И тогда Адди понимает, насколько ей необходимо было его присутствие, потому что без него она проиграла.
Все пошло прахом; Адди падает на пол.
Долгие годы спустя она увидит море и волны, что разбиваются о выщербленные белые скалы, и вспомнит слова Люка:
Даже камни рассыпаются в прах.
Засыпает Адди лишь после рассвета, но сон ее прерывист и полон кошмаров. Просыпается она, когда солнце уже встало над Парижем, но заставить себя подняться не может. Она дремлет весь день и половину следующей ночи, а очнувшись, понимает, что рана внутри заросла, как сломанная кость, и покрылась коркой.
«Довольно», – говорит она себе, вставая.
«С меня довольно», – твердит Адди, набрасываясь на зачерствевший хлеб и сыр, подтаявший от жары.
Довольно!
Придут и другие темные ночи, другие безотрадные рассветы. Всякий раз с приближением годовщины, когда дни будут становиться длиннее, мужество Адди будет немного ослабевать. Предательская надежда просочится как сквозняк. Но печаль сменяет упрямая злость, и Адди решает дать ей разгореться, укрыть и лелеять пламя – пусть станет таким сильным, что с одного раза и не задуешь.
XIV
13 марта 2014
Нью-Йорк
В темноте Генри Штраус возвращается домой.
«Адди», – повторяет он, перекатывая во рту ее имя.
Адди, которая смотрела на него и видела парня с темными волосами, добрыми глазами и открытым лицом.
Только его и больше ничего.
Налетает холодный порыв ветра, и Генри плотнее кутается в пальто, поднимая глаза к беззвездному небу.
Он улыбается.
Часть третья. Три сотни лет и три слова
Набросок салона без названия.
Бернар Родель, приблизительно 1751–1753 гг.
Чернила, пергамент.
Предоставлено выставкой «Парижский салон» Британской библиотеки.
Изображение знаменитого салона мадам Жофрен, посетители заняты беседой и отдыхом. Среди группы мужчин выделяются несколько узнаваемых персонажей: Руссо, Вольтер, Дидро, однако наибольший интерес представляют три дамы, кружащие по комнате. Одна из них явно сама мадам Жофрен, считается, что другая – Сюзанна Неккер, однако третья – изящная женщина, чье лицо усыпано веснушками, – остается загадкой.
Вдобавок ко вкладу в «Энциклопедию» Дидро, Родель был заядлым рисовальщиком и, похоже, нередко практиковался на приемах в салоне мадам Жоффрен. Женщина с веснушками изображена на нескольких его набросках, однако имя ее так и осталось неназванным.
Оценочная стоимость: неизвестно.
I
29 июля 1724
Париж, Франция
Свобода – это брюки и сюртук на пуговицах.
Мужская сорочка и треуголка. Если б она только знала!
Мрак утверждал, что даровал ей свободу, но на самом деле для женщин в мире, где они затянуты в свои одежды и заперты в домах, свободы не существует. Мир принадлежит мужчинам, лишь им позволено беспрепятственно разгуливать повсюду.
Адди неторопливо вышагивает по улице, повесив на руку ворованную корзину. В проеме двери старуха выбивает половик, на ступеньках кафе сидят чернорабочие, но никто не моргнет и глазом – потому что они не видят в Адди женщину, которая прогуливается в одиночку. Они видят праздно слоняющегося на исходе дня юношу. Никто не думает, насколько странная и скандальная эта прогулка, никто вообще ее не замечает.
По сути, Адди когда-то могла сберечь свою душу и просто попросить мужскую одежду.
Без визитов мрака прошло четыре года. Четыре года, и на заре каждого Адди клялась больше не ждать его, однако ни разу не сдержала обещания. Как бы ни старалась, с приближением годовщины Адди становится похожа на туго заведенные часы, пружина которых не раскручивается до рассвета последнего дня. И даже тогда она лишь постепенно расслабляется, почти не испытывая облегчения, потому что знает – все начнется вновь.
Четыре года.
Четыре зимы, четыре лета, четыре ночи без него. В остальные она предоставлена сама себе и может тратить их по своему разумению, но как бы ни старалась Адди забыться в эти ночи, они принадлежат Люку, даже если его самого нет.
И все же она не считает их потерянными, не приносит в жертву, будто они уже отданы мраку.
Проходя мимо кучки мужчин, Адди приветственно приподнимает треуголку, пользуясь случаем, чтобы натянуть шляпу пониже на лоб. Вечер еще не наступил, и в свете ясного летнего дня она старается держаться подальше от людей, поскольку знает – от пристального взгляда обман не скроешь. Стоило подождать еще час, и завеса сумерек ее бы спрятала, но, по правде говоря, Адди не в силах была выносить тишину и тиканье часов, отсчитывающих секунды.
Только не сегодня.
Сегодня она решила отпраздновать свободу. Взобраться по белокаменным ступенькам базилики Сакре-Кер, усесться на вершине лестницы и устроить пикник.
На руке висит корзина, полная еды. Со временем пальцы Адди стали ловкими и быстрыми, и последние несколько дней она старательно собирала угощение: буханку хлеба, ломоть вяленого мяса, кусок сыра и даже небольшую склянку меда величиной с ладонь.
Меда Адди не пробовала с самого Вийона. Отец Изабель держал ульи и продавал янтарный сироп на рынке, разрешая девочкам обсасывать соты, пока пальцы их не слипались от сладости. Адди поднимает добычу навстречу лучам заходящего солнца, и те превращают лакомство в золото.
Молодой повеса появляется прямо из ниоткуда. Задевает плечом руку Адди, и бесценная банка выскальзывает, разбиваясь о мостовую. Сначала Адди кажется, что на нее напали или решили ограбить, но незнакомец уже рассыпается в извинениях.
– Идиот, – шипит она, переводя взгляд от золотистого сиропа, сверкающего обломками стекла, на мужчину, что стал причиной несчастья.
Он молод, светел лицом и красив. У него высокие скулы и волосы цвета меда, в точности как тот, что растекся по земле.
Однако незнакомец не один. Вскоре, хохоча и улюлюкая, появляются дружки парня. У них счастливый вид, как у всех, кто начал кутить еще в полдень. Но юноша, что толкнул ее, заливается краской и явно смущается.
– Приношу искренние извинения… – начинает он, и тут выражение его лица меняется. Сначала на нем отражается удивление, затем веселье, и Адди догадывается – слишком поздно, – как близко они стоят, как хорошо освещено ее лицо. Слишком поздно понимает – он разгадал обман и все еще держит ее за рукав. На мгновение Адди пугается разоблачения. Однако когда друзья просят его поторопиться, юноша отсылает их прочь. Адди и незнакомец остаются одни на мостовой. Она готова вырваться и бежать, но вид у молодого человека совершенно не угрожающий, он лишь загадочно улыбается.
– Отпусти! – требует Адди, немного понизив голос.
Юноша только смеется, однако выпускает ее руку так быстро, словно коснулся огня.
– Извини, – говорит он, – я ошибся. – А потом одаряет ее озорной улыбкой. – Впрочем, и ты, кажется, тоже.
– Вовсе нет, – огрызается она, перемещая руку ближе к ножу, который лежит в корзине. – Я нарочно.
Юноша улыбается еще шире, переводит взгляд на мостовую, где блестит разлитый мед, и качает головой.
– Я хочу загладить вину, – говорит незнакомец, и Адди уже собирается сказать ему, мол, не стоит беспокоиться, все в порядке, однако он берет ее под руку, словно они приятели, и восклицает: – То-то же! Идем.
И ведет ее к кафе на углу. Адди в таких местах никогда не бывала, у нее всегда недоставало храбрости, она боялась рискнуть и зайти туда в одиночку, тем более с такой ненадежной маскировкой. Но незнакомец притягивает ее к себе, будто это все ерунда, и в последний момент кладет ей руку на плечи. Ошарашенная внезапным и таким интимным прикосновением, Адди уже хочет отпрянуть, но вовремя замечает краешек его улыбки и понимает – он сделал это специально, ради того, чтобы не выдать ее секрет.
В кафе жизнь бьет ключом, раздаются громкие возгласы, сильно пахнет дымом.
– Осторожнее, – говорит незнакомец, а в глазах его прыгают искры веселья. – Держись поближе, да опусти голову, не то нас раскроют.
Адди идет за ним к барной стойке, и он заказывает две небольшие чашки, в которых плещется черная как чернила жидкость.
– Сядем у стены, – кивает он, – там свет не слишком яркий.
Они устраиваются за угловым столиком, незнакомец ставит чашки и в цветистых выражениях поясняет, что это кофе. Адди, разумеется, о новом напитке уже наслышана, в Париже это последний писк. Однако, поднеся фарфоровую чашку к губам, она разочаровывается.
Темная жидкость крепкая и горькая, чем-то напоминает шоколадные хлопья, которые Адди впервые попробовала несколько лет назад, но без привкуса сладости. Но юноша нетерпеливо и восторженно, словно щенок, взирает на нее, поэтому Адди все же проглатывает пойло. Она улыбается, баюкая чашку в ладонях, и смотрит из-под полей треуголки на мужчин, сидящих за столиками. Некоторые переговариваются, склонив головы, другие смеются и играют в карты или передают друг другу какие-то бумаги. Адди таращится на этих людей и снова удивляется, насколько открыт для них мир, как мало барьеров.
Она переводит взгляд на своего спутника, который по-прежнему взирает на нее с безмерным восхищением.
– О чем ты думала? – интересуется он. – Вот прямо сейчас…
Юноша не был официально ей представлен, он просто с ходу окунулся в беседу, словно они знакомы много лет, а не несколько минут.
– Я думала, – говорит Адди, – как легко, наверное, быть мужчиной…
– Значит, ты поэтому так замаскировалась?
– Поэтому и из ненависти к корсетам.
Он смеется так легко и открыто, что Адди тоже невольно улыбается в ответ.
– А имя у тебя есть? – спрашивает он, и Адди не знает, чье имя незнакомец хочет выяснить – ее собственное или того, кем она притворяется.
– Тома́, – отвечает она и наблюдает, как он пробует на вкус имя, словно кусочек фрукта.
– Тома́, – вторит юноша. – Рад знакомству. А я – Реми Лоран.