Должно быть, ты считала себя такой умной.
Проведи время со своим человеческим возлюбленным.
Я все еще буду здесь.
Как и ты.
Когда она добирается до Бруклина, солнце уже всходит.
Адди останавливается купить завтрак в качестве шага навстречу, извинения за то, что отсутствовала всю ночь, и ее взгляд падает на пачку газет у газетного киоска. В верхнем углу стоит дата:
6 августа 2014.
Она покинула квартиру Генри тридцатого июля.
Проведи время с возлюбленным, сказал он!
И отобрал его, украл не одну ночь, а целую неделю. Семь дней стерты из ее жизни… и из жизни Генри.
Адди бежит.
Врывается в дом, мчится по лестнице, роется в сумочке, но ключа нет, и тогда Адди принимается в отчаянии колотить в дверь кулаками. Ее охватывает ужас – вдруг мир изменился, вдруг Люк каким-то образом переписал не только время, забрал больше – забрал все.
Но щелкает замок, распахивается дверь, а за ней стоит Генри – измученный, растрепанный, и по его глазам Адди понимает: он вообще не ждал ее возвращения. Что в один из дней, в какой-то миг решил, что она ушла.
Адди стремительно бросается к нему.
– Прости, – стонет она, имея в виду не только украденную неделю. Адди извиняется сразу за все – за сделку, за проклятие, за то, что все это – ее вина. – Прости! – снова и снова повторяет она.
Генри не кричит, не злится, не ворчит «я же говорил». Просто крепко ее обнимает.
– Хватит, – бормочет он и потом: – Пообещай мне. Останься!
Он не задает вопросов, но Адди знает, о чем Генри ее умоляет: все забыть, прекратить борьбу, оставить попытки изменить их судьбы и просто остаться с ним до конца.
Ей невыносима мысль все бросить и сдаться, просто сдаться без боя.
Но Генри сломлен, и в этом виновата она, Адди, и в конце концов она все же соглашается.
XVI
Август 2014
Нью-Йорк
Наступают самые счастливые дни в жизни Генри. Он знает, что это странно.
Но теперь Генри по-своему свободен, ведь знание дарит своеобразное утешение. Конец неизбежно приближается, и все же у Генри нет ощущения безысходности.
Он отдает себе отчет, что должен бояться.
Каждый день Генри ждет, когда нахлынет неописуемый ужас, окутает грозовое облако, неизбежная паника поселится в груди и разорвет его на части.
Но впервые за долгие месяцы, даже годы, так давно, что и не припомнить, Генри не боится. Конечно, он переживает за друзей, за книжный магазин и кота.
Но за этим легким облаком тревоги только странное спокойствие и невыразимое облегчение: он нашел Адди, успел узнать и полюбить ее, увидеть, что она рядом с ним счастлива.
Он счастлив.
Он готов.
Он не боится.
Именно это твердит себе Генри.
Он не боится.
Адди и Генри решают выбраться за город, подальше от удушливой жары. Он берет машину в аренду, и они едут на север. На полпути к Гудзону Генри вдруг вспоминает, что Адди так и не познакомилась ни с кем из Штраусов. А потом его осеняет: до Рош ха-Шана он домой не попадет, а к тому времени его уже не станет. И если не свернуть прямо здесь, шанса попрощаться не будет.
И сразу начинают сгущаться тучи, страх пробирается в грудь, ведь Генри даже не знает что сказать, не знает, выйдет ли из этого что-то хорошее.
Но поворот остается позади, уже слишком поздно, и Генри снова может дышать свободно. Адди показывает на знак «Свежие фрукты», и они съезжают с автострады, чтобы купить на рынке персики и сэндвичи, а потом еще час катят на север, к национальному парку. Солнце здесь тоже жаркое, но тень раскидистых деревьев дарит прохладу. Генри и Адди весь день блуждают по тропинкам, а когда наступает ночь, устраивают пикник на крыше машины. Внизу – дикая трава, вверху – звезды.
Звезд так много, что они рассеивают ночную мглу.
И Генри все еще счастлив.
Он все еще может дышать.
Палатку они не захватили, все равно слишком жарко, чтобы в ней спать. Они расстилают одеяло на траве и смотрят на призрачный Млечный Путь. Генри вспоминает «АРТефакт» на Хай-Лайн, экспозицию неба и то, какими близкими там казались звезды, и как они сейчас далеко.
– Если бы все вернуть, – спрашивает он, – ты бы снова заключила сделку?
И Адди отвечает «да».
Это была тяжелая и одинокая жизнь, говорит она, но и чудесная тоже. Адди пережила войны, сражалась в них, стала свидетелем революции и возрождения. Оставила свой след в тысячах произведений искусства, словно отпечаток пальца на дне невысохшей глиняной миски. Видела чудеса и сходила с ума, танцевала на снегу и до смерти замерзала на берегах Сены. Множество раз влюблялась в призрачного бога и однажды полюбила человека.
Адди устала. Невыразимо устала.
Но без сомнений она – жила.
– Не бывает только хорошего или плохого, – говорит Адди. – Жизнь намного сложнее.
И тогда посреди темной ночи Генри спрашивает, а стоило ли оно того.
Стоили ли мгновения радости месяцев горя?
Мимолетная красота – долгих лет страданий?
И тогда Адди поворачивает голову, смотрит на него и отвечает:
– Всегда.
Они засыпают под звездами, а когда просыпаются утром, жара заканчивается, их встречает прохлада, первый вестник новой осени, той, которую Генри уже не увидит.
И все же он твердит себе, что не боится.
А потом оставшиеся недели превращаются в дни.
Пора прощаться.
Однажды вечером Генри встречается с Беа и Робби в «Негоцианте». Адди сидит за барной стойкой, потягивая газировку. Дает ему время поговорить. Генри хочет, чтобы она была рядом, Адди нужна ему – безмолвный якорь во время бури. Но они оба знают, что, присоединись она к компании, Беа и Робби могли бы все забыть, а нужно, чтобы помнили.
На какое-то время все становится чудесно, до боли нормально.
Беа рассуждает о своей диссертации – наверное, девятый раз оказался удачным, потому что проект одобрили. Робби рассказывает о премьере, которая состоится через неделю, но Генри не говорит ему, что пробрался вчера на генеральный прогон. Они с Адди, пригнувшись, спрятались на заднем ряду, чтобы посмотреть Робби на сцене – в родной стихии – гениального и прекрасного, с дьявольской усмешкой развалившегося на троне во всем блеске обаяния Боуи и собственных чар.
Наконец Генри врет друзьям, что собирается ненадолго уехать из города.
На север, навестить родителей. Да, еще не пора, но приехали родственники, и мама уговорила с ними повидаться. Это всего лишь на один уик-энд.
Беа он просит поработать в магазине, а Робби – покормить кота.
Они соглашаются – легко и просто, потому что не знают, что это прощание. Генри оплачивает счет, Робби шутит, Беа жалуется на своих старшекурсников, а Генри говорит, что позвонит, когда вернется.
А когда он уже собирается уходить, Беа целует его в щеку, а он обнимает Робби. Тот строго наказывает ни в коем случае не пропускать представление, и Генри обещает, что ни за что не пропустит, и вот они уже уходят, и вот уже ушли.
«Таким и должно быть прощание», – решает Генри.
Не точка – многоточие, подвисшее предложение, пока его не продолжит кто-нибудь другой.
Дверь, оставленная открытой. Дрема перед глубоким сном.
Генри говорит себе, что не боится.
Говорит, что все в порядке, с ним все нормально.
А когда начинают одолевать сомнения, его руку накрывает рука Адди – мягко и уверенно ведет Генри домой. Они забираются в постель и прижимаются друг другу. Двое людей, укрывшихся от бури.
Примерно в середине ночи Генри чувствует, как Адди встает с постели, слышит ее шаги в коридоре.
Но уже слишком поздно, и мысли текут чересчур лениво.
Генри переворачивается и снова засыпает, а когда просыпается в темноте, Адди снова рядом с ним.
Стрелка на часах становится на деление ближе к полуночи.
XVII
4 сентября 2014
Нью-Йорк
Совершенно обычный день. Они угнездились в постели голова к голове, Генри гладит руки Адди, ее щеки, пальцами запоминает кожу. Он шепчет ее имя снова и снова, словно она может сберечь его, сохранить и пользоваться после того, как он уйдет.
Адди, Адди, Адди…
Но, несмотря на все, Генри счастлив. Или по крайней мере себя в этом убеждает. Твердит, что готов и что не боится. Думает, что, если остаться здесь, в постели, можно продлить день. Если затаить дыхание, секунды перестанут утекать, получится зажать минуты сплетенными с Адди пальцами.
Эта мольба остается невысказанной, но Адди, похоже, чувствует его настроение, потому что даже не предпринимает попытки встать. Она лежит с ним в кровати и рассказывает истории.
Уже не про их с Люком годовщины – те закончились, – но о других днях в сентябре или мае, тихих днях, которые никто бы и не вспомнил. О сказочных бассейнах острова Скай, северном сиянии в Исландии, о том, как она плавала в озере, настолько чистом, что видела дно на десять метров в глубину. Это было в Португалии… или в Испании?
Истории, которые Генри никогда не запишет.
Это его ошибка: он не в силах заставить себя выбраться из объятий Адди, подняться с постели, взять с полки единственную оставшуюся записную книжку. Их уже шесть, последняя заполнена наполовину, такой она и останется: чистые страницы, а до того – записанный плотным неразборчивым почерком фальшивый конец незаконченной истории. Сердце Генри пропускает удар, слегка замирает от ужаса, но он знает, что нельзя позволять буре разгуляться на полную, иначе та разорвет его на части, как небольшой озноб превращает легкую дрожь от холода в тряску, когда зуб не попадает на зуб. Нельзя терять контроль, нет, еще рано.
Рано.
Поэтому Адди говорит, а он слушает, пропуская через себя истории, словно волосы сквозь пальцы. И каждый раз, как на поверхность пытается пробиться паника, Генри с ней борется, задерживает дыхание и убеждает себя, что все в порядке, но не шевелится, не пытается встать. Просто не может, потому что, если встанет, чары разрушатся, время помчится вскачь, и все закончится слишком быстро.