– Реми… – эхом отзывается Адди, растягивая гласные.
Имя ему подходит, больше, чем ей когда-либо шло «Аделин». Юное и сладкое, это имя позже будет преследовать ее, всплывая, как яблоки в ручье. Сколько бы она ни встретила мужчин, имя Реми всегда будет воскрешать в памяти этого яркого и жизнерадостного молодого человека. Такого она могла бы полюбить, будь у нее шанс.
Адди отпивает еще немного, стараясь обхватывать чашку не слишком осторожно, сидеть с опорой на локоть и держаться раскованно, как держатся мужчины, когда не подозревают, что их пристально рассматривают.
– Надо же, – восхищается Реми, – а ты хорошо изучила нашего брата.
– Правда?
– Потрясающе притворяешься.
У Адди была куча времени попрактиковаться, и с годами это превратилось в игру, в развлечение. Адди умеет изобразить десяток разных персонажей и точно знает, чем отличаются герцогиня и маркиза, а также докер и торговец. Все это она могла бы поведать Реми.
Но Адди лишь говорит:
– Всем нужно как-то убивать время.
Он снова смеется, поднимает чашку и между глотками принимается разглядывать посетителей, а потом его взгляд вдруг падает на что-то, что пугает Реми. Он давится напитком и заливается краской.
– В чем дело? – удивляется Адди. – Что с тобой?
Реми кашляет и едва не роняет чашку, показывая на господина, который только что вошел в дверь.
– Ты его знаешь? – спрашивает Адди.
– А ты не знаешь? – бормочет Реми. – Это же месье Вольтер.
Адди качает головой, ей это имя ни о чем не говорит.
Реми достает из кармана сюртука свернутый трубочкой тонкий буклет. На обложке напечатаны какие-то буквы. Адди, хмурясь, рассматривает заголовок. Она успевает разобрать только половину строки, как Реми открывает книжицу, и перед глазами Адди возникает мешанина слов, отпечатанных превосходной черной краской. Когда-то давно отец начинал учить ее читать: это были простые буквы, свободный рукописный шрифт.
Реми внимательно наблюдает, как Адди изучает листок.
– Прочесть можешь?
– Буквы я знаю, – признается Адди, – но складывать их не очень-то умею. Пока справлюсь со строкой, забываю смысл.
Реми удрученно качает головой.
– Просто преступление, что женщин не учат так же, как мужчин. Не представляю жизни без книг. Без стихов, пьес и философских трудов. Шекспир, Сократ, что уж говорить о Декарте!
– И все? – насмешливо поддразнивает Адди.
– И еще Вольтер! Конечно, Вольтер. Очерки и новеллы!
Последнее слово Адди незнакомо.
– Длинная история, – объясняет Реми, – чистый вымысел. Про любовь или приключения, или о чем-то смешном.
Адди вспоминает сказки, которые ей в детстве рассказывал отец, предания Эстель о старых богах. Однако новеллы Реми, похоже, представляют собой нечто большее. Адди пробегается пальцами по странице книжки, но смотрит при этом на Реми, а тот не отрывает взгляда от Вольтера.
– Ты хочешь представиться ему?
Реми в ужасе поворачивается к ней.
– Нет, только не сегодня. Так будет лучше. Но какова встреча! – Он откидывается на спинку стула, сияя от радости: – Вот за это я и люблю Париж!
– Ах, так, значит, ты не из этих мест.
– А разве все тут – парижане? – Теперь он снова смотрит только на нее. – Нет, из Ренна. Вообще-то я из семьи печатника, но поскольку я самый младший, отец сделал серьезную ошибку, отослав меня в школу. Чем больше я читал, тем больше думал, чем больше думал, тем больше понимал, что должен жить в Париже.
– А родители не возражали?
– Еще как! Но я должен был поехать. Здесь все мыслители, здесь живут все мечтатели. Этот город – изменчивое сердце мира и его голова. – В глазах Реми зажегся свет. – Жизнь так коротка… Каждую ночь в Ренне, отправляясь спать, я лежал без сна и думал: вот прожит еще один день, кто знает, сколько осталось?
Тот же страх погнал Адди в чащу роковой ночью, то же стремление определило ее судьбу.
– И вот я здесь, – улыбнулся Реми. – Я бы не хотел жить ни в каком другом месте. Разве это не удивительно?
Адди думает о витражах и запертых дверях, садах и изгородях, что их окружают.
– Наверное, – отвечает она.
– Должно быть, ты считаешь меня идеалистом.
Адди подносит к губам чашку.
– Я думаю, мужчинам живется легче.
– Да, – признает Реми и с озорной ухмылкой кивает на ее костюм. – И все же ты, похоже, не из тех, кого легко удержать. Aut viam invenium aut faciam, как говорится.
Адди пока не знает латынь, а Реми не объясняет, что это значит, но спустя много лет она встретит эти слова и поймет, о чем он говорил. «Найди дорогу или проложи собственный путь». И тогда она улыбнется тенью улыбки, что Реми разжег в ней этим вечером.
– Наверное, я тебе наскучил, – краснеет Реми.
– Вовсе нет, – качает головой Адди. – Скажи, а мыслителям хорошо платят?
Он взрывается смехом.
– Вообще-то не очень. Но я все еще сын своего отца. – Он показывает ей ладони – на линиях и подушечках пальцев отпечатались чернила, когда-то уголь так же пачкал ее руки. – И это хорошая работа.
Адди слышится негромкий звук – урчание в его животе. Она почти забыла о разбитой банке и пролитом меде. Но остальное угощение все еще лежит в корзине у ее ног.
– Ты когда-нибудь поднимался на Сакре-Кер?
II
15 марта 2014
Нью-Йорк
Адди думала, что за долгие годы свыклась со временем. Что примирилась с ним, и они нашли способ сосуществовать – друзьями, разумеется, не стали, но и не враждовали больше. И все же между четвергом и субботой время тянется беспощадно. Отсчитывает секунды, словно нищая старуха гроши на хлеб. Она не спешит, не сбивается. Ни потратить их, ни потерять немыслимо. Минуты бурлят неиссякаемым океаном между настоящим и будущим, между ней и Генри.
Последние пару ночей Адди проводит в Проспект-парке, в уютной трехкомнатной квартире с эркером. Здесь живет Джерард – детский писатель, с которым она познакомилась в одну из зим. Огромная кровать, гора одеял, тихие завораживающие щелчки отопительных приборов, но Адди так и не удается уснуть. Она может лишь отсчитывать время, ждать и жалеть, что назначила встречу на субботу. Пришлось бы мучиться не два дня, а один.
За триста лет она притерпелась ко времени, но теперь у нее есть настоящее и будущее и что-то ждет впереди. Ей ужасно хочется поскорее увидеть Генри, услышать, как он зовет ее по имени!
Адди долго плещется в душе, пока не остывает вода, потом сушит волосы и трижды делает прическу – всякий раз разную. Она забирается на кухонный островок и принимается подбрасывать в воздух хлопья и ловить их ртом. Настенные часы отсчитывают минуты: 10.13, 10.14. Адди стонет. Ей нельзя встречаться с Генри до пяти часов вечера, а время, похоже, с каждой секундой течет все медленнее, лишая рассудка.
Давным-давно ей не приходилось так скучать, сходить с ума от бездействия, и только к обеду Адди понимает, что испытывает совершенно другое чувство: она нервничает.
К чему нервничать? Это слово, как и слово «завтра», обозначает то, что еще не произошло. Оно принадлежит будущему, а у нее до сих пор было только настоящее.
Адди не привыкла нервничать.
Когда ты постоянно одна, на это нет причин, ведь любую неловкую ситуацию стирает закрытая дверь или мгновение разлуки, и каждая встреча знаменует новое начало. Все с чистого листа.
На часах 11.00, и Адди решает, что больше не в силах оставаться в доме. Она подбирает несколько упавших хлопьев, приводит помещение в прежний вид и выходит на улицы Бруклина.
Позднее утро. Адди порхает из одного модного магазина в другой, подбирая новый образ, потому что на сей раз старый не годится. Она уже была в нем раньше.
Раньше – еще одно слово, утратившее значение.
Адди выбирает светлые джинсы, черные шелковые балетки и блузку с глубоким декольте. Поверх блузки она натягивает куртку, хотя та не очень подходит. Просто Адди не может с ней расстаться. В отличие от кольца куртка обратно не вернется.
В отделе косметики Адди позволяет преисполненной энтузиазмом девице усадить себя на стул и целый час обрабатывать различными хайлайтерами, лайнерами, тенями. Лицо в зеркале выглядит красивым, но чужим. Теплые карие глаза Адди из-за дымчатых теней приобретают холодный оттенок, а кожа становится слишком гладкой. Все семь веснушек надежно скрыты матовой основой.
Далеким эхом слышится голос Люка:
Я бы предпочел, чтоб облака заслонили звезды…
Адди отсылает девицу за коралловой губной помадой и, когда та уходит, стирает облака.
Каким-то образом ей удалось протянуть до 16.00, и вот она стоит у букинистического, трепеща от надежды и страха. И тогда Адди заставляет себя обходить кругами квартал, считать камни в брусчатке, учить наизусть расположение магазинов, пока не наступает 16.45. Больше сил терпеть нет.
Четыре узких ступеньки. Одна открытая дверь.
Единственный удушающий страх.
Что, если?
Что, если они слишком долго пробыли по отдельности?
Что, если трещины затянулись, проклятье снова обрело силу?
Если это была просто случайность, жестокая шутка?
Что, если… что, если… что, если…
Вдохнув поглубже, Адди открывает дверь и входит. Но Генри нигде не видно: вместо него за стойкой кто-то другой.
Девушка. В прошлый раз она сидела, поджав ноги, в кожаном кресле. Окликнула Генри, когда тот выбежал за Адди на тротуар. На этот раз, прислонившись к кассе, она листает большую книгу с глянцевыми фотографиями.
Девушка – настоящее произведение искусства, поразительно хороша собой, темную кожу окутывает серебристый свитер, спущенный с одного плеча. Услышав звон колокольчика, она поднимает взгляд.
– Могу чем-то помочь?
До головокружения разрываясь между страхом и необходимостью, Адди отвечает не сразу.
– Надеюсь… Я ищу Генри.
Девица молча таращится на нее, и тут где-то позади слышится знакомый голос:
– Беа, тебе не кажется, что это…