– Зачем мне имя?
– У всех есть имена, – настаивает Адди, наклоняя бокал в его сторону. – Имена имеют смысл, они имеют силу. Ты это знаешь, иначе не стал бы отнимать мое.
Уголок рта призрака приподнимается в улыбке – волчьей, довольной.
– Если это правда, зачем мне называть тебе свое? – спрашивает он.
– Я же должна как-то звать тебя, когда порой вспоминаю. Пока что на ум приходят одни непотребства.
Мраку, похоже, плевать.
– Зови как хочешь, мне все равно. Как ты называла незнакомца в альбоме, по образу и подобию которого меня вылепила?
– Ты сам себя вылепил, чтобы всласть надо мной поиздеваться. Мне бы хотелось, чтобы ты принял другой образ!
– Во всем ты видишь жестокость, – морщится призрак, поглаживая бокал. – Я сделал это, чтобы тебе было привычнее.
В душе Адди разгорается гнев.
– Ты уничтожил единственное, что у меня оставалось.
– Как печально, что у тебя оставались лишь сны.
Адди страстно хочется выплеснуть шампанское ему в лицо, но она этого не делает. Знает, толку не будет. Она бросает взгляд на лакеев у стены и протягивает бокал, чтобы тот наполнили. Но слуги не двигаются с места – ни один из них. Они подчиняются воле мрака, а не Адди.
Что ж, она встает и берет игристое сама.
– Как звали твоего незнакомца?
Адди возвращается на свое место, наполняет бокал, рассматривая тысячи шипящих пузырьков, поднимающихся на поверхность.
– У него не было имени, – говорит она.
Ложь, разумеется. Мрак смотрит на нее, словно об этом знает. Правда в том, что она примеряла десятки имен – Мишель, Жан, Николя, Анри, Винсент. Ни одно не подошло. А потом как-то ночью оно само у нее вырвалось. Адди свернулась клубочком в постели, кутаясь в его призрачные объятия, а длинные пальцы незнакомца играли с ее волосами. Имя слетело с губ, легкое, как дыхание, естественное, как воздух.
Люк.
Она думала о нем как о Люсьене, но напротив сидит мрак, и ирония ситуации, весь этот фарс похож на обжигающий напиток, что янтарем горит у нее в груди.
Люк. Люцифер. Слова эхом отзываются в ней, будто ветер.
Я дьявол или тьма…
Адди не знает и никогда не узнает, но имя все равно испорчено. Так что пусть забирает.
– Люк, – бормочет она.
Призрак ослепительно улыбается, цинично изображая радость, и поднимает бокал, точно желает сказать тост.
– Пусть будет Люк!
Адди снова осушает бокал. Ей нравится головокружительная легкость, которую дарует шампанское. Конечно, это скоро пройдет, с каждым глотком чувства притупляются, однако Адди решительно сопротивляется, стараясь удержать это ощущение, выжать из ситуации все, хотя бы ненадолго.
– Ненавижу тебя, – говорит она.
– Ах, Аделин, – ухмыляется призрак. – Что бы ты без меня делала?
Он покручивает между пальцами хрустальную ножку бокала, и в его гранях Аделин видит другую жизнь – свою и чужую одновременно. Ту, где свадьба состоялась, Адди не убежала в чащу на закате и не вызвала тьму, чтобы освободиться.
Она видит себя – прежнюю себя, какой могла бы стать, – с землистым от усталости лицом, рядом стоят детишки Роже, на руках младенец. Вот она лежит с мужем в холодной постели, вот – склонилась над очагом, в точности как склонялась ее мать. Такая же, как у матери, скорбная морщина прорезает лоб, боль в суставах мешает зашить прорехи на одежде, да и баловаться рисованием больше недосуг. Росток ее жизни увял, она спешит коротким путем, столь знакомым в Вийоне каждому, – узкой дорогой от колыбели до могилы. Маленькая церковь уже поджидает, серая и застывшая, словно надгробие.
Адди рада, что мрак не спрашивает, хочет ли она вернуться, согласна ли променять нынешнюю жизнь на прежнюю, потому что, несмотря на все горести и безумие, потери, голод и боль, картинка в хрустале ее все еще пугает.
Ужин окончен. Прислуга стоит в тени, ожидая приказаний хозяина – лица пусты, головы покорно склонены.
«Заложники», – думает Адди.
– Я хочу, чтобы они ушли.
– Хотеть тебе не позволено, – отрезает он.
Но Адди видит его взгляд и не отводит свой. Теперь, когда призрак обрел имя, это легко. Отныне она воспринимает его как мужчину, а с мужчиной можно спорить, и после небольшой паузы мрак вздыхает, поворачивается к ближайшему лакею и велит прислуге взять бутылку игристого и проваливать.
Наконец они остаются наедине.
– Пожалуйста, – ворчит Люк.
– Когда маркиз с супругой вернутся домой и обнаружат прислугу пьяной, их накажут.
– Интересно, а кого обвинят в пропаже шоколада из господской спальни? Или синего шелкового шлафрока… Думаешь, когда ты крадешь вещи, никого не наказывают?
– Ты не дал мне выбора! – покраснев, огрызается Адди.
– Я дал тебе то, что ты просила, Аделин. Неограниченное время. Свободную жизнь.
– И обрек меня на забвение.
– Ты просила свободы – нет большей свободы, чем у тебя. Можешь бродить по миру беспрепятственно. Без ограничений, не связанная обязательствами.
– Хватит притворяться, что желал мне добра.
– Я заключил с тобой сделку, – тяжело опустив руку на стол, возражает призрак. В глазах его быстрой молниеносной вспышкой вспыхивает желтый огонек раздражения. – Ты явилась ко мне, просила, умоляла. Ты дала обещание, я назвал условия. Пути назад нет. Но если ты устала – только скажи, я жду.
И снова в душе вскипает ненависть, за которую куда проще держаться.
– Зря ты проклял меня. – У Адди развязался язык, но она не знает – виновато шампанское или она приспособилась к мраку, привыкла к его присутствию, как тело привыкает к чересчур горячей воде. – Если бы ты просто дал мне то, о чем я просила, я бы со временем перегорела, насытилась жизнью, и мы оба остались бы в выигрыше. А теперь, как бы я ни устала, никогда не отдам свою душу.
– Упрямая! – скалится призрак. – Но даже камни рассыпаются в прах.
Адди подается вперед.
– Воображаешь себя кошкой, играющей добычей? Но я не мышь и едой никогда не стану.
– Надеюсь, нет, – разводит руками Люк. – Давно мне не попадался такой твердый орешек.
Игра. Все это для него игра.
– Ты меня недооцениваешь.
– Неужели? – Он делает глоток, приподнимая черную бровь. – Полагаю, мы вскоре узнаем.
– О да, – говорит Адди, прихлебывая игристое. – Узнаем.
Сегодня призрак преподнес ей дар, хотя Адди сомневается, что он это понимает. У времени нет лица, нет формы, с ним невозможно сражаться. Но своей издевательской улыбкой, насмешливыми словами мрак дал ей то единственное, в чем она по-настоящему нуждается: врага.
Линия фронта очерчена.
Должно быть, первый выстрел прогремел еще в Вийоне, когда вместе с душой Адди призрак украл ее жизнь, но здесь и сейчас начинается война.
XI
13 марта 2014
Нью-Йорк
Генри ведет ее в бар, слишком людный, слишком шумный. В Бруклине все бары такие – очень тесно и толпы народа. «Негоциант» не исключение, даже в четверг. Адди и Генри удается найти место на задней террасе под навесом, но ей все же приходится наклоняться к нему, чтобы через шум расслышать его голос.
– Откуда ты? – начинает она.
– С севера штата, из Ньюберга. А ты?
– Вийон-сюр-Сарт, – отвечает Адди. Название родной деревни все еще немного больно произносить.
– Из Франции? Ты говоришь без акцента.
– Я давно переехала.
Они заказывают одну на двоих порцию картошки фри и пару бокалов пива, воспользовавшись скидкой «счастливого часа», потому что, по словам Генри, работа в букинистическом не слишком хорошо оплачивается. Жаль, Адди не может сходить и принести нормальные напитки, но она уже скормила Генри вранье насчет бумажника, и ей не хочется устраивать никаких выходок, особенно после «Одиссеи».
К тому же она боится.
Боится дать ему уйти.
Боится выпустить его из вида.
Что бы это ни было – временная вспышка, ошибка, прекрасный сон или невероятное везение, – Адди боится это упустить. Потерять Генри.
Один неверный шаг, и она проснется. Неверный шаг, и нить прервется, проклятье снова обретет силу, все будет кончено, Генри исчезнет, и она снова останется одна.
Адди заставляет себя встряхнуться. Наслаждаться текущим моментом, ведь долго он не продлится. Но здесь и сейчас…
– О чем задумалась? – перекрикивает толпу Генри.
Адди улыбается.
– Жду не дождусь лета.
И это не ложь. Весна выдалась долгая и дождливая, Адди устала мерзнуть. Лето – это жаркие дни и поздние закаты. Это еще один год жизни. Очередной год без…
– Если бы ты могла попросить только что-то одно, – прерывает ее мысли Генри, – что бы это было?
Он с прищуром разглядывает ее, словно она не человек, а книга, которую можно прочесть. Адди таращится на него, как на привидение, как на немыслимое чудо.
«Такого, как ты», – думает она, но вслух, поднимая бокал, произносит:
– Еще пива.
XII
Адди помнит свою жизнь по секундам, но в этот вечер с Генри все перемешалось. Время утекает сквозь пальцы, пока они бродят от бара к бару. После «счастливого часа» наступает пора ужина, а затем – напитков покрепче.
И всякий раз, оказываясь перед выбором завершить вечер или продолжить его, они выбирают второе. Каждый ждет, что другой вот-вот скажет «Ну, уже поздно», «Мне пора» или «Увидимся», но по какому-то негласному договору им не хочется расставаться. Почему боится разрывать связь Адди, понятно, а вот Генри… Адди любопытно, что за одиночество отражается в его глазах, почему официанты и другие посетители так тепло смотрят на него и почему он так старательно этого не замечает.
Вечер подошел к концу, наступила первая теплая ночь весны. Адди и Генри едят дешевую пиццу, прогуливаясь по улицам, а по небу тянутся низкие облака, подсвеченные луной. Адди смотрит на небо, и вслед за ней то же делает Генри. На мгновение, на одно лишь мгновение его взгляд становится невыразимо грустным.
– Я скучаю по звездам, – говорит он.