– Теперь позволь мне тебя проводить.
Реми собирается было запротестовать, но она настаивает:
– По темным улицам негоже разгуливать в одиночку.
Они встречаются взглядами, и Реми, должно быть, понимает, что Адди имеет в виду. Или, наверное, так же, как она, не хочет, чтобы эта ночь заканчивалась.
– Какое благородство! – бормочет он, быстро протягивает ей руку, и они снова отправляются в путь, со смехом возвращаясь по своим же следам туда, откуда пришли.
Но если к ее воображаемому дому они шли ленивым шагом, к дому Реми торопятся, предвкушая грядущее. Добравшись до места, даже не притворяются, что собираются проститься. Их пальцы переплетены, он ведет ее наверх, они запинаются и задыхаются и, оказавшись на пороге съемной комнаты, уже не медлят.
Адди понимает, что будет дальше, и что-то внутри нее трепещет. Секс всегда был лишь обузой, шагом, на который она шла по необходимости, и Адди всегда готовилась к расплате. И даже сейчас она ожидает, что Реми толкнет ее и задерет ей юбки. Что страсть исчезнет, ее попросту уничтожат неуместные действия.
Но Реми не навязывается ей силой. Его желание похоже на туго натянутый между ними канат.
Протянув руку, он решительно снимает треуголку с головы Адди и бережно кладет на комод. Пальцы скользят по ее затылку в волосы, его рот находит губы Адди и дарит застенчивые ищущие поцелуи.
И впервые она не испытывает ни отвращения, ни ужаса, только какое-то нервное возбуждение. В воздухе разливается напряжение, смешанное с острой потребностью.
Она теребит завязки его штанов, но руки Реми неторопливо распускают шнуровку ее сорочки, снимают ту через голову, разворачивают муслин, обернутый вокруг груди.
– Куда проще, чем корсет, – бормочет Реми, целуя ее горло, и впервые с далеких ночей в детской кровати в Вийоне жар поднимается по щекам Адди, ползет по коже, спускается между ног.
Реми ведет свою гостью на тюфяк, оставляя цепочку поцелуев на ее шее, на округлости груди, затем раздевается и укладывается на постель, на Адди. Она раздвигает ноги, и от первого толчка у нее перехватывает дыхание. Реми слегка отстраняется, просто чтобы поймать ее взгляд и убедиться, что все в порядке. Адди кивает, он снова склоняется за поцелуем и лишь потом опять подается вперед, все глубже и глубже, даря удовольствие. Ее обжигает жаром, и Адди выгибает спину.
Тела двигаются вместе, и Адди жалеет, что не может стереть из памяти всех других мужчин, другие ночи, зловонное дыхание, неуклюжие туши, тупые подергивания, внезапно оканчивающиеся резким спазмом – после него они наконец от нее отваливались. Она была лишь сосудом для их удовольствия.
Не в силах забыть эти ночи, Адди решает сама стать палимпсестом и позволить Реми писать поверх чужих строк.
Вот как это должно быть…
Реми шепчет ей в волосы чужое имя, но это неважно. В этот миг она согласна быть Анной, согласна быть кем угодно.
Реми ускоряет темп, учащенно дыша, он старается погрузиться глубже, и Адди тоже спешит и сжимает его крепче. На лицо ей падают светлые локоны Реми, движения его бедер подталкивают ее к краю, пружина внутри сворачивается все туже и туже и наконец распрямляется. Спустя несколько мгновений ее догоняет Реми. Он падает рядом с ней, но не откатывается в сторону, а тянется убрать локон с ее щеки, целует висок и едва слышно смеется, но от этого Адди окутывает тепло.
Упав на подушку, Реми после наслаждения засыпает беспробудным сном. Адди дремлет без сновидений. Ей давно ничего не снится.
По правде говоря, сны покинули ее с той ночи в лесу. А если они и приходят – это единственное, о чем она не помнит. Возможно, ее голова слишком забита воспоминаниями. Или так проявляется еще один эффект проклятия – вести только ту жизнь, какую она живет. А может быть, это некое милосердие, избавляющее от многих кошмаров.
Адди, счастливая и согревшаяся, остается рядом с Реми и на несколько часов почти забывает обо всем. Во сне он отодвинулся от нее и повернулся спиной. Адди кладет руку ему между лопаток, ощущая его дыхание, поглаживает пальцами впадину позвоночника, изучая его тело, как он изучал ее в разгар страсти. Прикосновение легче перышка, но Реми вскоре вздрагивает и поворачивается к ней.
Лишь краткий миг его лицо сохраняет тепло и открытость, лицо, что склонялось к ней на улице и улыбалось, когда они в кафе делили один секрет на двоих. Смеялось, когда он провожал ее домой и потом вел к себе. Но Реми наконец окончательно просыпается, и вместе со сном ускользает и знание. По теплым голубым глазам и желанным губам пробегает тень. Увидев незнакомку в своей постели, Реми слегка вздрагивает и встревоженно приподнимается на локте. Ведь Адди, конечно же, теперь стала для него незнакомкой.
Впервые с прошлого вечера его брови нахмурены. Запинаясь, он приветствует ее слишком официально, даже несколько сурово от смущения, и сердце Адди почти разбивается. Реми старается держаться любезно, и это невыносимо. Адди встает и принимается как можно быстрее одеваться, не в пример тому, насколько медленно он снимал с нее эту одежду. Адди не беспокоится ни о шнуровке, ни о пряжках, не смотрит на Реми, но вдруг чувствует тепло его руки на своем плече, почти нежное прикосновение. В отчаянии и безумии ей кажется, что, может быть, только может быть, еще возможно все исправить. Она поворачивается к нему, надеясь встретиться взглядом, но он отводит глаза и сует ей в ладонь три медяка.
И Адди в душе леденеет.
Плата.
Пройдет много лет, прежде чем она научится читать на древнегреческом, и еще больше их пройдет, когда Адди наконец услышит о Сизифе, а услышав, понимающе кивнет. Ее руки ноют от тяжести камня, который она толкает наверх, а сердце болит, когда тот скатывается обратно.
Но сейчас ей не приходят на ум никакие мифы. Перед ней лишь прекрасный юноша, который от нее отвернулся. Только Реми, и он не шелохнется, покуда она спешит к двери.
Вдруг Адди замечает краем глаза какой-то предмет на полу – сверток бумаги. Буклет из кафе. Последнее произведение Вольтера. Адди и сама не знает, что заставляет ее поднять книжицу… Возможно, ей хочется иметь при себе символ прошедшей ночи, нечто большее, чем омерзительные медяки в ладони, но вот буклет только что лежал на полу поверх тряпок, а вот она уже прижимает его к себе вместе с ворохом вещей.
Адди набила руку на воровстве, и даже если бы жест вышел неловким, Реми бы ничего не заметил – он по-прежнему сидит на кровати, глядя куда угодно, только не на гостью.
V
15 марта 2014
Нью-Йорк
Адди ведет Генри вниз по улице. Они сворачивают за угол и оказываются у невзрачной металлической двери, обклеенной старыми афишами. Поблизости топчется здоровяк, курит и листает фотографии в телефоне.
– Юпитер, – непринужденно говорит Адди, парень выпрямляется и толкает дверь, за которой скрываются узкая площадка и лестница, ведущая вниз.
– Добро пожаловать в «Четвертый рельс».
Генри бросает на нее настороженный взгляд, но Адди хватает его за руку и тащит внутрь. Он тревожно смотрит на дверь, что закрывается позади.
– Но четвертого рельса не бывает![17]
– Вот именно, – ухмыляется в ответ Адди.
За это она и любит Нью-Йорк. Он полон тайных комнат, бесконечных дверей, ведущих в бесконечные пространства, и если у вас хватит времени, вы найдете много подобного. Некоторые Адди обнаружила случайно, другие во время той или иной авантюры. Она бережет их, прячет, как листки между страницами книги.
Лестница ведет к другой, более широкой, каменной. Над головой – сводчатый потолок, штукатурку сменяет камень, затем плитка. Туннель освещают электрические фонари, но они располагаются далеко друг от друга, поэтому свет от них довольно слабый, однако его достаточно, чтобы увидеть выражение лица Генри, когда тот понимает, где они.
В нью-йоркском метро около пятисот действующих станций, но о количестве заброшенных туннелей все еще спорят. Некоторые открыты для посещения, являя собой одновременно и памятники прошлого, и символ несбыточного будущего.
У подземки есть свои секреты.
– Адди… – бормочет Генри, но та поднимает вверх палец, склоняя голову. Прислушиваясь.
Сначала они слышат лишь эхо музыки, отдаленный гул, скорее ощущение, чем звук. С каждым шагом вниз сам воздух вокруг наполняется рокотом, затем пульсацией и наконец ритмом. Впереди тупик, туннель замурован кирпичом, на стене белая стрелка, показывающая налево.
Они поворачивают за угол, и музыка становится громче. Снова тупик, снова поворот и…
На них обрушивается звук. Туннель вибрирует от силы басов, которые отражаются от камня. Мигают сине-белыми вспышками прожекторы, мерцание стробоскопа выхватывает кадры из жизни тайного клуба: извивается толпа, дергаются в ритме музыки тела, два музыканта терзают электрогитары на бетонной сцене, несколько барменов разливают напитки по стопкам, составленным в ряд.
Стены выложены серой и белой плиткой, широкие полосы которой сходятся на арочном потолке и снова тянутся вниз, словно ребра грудной клетки какого-то большого древнего зверя. Кажется, ты находишься в его утробе, а ритм музыки бьется как сердце чудовища.
Таков «Четвертый рельс» – первобытный, пьянящий. Люку бы здесь понравилось.
Но он принадлежит Адди. Она сама нашла туннель, а потом показала его музыканту, который потом стал менеджером. В ту пору он как раз подыскивал новое место. Позже ночью она даже предложила название. Они сидели, склонясь над салфеткой. Парень записал его своей рукой, но идея принадлежала ей. Наверняка на следующий день он проснулся с похмельем и впервые задумался о «Четвертом рельсе». Через шесть месяцев Адди увидела возле железной двери здоровяка. Под облезлыми афишами прятался логотип, который они разработали вместе, только более приглаженный вариант. Адди ощутила уже знакомый трепет – когда ты нашептал что-то миру и затем видишь, как это воплотилось в реальность.