– И дьявола! – отзывается Робби.
Адди споласкивает липкие от мороженого руки в детском бассейне и отправляется на поиски Генри. Находит она его в самом дальнем углу крыши, сидящим в одиночестве там, куда не достает солнечный свет. Он таращится на город, но не вверх, а вниз, через край ограждения.
– Кажется, я наконец-то взломала Робби, – улыбается Адди, вытирая руки об шорты.
– Да? – бормочет Генри, не слушая. По щеке у него стекает капля пота.
Веет слабым ветерком, Генри закрывает глаза и слегка покачивается.
Адди отводит его от края в сторону.
– Что с тобой?
– Ничего, просто хотел подумать немного, – мягко отвечает он.
Но Адди слишком давно живет на свете и с легкостью опознает ложь. У лжи есть собственный язык, как язык времен года, или язык жестов, или язык цвета глаз Люка.
Адди точно знает: Генри ей сейчас врет. Или по меньшей мере недоговаривает.
А возможно, у него один из приступов бурь. Наверное, дело в жаре.
Но, конечно, причина совершенно в другом. Позже Адди узнает правду и горько пожалеет, что не спросила тогда, не надавила, так и не выяснила…
Все это будет позже, но в тот миг Генри прижимает ее к себе, целует – глубоко и жадно, словно старается заставить забыть увиденное.
И Адди решает позволить ему попытаться.
Дома, той ночью, когда становится слишком жарко спать, слишком жарко даже думать, они набирают прохладной воды в ванну, выключают свет и забираются внутрь, содрогаясь от внезапного благословенного облегчения.
Они лежат в темноте, сплетясь под водой обнаженными ногами. Пальцы Генри выстукивают на колене Адди какую-то мелодию.
– Почему ты не назвала свое настоящее имя, когда мы познакомились?
Адди поднимает взгляд на потемневший потолок и видит Изабель во время их последней встречи: как та сидит за столом с совершенно пустыми глазами. Видит Реми в кафе, мечтательно смотрящего в сторону. Им было не дано ее услышать.
– Я и не думала, что это возможно, – объясняет Адди, водя пальцами по воде. – Стоило мне попытаться рассказать правду, у людей пропадало с лиц всякое выражение. А когда хотела назвать имя, оно всегда застревало у меня в горле. – Адди улыбается. – Так было со всеми, кроме тебя.
– Но почему? – удивляется Генри. – Если тебя все равно забывают, какая разница, что ты рассказываешь?
Адди закрывает глаза. Вопрос хороший. Она задавала его себе сотню раз.
– Наверное, он хотел меня стереть. Чтобы я была невидимой, неслышимой и сама себе казалась ненастоящей. Ты не представляешь, какая сила скрывается в имени, пока его не теряешь. До тебя Люк был единственным, кто мог его произнести.
Голос клубится в ее голове как дым.
О, Аделин…
Аделин, Аделин.
Моя Аделин.
– Ну и засранец, – фыркает Генри, и Адди смеется, вспоминая все ночи, когда выкрикивала в небеса ругательства, обзывая Люка словечками куда хуже.
А Генри вдруг спрашивает:
– Давно ты его в последний раз видела?
Адди сникает.
Она вдруг оказывается в постели на смятых черных простынях. Жара в Новом Орлеане беспощадна даже по ночам. Люк окутывает ее своим прохладным телом, прикусывает плечо и шепчет:
«Сдайся…»
Адди сглатывает комок в горле, изгоняя воспоминания.
– Лет тридцать назад, – говорит она, словно не считала дни. Словно не приближается их годовщина.
Она бросает взгляд на кучу одежды на полу ванной: на кармане шорт отчетливо проступают очертания деревянного кольца.
– Мы поругались, – говорит Адди.
Это лишь отдаленно похоже на правду.
Генри заинтересованно смотрит на нее, но не спрашивает, что именно произошло, и Адди ему благодарна.
Время для этой истории еще не наступило. Позже она все расскажет.
А пока Адди, протянув руку, включает душ. Тот льется сверху на них дождем, успокаивающим и мерным. И это идеальное молчание. Легкое и ни к чему не обязывающее. Они сидят друг напротив друга под холодным потоком, Адди закрывает глаза и запрокидывает голову, прислушиваясь к звукам импровизированной бури.
XV
31 декабря 1899
Котсуолд, Англия
Идет снег. Не какой-то там налет инея или несколько заблудившихся пушинок, а настоящая белая пелена.
Адди свернулась клубком на окне небольшого коттеджа. Позади горит камин, на коленях – распахнутая книга; она наблюдает, как небо обрушивается на землю.
Ей по-разному доводилось провожать год.
На лондонской крыше с бутылкой шампанского, с факелом в руке на мощеных дорогах Эдинбурга. Она танцевала в парижских залах и смотрела, как светлеет небо от фейерверков в Амстердаме. Целовала незнакомцев, распевала о друзьях, которых никогда не встретит. Отмечала с помпой и незаметно.
Но сегодня Адди с удовольствием наблюдает, как за окном мир становится белым и все его очертания скрывает снег.
Конечно же, дом ей не принадлежит – не в прямом смысле.
Она обнаружила старый коттедж – заброшенный или просто позабытый. Мебель совсем дряхлая, шкафы почти пусты. Несколько месяцев Адди его обживала. Собирала дрова в рощице на другом конце поля, ухаживала за диким садом и воровала то, что не вырастила сама.
Ей так хотелось дать отдых усталым костям.
Снаружи унялась буря.
Снег безмолвно лежит на земле, гладкий и чистый, словно неисписанный лист бумаги. Может быть, именно поэтому она вскакивает на ноги, кутается в плащ и выбегает на улицу. Ботинки тут же проваливаются в снег. Он легкий, как взбитая сахарная пенка, а на вкус как сама зима.
В детстве, когда Адди было пять или шесть, в Вийоне тоже шел снег. Редкое зрелище – белый покров толщиной в несколько дюймов, который спрятал все. За считанные часы его уничтожили телеги, лошади и люди, бродившие туда-сюда, но Адди все же удалось найти клочок нетронутого белого полотна. Она бросилась на него, оставляя следы ботинок. Хлопала голыми ладошками по морозной простыне, любуясь отпечатками пальцев. Запятнала каждый дюйм холста. А после оглядела поле, сплошь покрытое следами, и расстроилась, что все закончилось. Назавтра заморозки ушли, остатки льда растаяли, и это был последний раз, когда Адди играла в снегу.
До нынешнего дня.
Ее ботинки похрустывают, оставляя на снежном полотне следы, которые тут же сглаживаются. Она касается пальцами мягких холмов, и те принимают прежний первозданный вид.
Адди играет на поле, не оставляя следа. Мир по-прежнему безупречен, и на сей раз она благодарна проклятию.
Адди кружится, танцует по снегу в одиночку, смеется, очарованная удивительным и вместе с тем простым мигом волшебства, а потом вдруг оступается – прогалина оказывается глубже, чем она думала.
Потеряв равновесие, Адди летит в груду белого и вскрикивает от обжигающего холода: снег попал ей в капюшон и за ворот. Адди поднимает взгляд вверх. Снова начинается снег, пока слабый, снежинки падают словно звезды. В мире становится тихо, будто его закутали в хлопок. Если бы не ледяная влага, промочившая одежду, можно было бы остаться здесь навсегда.
И тогда Адди решает задержаться хотя бы ненадолго.
Она тонет в снегу, а тот скрадывает обзор, остается лишь небо над головой и ночь – холодная, ясная, полная звезд. В десять лет она ложилась среди высокой травы позади мастерской отца и воображала себя где угодно, только не дома.
Как причудливо сбываются мечты.
Но сегодня, глядя в бесконечную тьму, Адди думает не о свободе, а о Люке.
И, конечно, он появляется. Возвышается над ней в ореоле тьмы, и Адди кажется, что она снова сходит с ума. И не впервые.
– Двести лет, – говорит Люк, опускаясь рядом с ней на колени, – а ты все еще ведешь себя как ребенок.
– Что ты здесь делаешь?
– Я мог бы спросить тебя о том же.
Он подает ей руку, и Адди ее принимает, позволяя вытянуть себя из сугроба, а потом они направляются к хижине, и на снегу остаются лишь его следы.
Камин в доме погас. Тихонько простонав, Адди тянется за фонарем, надеясь, что огонь удастся разжечь вновь, но Люк бросает лишь один взгляд на дымящиеся угли и рассеянно щелкает пальцами. В очаге тут же вспыхивает пламя, расцветая теплом и отбрасывая тени.
«Как легко он шагает по миру», – думает Адди.
Каким сложным сделал ее путь.
Люк разглядывает маленький коттедж, жизнь, взятую взаймы.
– Моя Аделин все еще мечтает вырасти и стать Эстель…
– Я не твоя, – отвечает Адди, хотя слова давно утратили яд.
– У твоих ног весь мир, а ты тратишь время, притворяясь деревенской ведьмой, старухой, которая взывает к древним богам.
– Я не взывала к тебе, а ты все равно пришел.
Она рассматривает его – шерстяное пальто, кашемировый шарф, высокий воротник – и понимает, что впервые видит Люка зимой. Он выглядит превосходно, как и летом. Светлая кожа лица стала белоснежно-мраморной, а черные кудри приобрели оттенок безлунного неба. Зеленые глаза холодны и сияют ярко, как звезды. Он стоит у огня, и Аделин жалеет, что не может его нарисовать. После всех этих лет пальцы соскучились по кусочку угля.
Люк проводит рукой по каминной полке.
– В Париже я видел слона.
Много лет назад эти же слова она сказала ему. Странный ответ, полный недосказанности.
Я видел слона и думал о тебе. Я был в Париже, а ты – нет.
– И вспомнил обо мне?..
Люк и не думает отвечать на вопрос. Он оглядывает комнату и говорит:
– Какой жалкий способ проводить год! Мы можем отпраздновать и получше. Пойдем со мной.
Адди любопытно, куда – всегда любопытно, – но сегодня она лишь качает головой.
– Нет.
Гордый подбородок приподнимается, темные брови сходятся в одну линию.
– Почему?
Адди пожимает плечами.
– Здесь я счастлива. Сомневаюсь, что ты позаботишься вернуть меня обратно.
Его улыбка неуловима, как отблески пламени. Должно быть, на этом все и закончится. Она повернется и увидит, что он исчез, снова растаял во тьме.