Уже не в первый раз Адди видит отражение Люка в чужом лице.
– Ты таращишься, – шепчет ей Генри сквозь шум рекламы.
Адди моргает и трясет головой.
– Извини. Просто ты похож на одного моего старого знакомого.
– Надеюсь, он тебе нравился.
– Не совсем, – говорит она. Генри с притворной обидой глядит на нее, и Адди улыбается. – Все намного сложнее.
– Неужели ты была в него влюблена?
– Нет, – вздыхает Адди, но отвечает не сразу, не слишком эмоционально. – Но на него было приятно смотреть.
Генри смеется, и тут гаснет свет и начинается фильм.
Официант приносит заказ, низко склоняясь над их столиком. Адди таскает с тарелки один за другим ломтики картошки и наслаждается просмотром картины. Она бросает взгляд на Генри, пытаясь понять, нравится ли ему, но тот даже не глядит на экран. Его лицо, что всего час назад светилось энтузиазмом, искажено от напряжения. Ногой он беспокойно барабанит по полу.
Адди взволнованно наклоняется к нему.
– Тебе не нравится?
Генри отстраненно улыбается.
– Фильм неплохой, – отмахивается он, беспокойно ерзая. – Просто все немного медленно.
Она хочет сказать: «Это же Хичкок», однако шепчет:
– Поверь, оно того стоит.
Генри, наморщив лоб, поворачивается к ней.
– Ты уже видела?
Разумеется, Адди его уже видела. Сначала в пятьдесят девятом, в Лос-Анджелесе, потом в семидесятых, на сдвоенном сеансе с последним фильмом Хичкока «Семейный заговор», а затем еще раз, несколько лет назад в Гринвич-Виллидж смотрела ретроспективу Хичкока. Он обладает уникальной способностью воскресать, возвращаться на экраны кинотеатров.
– Да, – шепчет в ответ Адди, – но я не против.
Генри молчит, но он определенно против. Его колено снова начинает подпрыгивать, а через несколько минут он встает и выходит в вестибюль.
– Генри, – смущенно зовет его Адди, – что случилось, что с тобой?
Она догоняет Генри уже на выходе, когда он открывает дверь и ступает на тротуар.
– Прости, – бормочет он, – мне нужно было на воздух.
Но дело явно не в этом. Генри шагает вперед.
– Поговори со мной, – нервничает Адди.
Он замедляет шаг.
– Я просто хотел, чтобы ты мне сказала.
– Сказала что?
– Что уже видела этот фильм.
– Но ты-то не видел! – возражает Адди. – А я с удовольствием бы посмотрела еще раз. Я люблю смотреть кино по второму кругу.
– А я нет! – огрызается Генри и тут же словно сдувается, качая головой. – Прости, прости. Дело не в тебе. – Он запускает пальцы в волосы, поворачивается к Адди и смотрит на нее. Во тьме блестят зеленые глаза. – У тебя хоть раз возникало ощущение, что твое время на исходе?
Адди моргает, возвращаясь на триста лет назад. И вот она уже снова стоит на коленях в чаще, шаря руками по поросшей мхом земле, а позади гудят церковные колокола.
– Я не об обычном течении времени, – говорит Генри. – Я о том, что иногда оно ускользает так быстро, что ты пытаешься поймать его и удержать, но оно лишь продолжает утекать сквозь пальцы. С каждой секундой остается все меньше времени и все меньше воздуха. Порой, когда сидишь неподвижно, вспомнишь об этом, а подумав как следует, начинаешь задыхаться. В такие моменты мне срочно нужно встать и пройтись.
Он нервно обнимает себя, впиваясь пальцами в бока.
Адди давным-давно не испытывала ничего похожего, но она помнит это ощущение, помнит тот страх, такой тяжелый, что мог бы ее раздавить.
Моргнешь – и полжизни как не бывало.
Не хочу умирать так же, как жила!
Родиться и лечь в землю на одном и том же пятачке.
Адди берет его за руку.
– Пойдем, – говорит она и тянет Генри на улицу. – Нам пора.
– Куда? – спрашивает он, но Адди только вцепляется в него крепче.
– Поищем что-нибудь новенькое.
IV
29 июля 1724
Париж
Реми Лоран – это смех, заключенный в человеческую оболочку, что выплескивается из него на каждом шагу.
Они идут бок о бок по Монмартру, и Реми то и дело приподнимает треуголку на голове Адди, треплет ее за воротник, обнимает за плечи и наклоняется ближе, словно желает нашептать непристойный секрет. Реми нравится участвовать в ее спектакле, а Адди наслаждается тем, что может с кем-то разделить свой обман.
– Тома, ты просто болван! – громко восклицает он, когда они проходят мимо кучки мужчин. – Прохвост ты, Тома! – хохочет он, завидев у входа в переулок пару женщин – по сути, еще девочек, со щеками, разукрашенными румянами, и завернутых в рваные кружева.
Те охотно откликаются на призыв.
– Тома! – дразнящим сладким эхом кричат шлюхи. – Давай повеселимся, Тома. Мы любим прохвостов!
Адди и Реми взбираются по бесконечным ступеням Сакре-Кер. Почти на самой вершине он бросает пальто на лестницу, жестом приглашая Адди присесть.
Они делят угощение и принимаются за еду. Адди разглядывает своего странного спутника. Он полная противоположность Люку во всех отношениях. Волосы его похожи на отполированную до блеска золотую корону, глаза голубые, как летнее небо, но дело даже не в этом, а в манере держаться: в охотной улыбке, открытом смехе, живой энергетике юности. Если Люк – воплощение пугающей тьмы, то Реми – полуденное сияние. И если последний не так красив, то лишь потому, что он человек.
Он настоящий.
Реми замечает, как она таращится на него, и смеется.
– Ты нарочно меня рассматриваешь? Должен сказать, у тебя прекрасно вышло скопировать парижского юношу.
Адди оглядывает себя – она сидит в свободной позе, лениво обхватив рукой колено.
– Однако, – добавляет Реми, – ты слишком хорошенькая, даже в темноте.
Он придвигается ближе и берет ее за руку.
– А как тебя на самом деле зовут? – спрашивает он.
О, как же ей хочется ответить! Она пробует назвать себя, решив, что, возможно, хотя бы раз имя сорвется с губ, но после «А» голос обрывается, и Адди произносит:
– Анна.
– Анна, – вторит Реми, убирая выбившуюся прядь ей за ухо, – тебе подходит.
Долгие годы Адди будет примерять на себя разные имена, и всякий раз ей станут твердить эти слова, покуда она наконец не начнет задумываться, важно ли имя для человека. Сама идея теряет смысл, когда произнесенное множество раз слово распадается бессмысленными слогами и звуками. Эту затасканную фразу она будет считать доказательством того, что имена на самом деле ничего не значат, как бы ни хотелось ей услышать и произнести свое собственное.
– Скажи, Анна, – говорит Реми, – кто ты?
И она рассказывает. Или по крайней мере пытается – вываливает на него историю своего странного и необычного путешествия, а потом, когда понимает, что ни слова не дошло до сознания Реми, начинает сначала, но на сей раз выдает более приглаженную версию правды, более человеческую.
История Анны – бледное подобие истории Аделины.
Девочка хочет избежать женской участи. Отрекается от прежней жизни, бросает все, что когда-либо у нее было, сбегает в город одинокая, зато свободная.
– Невероятно, – бормочет Реми, – ты просто взяла и ушла?
– Мне пришлось, – отвечает она и совсем не лжет. – Ну признайся же, ты думаешь, я чокнутая?
– И правда, – ухмыляется Реми, – безумнее не бывает. Ты невероятна! Какая храбрость!
– Тогда я не думала о храбрости, – признается Адди, отщипывая кусочки от хлебной корки. – Мне казалось, у меня нет выбора. Будто… – Слова застревают прямо в горле. Непонятно, из-за проклятия или просто от тяжелых воспоминаний. – Будто я там и умру.
Реми задумчиво кивает.
– В маленьких деревушках жизнь скучна. Некоторым этого достаточно, им нравится предсказуемость. Но если ты пойдешь по следам других, не сможешь проторить собственный путь. Не оставишь свой след.
У Адди сжимается горло.
– Ты считаешь, жизнь ничего не стоит, если ты не оставил в мире следа?
Реми становится серьезным – должно быть, он распознал в ее голосе грусть, потому что говорит:
– Полагаю, есть множество способов сыграть свою роль. – Он достает из кармана книжку. – Она написана одним человеком – Вольтером. Но к ее созданию причастны и руки, которые ее напечатали. Другие изготовили чернила, и теперь книгу можно прочесть. Третьи – вырастили дерево, из которого сделана бумага. Все они имеют значение, хотя вся слава достается лишь имени, что стоит на обложке.
Конечно, он понял ее неправильно, предположив, что Адди тревожит другой, более распространенный страх. И все же его слова имеют значение, хотя пройдет много лет, прежде чем Адди поймет, насколько они важны.
Воцаряется тишина, тишина, что полнится мыслями. Жара спала, ночной час принес прохладу и ветерок. Время окутывает их покрывалом.
– Уже поздно, – замечает Реми. – Позволь проводить тебя домой.
– Не стоит, – качает головой Адди.
– Еще как стоит, – возражает Реми. – Пусть ты в мужском наряде, но я-то знаю правду. Честь не позволяет мне тебя покинуть. Негоже разгуливать в одиночку по темным улицам.
Он даже не представляет, насколько прав. От мысли разорвать нить этой ночи грудь Адди ноет от боли. Между ними уже зародились отношения – непринужденные, легкие, сложившиеся не за долгие дни и месяцы, а всего лишь за часы, но все же хрупкие и прекрасные.
– Хорошо, – соглашается Адди, и улыбка, что озаряет лицо Реми, когда он слышит ее ответ, приносит ей чистую радость.
– Показывай дорогу!
Адди некуда его отвести, поэтому она отправляется в некое место, где ночевала пару месяцев назад. С каждым шагом в груди все сильнее сжимается, ведь эти шаги приближают к разрыву. Они выходят на улицу, где якобы находится ее воображаемый дом, и останавливаются перед чьей-то дверью. Реми наклоняется и целует Адди в щеку. И даже в темноте видно, как он краснеет.
– Давай встретимся еще, – просит Реми. – Хоть при свете дня, хоть ночью. Будь женщиной или мужчиной, но, пожалуйста, позволь увидеть тебя снова.
И тогда ее сердце разбивается, ведь нет никакого завтра, только сейчас, и Адди не готова оборвать нить, закончить ночь, поэтому она говорит: