Но дерево можно пощупать. Годы оставили след на его древесине, коре и корнях.
Адди сидит у могилы старухи, баюкая собственные старые кости в пестрой тени, и считает, сколько прошло времени с прошлого визита. Она рассказывает Эстель истории об Англии, Италии, Испании, о Маттео, о галерее, о Люке, о своем искусстве и о том, как изменился за эти годы мир. И хотя другого ответа, кроме шелеста листьев, она не получит, Адди знает, что сказала бы старуха:
«Все меняется, глупая ты девчонка. Такова природа мира. Ничего не остается прежним».
«Только я», – думает Адди, но ответ Эстель сух как хворост: «Даже ты».
Ей не хватает советов Эстель, пусть и воображаемых. За долгие годы голос старухи в памяти Адди стал хрупким, изношенным, размазанным, как все ее смертные воспоминания.
Но здесь он вернулся.
Солнце клонится к закату, когда Адди встает и направляется к окраине деревни и опушке леса, к тому месту, что старуха звала домом. Время не пощадило и его. Лес поглотил разросшийся сад, дикая природа одолела хижину, разрушила до основания, среди останков торчат макушки юной поросли. Дерево сгнило, камни рассыпались, крыша и вовсе исчезла, а прочее медленно пожирают сорняки и виноград.
В следующий визит Адди от строения не останется и следа, все проглотит чаща. Но пока скелет, что неспешно тонет во мху, еще на месте.
Уже на подходе к полуразрушенному домишке Адди замечает тень движения и понимает: хижина не совсем заброшена. Она думает, что это кролик или, может быть, молодой олень, а находит мальчика, который играет среди руин, карабкается по остаткам каменных стен и хлещет сорняки прутом, притащенным из леса.
Мальчик ей знаком: это старший из сыновей, тот, что гонялся за собакой по двору. Ему примерно девять или десять. Он достаточно взрослый и смотрит на нее подозрительно, держа свой прут наподобие меча.
– Кто ты? – возмущенно спрашивает мальчишка.
На сей раз Адди не хочет притворяться призраком.
– Ведьма!
Она не знает, почему так ответила. Может, просто ради развлечения. Или потому, что правду говорить нельзя, а раз так – можно болтать что хочешь. Или потому, что так сказала бы на ее месте Эстель.
Лицо мальчика омрачает тень.
– Ведьм не существует, – возражает он, но в голосе нет уверенности, и когда Адди подходит ближе, мальчик пятится, наступая ботинками на хрусткие, высушенные солнцем ветки.
– Ты играешь на моих костях, – предупреждает Адди. – Спускайся-ка, пока не свалился.
От удивления мальчишка спотыкается, едва не поскользнувшись на островке мха.
– Впрочем, если решишь остаться, – продолжает Адди, – там и для тебя местечко найдется.
Он в ужасе спускается и уносит ноги. Адди наблюдает, как мальчик бежит, и в ушах ее отдается каркающий смех Эстель.
Она не жалеет, что напугала ребенка, – вряд ли он запомнит. И все же завтра мальчик придет сюда снова, а Адди спрячется на краю леса, чтобы посмотреть, как он попробует вскарабкаться на обломки хижины. Парнишка предпримет попытку, но в глазах появится тревога, ребенок отступит и убежит прочь. Вспомнит ли он в тот момент о ведьмах и зарытых костях, если эта идея проросла у него в голове?
Но сегодня Адди одна и думает лишь об Эстель.
Она ведет рукой по полуразрушенной стене и гадает, не остаться ли здесь. Стать ведьмой в лесной чаще, плодом чужого воображения. Представляет, как отстраивает заново дом старухи, даже опускается на колени и укладывает горкой несколько небольших камней. Но уже на четвертом те рассыпаются и падают в сорную траву в точно таком же порядке, в каком она их оттуда подняла.
Чернилами не написать.
Рану не нанести.
Дом не построить.
Адди вздыхает. Из леса, щебеча, вылетает стайка птиц. Адди поворачивается к деревьям. Солнце еще не зашло, до заката примерно час, но она глядит в чащу, и ей чудится, что мрак смотрит оттуда в ответ.
Она пробирается между наполовину вросшими в землю камнями и ступает под сень деревьев.
Ее пробирает дрожь.
Это как шагнуть сквозь завесу.
Адди бредет между деревьями. Когда-то она боялась заблудиться, теперь каждый шаг запечатлен в ее памяти. Адди не собьется с пути, даже если сама захочет.
В глубине чащи воздух прохладнее, под куполом леса ночь ближе. Теперь ей понятно, почему в тот день она потеряла счет времени. Почему граница между тьмой и закатом оказалась столь размытой. Она все думает – стала бы взывать к богам, если б знала, который час? Стала бы молиться, зная, кто ответит?
Адди не отвечает на эти вопросы.
Ответы ни к чему.
Адди не знает, долго ли он крался за ней в тиши. Только слышит, как за спиной трещит ветка.
– Какое странное паломничество…
Адди улыбается про себя.
– Неужели?
Поворачивается и видит: Люк стоит, прислонившись спиной к дереву.
Они встречаются не впервые с памятной ночи, когда он забрал душу Бетховена. Но Адди до сих пор не забыла ту сцену. А еще она помнит, что он специально все это ей показал. Чтобы она взглянула на него и познала силу его власти. Но это было глупо. Все равно что сбросить карты, когда на кону самые высокие ставки.
«Я вижу тебя, – думает она, когда Люк отходит от дерева. – Я видела твое истинное обличье. Больше ты меня не напугаешь».
Он ступает в бледный круг света.
– Что привело тебя сюда?
– Можешь считать, что ностальгия, – пожимает плечами Адди.
– Я зову это слабостью, – задирает подбородок Люк. – Ты ходишь кругами, когда можно проложить новый путь.
– Как я могу проложить путь, когда не могу соорудить даже горку камней? Освободи меня – и увидишь, на что я способна, – хмурится Адди.
Люк со вздохом растворяется в темноте и возникает у нее за спиной, обдувая своим дыханием ее волосы.
– Аделин, Аделин… – упрекает он, но Адди знает, что, если повернется, его там не окажется.
Потому она стоит на месте, не отводя глаз от чащи, и даже не отшатывается, когда он касается ее и обнимает за плечи.
От Люка пахнет дубом, листьями и напитанным дождем полем.
– Разве ты не устала? – спрашивает мрак.
И тут она вздрагивает. Адди ждала колкостей, но к вопросу, да еще заданному почти нежно, оказалась не готова.
Прошло сто сорок лет. Целый век и еще почти половину она прожила будто эхо, будто призрак.
Конечно Адди устала.
– Разве ты не хочешь отдохнуть, дорогая?
Слова осенней паутинкой скользят по ее коже.
– Я бы похоронил тебя здесь, рядом с Эстель. Вырастил бы над твоей могилой дерево…
Адди закрывает глаза.
Да, она устала. Возможно, годы не сделали хрупкими ее кости, не ослабили тело, но усталость поселилась в душе как гниль. Случаются дни, когда Адди страшится прожить еще год, еще десяток лет, еще век. Случаются бессонные ночи, когда она мечтает умереть.
Но утром Адди просыпается и видит розовое или оранжевое рассветное небо, просвечивающее сквозь облака, или слышит плач одинокой скрипки, музыку и вспоминает, что в мире существует красота.
И ей не хочется ничего упустить – абсолютно ничего.
Адди поворачивается в его объятиях и смотрит Люку в глаза. Она не знает, в чем дело. В наступающей ли ночи или в самой чаще, но Люк выглядит иначе. Вот уже несколько лет он появляется в кружевах и бархате, одетый по последней моде. А еще представал перед ней в образе черной дыры, необузданной и жестокой. Но сейчас Люк совершенно другой.
Он как незнакомец, что она встретила той ночью. Дикая магия в обличье любовника.
Его очертания скрадывает тень, кожа цвета лунного света, оттенок глаз в точности как лесная зелень.
Неприрученное создание.
Но и Адди тоже.
– Устала? – с вызывающей улыбкой переспрашивает она. – Я только просыпаюсь.
Ей кажется, он вознегодует, превратится в мрачную тень с клыками, но в глазах Люка нет и следа желтых крапинок. Они окрасились новым, пылающим оттенком зеленого. Позже, годы спустя, она поймет, что означает этот цвет, – веселье. Сегодня она видит лишь его проблеск.
Люк легко касается губами ее щеки.
– Даже камни рассыпаются в прах, – шепчет он и исчезает.
XII
13 июня 2014
Нью-Йорк
Парень и девушка идут держась за руки.
Они направляются в «Трикотажную Фабрику», и, как большинство мест в Уильямсбурге, она совсем не то, чем кажется: не магазин народных ремесел и не ткацкая фабрика, а концертная площадка на северной окраине Бруклина.
Сегодня день рождения Генри.
Он спросил, когда родилась Адди, и, выяснив, что день рождения был в марте, огорчился.
– Жаль, что я все пропустил.
– Самое лучшее в днях рождениях то, что они случаются каждый год, – утешила Адди, прижимаясь к нему.
Она тогда немного посмеялась, а глядя на нее, и он тоже, но в голосе Генри осталась какая-то грусть, и Адди решила, что это просто от рассеянности.
Друзья Генри заняли столик у сцены и водрузили на него небольшие подарочные коробки.
– Генри! – кричит Робби. Пару бутылок он уже опустошил.
– Наше сладкое летнее дитя! Буквально, – смеется Беа, ероша Генри волосы.
Затем они переводят взгляд на Адди.
– Всем привет! – улыбается Генри. – Это Адди.
– Ну наконец-то! – восклицает Беа. – Ужасно хотелось с тобой познакомиться.
Разумеется, они уже знакомы. Друзья постоянно просят Генри познакомить их с его новой девушкой. Все время упрекают, что он ее прячет. Адди пила с ними пиво в «Негоцианте», приходила в гости к Беа на ночь фильмов, встречалась в галереях и парках. Беа каждый раз говорит о дежавю, потом о художественных направлениях, а Робби дуется, несмотря на попытки Адди его задобрить.
Кажется, Генри это беспокоит больше нее. Наверное, он думает, что Адди все равно, но правда в том, что у нее нет сил возмущаться. Бесконечный цикл «привет – кто это – приятно познакомиться – привет» действует на нее как речная вода на камень – медленно, но неизбежно подтачивает. Адди просто научилась с этим жить.