, и вскоре почти не осталось сомнений, что им суждено пожениться.
Свадьбу сыграли к лету. Приобрели небольшой дом, который выкрасили в жёлтый цвет, и поставили кровать с балдахином, где провели очень-очень много часов. Лефлёр улыбался, просто глядя на то, как Патрис отходит от кровати, и улыбался ещё шире, когда она возвращалась. К чёрту Англию, подумал он. Он никуда не поедет.
Через пару лет у них с Патрис родилась дочь Лили, и они восторженно порхали вокруг неё, как бывает с новоиспечёнными родителями, фотографировали каждый её новый жест, разучивали с ней песенки и стишки и носили на плечах до супермаркета. Лефлёр покрасил вторую спальню в нежно-розовый и нарисовал десятки розовых звёздочек на потолке. Под этими звёздами Жарти с Патрис каждый вечер укладывали Лили спать. Он помнил, как хорошо ему было в те дни, настолько, что счастье казалось незаслуженным, как будто кто‑то случайно отсыпал им двойную порцию радости.
А потом Лили умерла.
Ей было всего четыре года. Она гостила у Дорис, матери Патрис, и в то утро они с Лили отправились на пляж. Дорис, страдающая от проблем с сердцем, приняла новое лекарство во время завтрака, не зная, что оно нагонит на неё дрёму. Сидя в шезлонге под горячими лучами солнца, она заснула. А открыв глаза, увидела внучку лицом вниз, неподвижно лежащую на волнах.
Лили похоронили спустя неделю. С тех пор Лефлёр и Патрис жили как в тумане. Они перестали куда‑либо ходить. Почти не спали. Еле волоча ноги, проживали ещё один день и падали на кровать вечером. Еда утратила вкус. Разговоры стихли. Они погрузились в оцепенение и подолгу могли смотреть в пустоту, пока один не спросит: «Что?», а другой не ответит: «Что?», и первый скажет: «Я ничего не говорил».
Прошло четыре года. Со временем их соседям и друзьям стало казаться, что пара смогла морально восстановиться. По правде же, они превратились в собственный миниатюрный Монтсеррат, разломанный на части, существующий под слоем пепла. Лефлёр закрыл дверь в комнату Лили. Больше он туда не входил. Он замкнулся в себе и отрицательно качал головой каждый раз, когда Патрис пыталась поговорить о произошедшем.
Патрис нашла утешение в вере. Она часто ходила в церковь. Каждый день молилась. Говорила, что «Лили теперь с Богом» и со слезами на глазах кивала, когда подруги говорили, что Лили в лучшем месте и больше ничего её не потревожит.
Лефлёр не смог этого принять. Он отрёкся от Бога, Иисуса, Святого Духа – всего, чему его ребёнком учили в церкви. Ни один милостивый бог не отнял бы вот так его дитя. Небеса не могли так сильно нуждаться в его дочери, чтобы она утонула в четыре года. Вера? Что может быть нелепее, думал он. Мир Лефлёра стал мрачным и иррациональным. Он больше пил. Больше курил. Мало что волновало его теперь. Даже жёлтый дом и кровать с балдахином казались старыми и душными. Могущество отчаяния – в его длинной тени. Она омрачает всё на своём пути.
Но этот оранжевый плот и спрятанный в нём дневник? Они задавали этому отчаянию хорошую встряску. Он толком и не знал почему. Может, дело было в самой мысли о том, что некая вещь – пусть даже несколько несчастных страниц – пережила трагедию и пересекла океан на пути к нему. Она выжила. А когда наблюдаешь выживание со стороны, можно поверить и в своё собственное.
Он аккуратно отделил обложку от первой страницы. И увидел плотный почерк. На клапане обложки синей ручкой были нацарапаны строчки.
Любому, кто найдёт этот дневник…
Никого не осталось. Простите мне мои грехи.
Я люблю тебя, Аннабель Дешапл…
Остальное было оторвано.
Наш девятый день на плоту, Аннабель. Волдыри появились у меня на губах и плечах, а лицо чешется под отрастающей бородой. Теперь я постоянно брежу о еде. Она проникает в каждую мою мысль. Я уже чувствую, как плоть туже натягивается на моих костях. Без пищи тело начинает есть собственный жир, потом мышцы. Со временем очередь дойдёт и до мозга.
Ноги иногда немеют. Наверное, из-за дефицита активности и неудобных поз, в которых мы вынуждены сидеть, чтобы всем хватало места. Мы передвигаемся, чтобы уравновешивать плот. Иногда, чтобы размять ноги, кладём их на сидящего рядом, а он кладёт свои на тебя – как палочки для игры в микадо [5]. Пол плота всегда мокрый, а значит, и наши мягкие места тоже, отсюда постоянные мозоли и воспаления. Гери говорит, нужно регулярно вставать и ходить, иначе заработаем себе ещё большее воспаление и геморрой. Но мы не можем встать одновременно, не пошатнув плот, поэтому ходим по очереди. Кто‑то ползает туда-сюда на коленях, потом за ним следующий, потом ещё один – как на разминках в тюремном дворике. Ещё Гери напоминает нам, чтобы не прекращали разговаривать, выстраивать беседу – это поможет не утратить остроту ума. Это нелегко. Большую часть дня стоит жара.