– Следующий!
Вздрогнув, Адди моргает, подходит к окошку и тратит последнюю ворованную наличность на гирос с бараниной и черничную газировку. Впервые за долгое время ей жаль, что у нее нет кредитки – и вообще нет чего-то большего, кроме одежды, которая на ней, и мелочи в кармане. Жаль, что вещи утекают словно песок сквозь пальцы и нельзя владеть чем-то, не украв его сначала.
– Ты смотришь на свой гирос так, будто он разбил тебе сердце.
Адди поднимает взгляд на Генри и растягивает губы в улыбке.
– Уж очень аппетитно. Я просто подумала, как будет грустно, когда он исчезнет.
Генри притворно вздыхает:
– Самое плохое в еде то, что она рано или поздно заканчивается.
Прихватив добычу, они устраиваются на поросшем травой склоне; сумерки подступают быстро. Генри добавляет к заказанному Адди гиросу фалафель, картошку фри и порцию пельмешек, и оба приступают к трапезе, обмениваясь кусочками, словно картами в покере.
– Что это было? – вдруг спрашивает Адди. – Там, у фургона с фалафелем, продавщица чуть не плакала. Вы знакомы?
Генри отрицательно качает головой.
– Она говорит, я напоминаю ей сына.
Адди молча таращится на него. Он не врет по крайней мере она так не думает, но это и не чистая правда. О чем-то Генри умалчивает, но Адди не знает, как спросить. Она берет пельмешек и кладет его в рот.
Еда – одна из лучших вещей в жизни.
Не просто еда – хорошая еда. От прокорма для поддержания сил до истинного наслаждения пищей – пропасть. Большую часть своей трехсотлетней жизни Адди ела, чтобы утолить муки голода, а последние пятьдесят она упивалась вкусом. Долгая жизнь в основном превращается в рутину, но еда похожа на музыку, на искусство, каждый раз обещает нечто новое.
Адди вытирает с пальцев жир и опускается на траву рядом с Генри. В животе – замечательное ощущение сытости. Разумеется, это ненадолго. Насыщение, как и все остальное в ее жизни, всегда слишком быстро проходит. Но здесь и сейчас все совершенно… идеально.
Адди закрывает глаза и улыбается. Кажется, она могла бы провести здесь всю ночь, несмотря на холод, смотреть, как сумерки сменяются тьмой, обниматься с Генри и мечтать о звездах.
Из кармана пальто Генри доносятся мелодичные звуки. Он берет трубку.
– Привет, Беа, – начинает Генри и резко садится. Адди не слышит его собеседницу, но догадывается о сути звонка. – Конечно, не забыл. Знаю, опоздал! Прости, уже бегу. Да, помню, помню.
Он разрывает соединение и утыкается лицом в ладони.
– Беа устраивает вечеринку. Я должен был принести десерт.
Обернувшись на фургоны с едой, словно в каком-то из них содержится ответ, Генри смотрит на потемневшее небо, зарывается пальцами в волосы и принимается негромко ругаться. Но страдать некогда, ведь он опаздывает!
Адди вскакивает и тянет его на ноги.
– Пошли! Я знаю одно место.
У лучшей бруклинской пекарни нет вывески, только желтый навесной тент над узкой стеклянной дверью и две широкие витрины, обложенные кирпичом. Пекарня принадлежит мужчине по имени Мишель. Он приходит каждое утро еще до рассвета и неспешно принимается творить чудеса. Яблочные тарты с тоненькими, как бумага, ломтиками фруктов, пирожные «Опера» с какао-глазурью, птифуры с марципаном, украшенные крохотными кремовыми розочками.
Пекарня закрыта, но в окно видно, как в глубине помещения тень хозяина проходит на кухню. Адди барабанит костяшками по стеклу и ждет.
– Ты уверена? – волнуется Генри, когда силуэт приближается и открывает дверь.
– Мы закрыты, – говорит пекарь с выраженным акцентом.
Адди быстро переходит с английского на французский и объясняет, что она подруга Дельфины. При упоминании дочери мужчина сразу смягчается, а еще больше добреет, услышав родную речь. Адди его понимает. Она знает немецкий, итальянский, испанский и даже чешский, но французский – это как хлеб из печи матери, как руки отца, строгающие дерево, бормотание Эстель в своем саду.
Французский – это возвращение домой.
Пекарь распахивает дверь.
– Для друзей Дельфины все что угодно.
В тесном помещении нет и следа Нью-Йорка, это чистый Париж с его разлитыми в воздухе ароматами сахара и масла. Витрины уже почти опустели, осталась лишь горстка прекрасных творений, задержавшихся на полке, ярких и редких, будто цветы на бесплодном поле.
Адди и правда знает Дельфину, хотя та ее, конечно же, не знает. С Мишелем Адди тоже знакома, она приходит в эту пекарню как другие посещают фотографическую выставку: в поисках воспоминаний.
Генри топчется позади, пока Адди и Мишель ведут светскую беседу, они счастливы немного поболтать на родном языке, отдохнуть от чужого. Шеф складывает остатки пирожных в розовую коробку и вручает гостье. Она интересуется ценой, предлагая заплатить, но Мишель качает головой и благодарит за недолгое возвращение на родину. Пожелав ему доброго вечера, они выходят на улицу. Генри таращится на спутницу, словно та совершила чудо, удивительный и волшебный подвиг.
– Ты потрясающая, – говорит он, притягивая ее в объятия, и Адди, которая не привыкла, что за ее фокусами могут наблюдать со стороны, заливается краской и вручает ему коробку с пирожными.
– Держи. Оттянись там хорошенько.
Улыбка Генри увядает. Лоб собирается складками.
– Разве ты со мной не идешь?
Адди не знает, как отказать, ведь для отказа нет причин: она-то готова провести с ним всю ночь.
– Лучше не надо…
Но Генри принимается умолять:
– Пожалуйста…
Ужасная идея. Среди толпы тайна проклятия неизбежно выйдет наружу, но постоянно общаться с Генри в стороне от других людей – лишь оттягивать время. Но только так и можно добраться до края света. Вот что такое вечная жизнь. Сначала один день, за ним следующий, еще один – хватай что плохо лежит, береги каждую украденную у судьбы минуту, цепляйся за каждый миг, не упусти его.
И Адди соглашается.
Они отправляются в путь, держась за руки. Вечер из прохладного становится по-настоящему холодным.
– Расскажи что-нибудь о своих друзьях, – просит Адди.
Он задумчиво хмурится.
– Ну, Робби у нас артист. Он потрясающий, но иногда с ним немного… сложно, – тяжело вздыхает Генри. – Во время учебы мы встречались. Он был первым парнем, в которого я влюбился.
– Но у вас не срослось?
Генри смеется, но как-то невесело.
– Нет, он меня бросил. Слушай, это было сто лет назад. Теперь мы друзья и все. – Он трясет головой, будто прогоняя ненужные воспоминания. – С Беа ты уже знакома. Она классная, сейчас пытается получить докторскую степень, живет с парнем по имени Джош.
– У них роман?
– Нет, – фыркает Генри. – Ее интересуют девушки. А его – парни… вроде бы. На самом деле я не в курсе, это просто слухи. Но Беа, скорее всего, пригласит Мел или Элис, смотря с кем сейчас встречается, у них это вроде качелей. И не спрашивай о профессоре! – вдруг спохватывается он, ловит удивленный взгляд Адди и объясняет: – Несколько лет назад у Беа была интрижка с профессором Колумбийского университета. Беа влюбилась, но та оказалась замужем, так что все накрылось медным тазом.
Адди вполголоса повторяет имена, Генри улыбается.
– Это же не экзамен. Ты не провалишься.
Адди изо всех сил желает, чтобы так оно и вышло. Генри чуть теснее прижимается к ней и, поколебавшись, наконец выдыхает:
– Есть еще кое-что, ты должна знать.
У Адди замирает сердце. Она готовится услышать признание, силой вырваннную правду, какое-то объяснение всего, что происходит с ней, с ними. Но Генри только поднимает взгляд к беззвездному небу и говорит:
– Была одна девушка…
Девушка. Это не объясняет ничего.
– Ее звали Табита, – продолжает Генри, и каждый слог пронизан болью.
Адди вспоминает кольцо в ящике и кровавые пятна на платке, в который оно было завернуто.
– Что случилось?
– Я сделал ей предложение, она отказалась.
«Это правда, – думает Адди, – или нечто похожее». Однако она уже начинает понимать, как умело врет Генри, как искусно недоговаривает.
– У всех есть шрамы, – говорит Адди. – Люди из прошлого.
– И у тебя? – спрашивает он, и на миг Адди переносится в Новый Орлеан, видит разоренную комнату, зеленые глаза, потемневшие от ярости, и дом, охваченный пламенем.
– Да, – негромко признается она и мягко прощупывает почву: – И секреты тоже имеются у всех.
Генри смотрит на нее, и во взгляде отражается невысказанная правда, то, о чем он умалчивает, но он – не Люк, и зелень его глаз ничего ей не подсказывает.
«Скажи мне, – безмолвно просит она, – скажи вслух, что бы это ни было!»
Но Генри не отвечает.
К дому Беа они подходят в молчании. Поднимаясь по лестнице, Адди начинает думать о вечеринке. Может быть, все пройдет хорошо. Вдруг к концу вечера ее запомнят. Она ведь с Генри…
Может быть…
Но тут открывается дверь – их встречает Беа с прихватками, заткнутыми за пояс. По квартире разносятся голоса.
– Генри Штраус, ты так опоздал! Не вздумай сказать, что ты без десерта!
Генри прикрывается коробкой с пирожными, как щитом, но Беа быстро ее забирает и заглядывает ему через плечо.
– Кто это с тобой?
– Это Адди, – улыбается Генри. – Вы виделись в магазине.
Беа закатывает глаза.
– У тебя не так много друзей, чтобы я могла в них запутаться! И вообще, – замечает она, награждая Адди кривой улыбкой, – такое лицо я бы точно не забыла. Над ним словно… не властно время.
Генри недоверчиво хмурится.
– Вы уже встречались, и ты именно это и сказала. – Он переводит взгляд на Адди. – Ты ведь ее помнишь, да?
Адди колеблется – сказать правду невозможно, а соврать так легко – и качает головой.
– Прости, я…
Ее спасает появление девушки в желтом сарафане, бросающем вызов весенней прохладе. Генри шепчет, что это Элис.
Девушка нежно целует Беа и забирает коробку с пирожными, оправдываясь, что не может найти штопор. Парень – кажется, Джош – берет у них пальто и провожает в квартиру.