Слава Великой Пряхе, вместо семи лет княжну ждали считанные дни. В крайнем случае — седмицы. Так или иначе, Мстиша знала, что в скором времени грядёт освобождение, и оно делалось тем ближе, чем толще становилось каждое новое веретено. В сумке, которую Мстиша хранила под лавкой, уже лежало пять готовых простеней, а к странной лёгкости головы она привыкла гораздо быстрее, чем ожидала.
Мстислава не плакала, когда срезала косу. Сначала она думала расставаться с волосами постепенно, по пряди за раз, но это оказалось лишь пыткой, растянутой во времени. Толстая коса долго не хотела поддаваться, и Мстише пришлось попотеть, прежде чем криво, кое-как откромсать её по частям. Но когда она тяжело упала ей на колени, словно великанская змея из страшной няниной побасенки, осознание случившегося затопило Мстишу. Ощупав на голове обкорнанные концы, княжна разразилась безутешными рыданиями. Перед ней лежали её жизнь и красота, загубленные собственными руками.
Оставшиеся на голове волосы оказались такими куцыми, что норовили вылезти из-под убруса, и больше всего Мстислава боялась, что Незвана заметит её позор. Ведь теперь даже крысиный хвостик девки представлялся княжне великой ценностью, за которую она многое бы отдала.
Они слышали заунывный вой из клетки почти каждую ночь, и всякий раз, выходя во двор, Мстиша видела чёрную тень, напоминавшую о том, что она сделала с собственным мужем. Княжна упросила волхва посмотреть рану волка, на что тот сначала с извечной усмешкой ответил, что пользует людей, а не скотину. Пока Шуляк накладывал на лапу глухо порыкивающего волка мазь, Мстислава затаив дыхание следила за ним из-за железных прутьев. После той, первой неудачи она не пыталась воззвать к Ратмиру и ограничивалась тем, что каждый день сама кормила волка, по-прежнему держась от него на расстоянии. Княжна добавляла к тому, что выделял ему колдун, то скудное мясо, что ей удавалось выловить в своей доле. По крайней мере Мстиша больше не допускала, чтобы Незвана швыряла ему кости, как шелудивому псу.
Впрочем, Мстиславе больше не нужно было присутствие волка, чтобы поторапливаться — вполне хватало того, как с ней обращались колдун и его девчонка.
И чем бойчее продвигалась Мстишина работа, тем, казалось, сильнее лютовали её мучители. Княжне редко когда выпадала вольность проснуться самой — чаще всего её расталкивала Незвана, сразу же нагружая делами, словно Мстислава была её рабыней. И хотя княжне уже было привычно ходить за скотиной, впотьмах прясть грубую пряжу или собирать хворост на пронизывающем ветру, почти всё получалось у неё из рук вон плохо, за что девка не упускала случая высказать. Мстиша не оставалась в долгу и огрызалась, на чаще всего она настолько уставала, что равнодушно пропускала брань мимо ушей. Поначалу княжна подолгу представляла, как бы вывела проклятущую ведьму во двор детинца, раздела бы до исподницы и прилюдно, с оттягом выпорола бы, но через какое-то время даже эти мысли перестали приносить облегчение. Кажется, от жизни в колдовской избушке черствели и коржавели не только её руки и тело, но заодно и сердце. Единственное, о чём Мстислава могла думать, это о том, как к концу дня, выполнив бесконечный воз уроков, усядется за прялку. Часто это происходило далеко за полночь, когда и волхв, и девка уже укладывались. Мстиша научилась ценить даже то, что они хотя бы не заставляли её гасить лучину.
В один из таких бесконечных зимних вечеров Мстислава сидела над работой, борясь со сном и одновременно — с неудобными кривыми спицами. Она как раз успела допрясть все волосы и ссучить получившуюся нитку, но теперь никак не ладилось вязание. Одна спица почти сразу сломалась, вторая оказалась слишком шершавой и цепляла нить. Мстиша едва не плакала. Шуляк, мимоходом поглядевший на мучения княжны, лишь фыркнул.
Вдруг снаружи раздались чьи-то шумные шаги, а следом дверь затряслась от громких ударов. Колдун почти никогда не затворялся на засов, поэтому вскоре дверь поддалась, и в избу ввалился расхристанный молодец. Его распахнутый тулуп был запорошён снегом. Торопливо сняв и скомкав в громадной ручище меховую шапку, незнакомец поклонился и нашёл взглядом волхва.
Бледное лицо чужака горело лихорадочным румянцем, а в размашистых и одновременно скованных движениях отражались и нетерпение, и явная неохота, с которой гость переступил порог дома колдуна. Немудрено, подумала Мстиша, вспоминая наведывавшуюся до него девку. Она понятия не имела, зачем пришёл этот человек, но не сомневалась, что и ему Шуляк заломит немалую цену.
— Здравствуй, отче, — в пояс поклонился молодец. На вид он был ровесником Ратмира.
— И ты не хворай, Волотко, — хмыкнул колдун, складывая руки на груди.
— Не серчай, что на ночь глядя нагрянул, да беда у нас. — Голос его сорвался, но, взяв себя в руки, гость продолжал: — Молодухе моей худо.
Мстислава, забыв о прядении, во все глаза глядела на Волотко. Это было ужасно глупо, но сердце кольнуло завистью к лежащей где-то в тёмной избе незнакомке, ради которой муж через снег и мороз пришёл на поклон к страшному колдуну. Пусть она болела, но у неё был муж, настоящий, сильный…
— А что же коновал ваш? — прервал Мстишины мысли едкий голос старика.
Но молодец лишь с досадой махнул рукой.
— Куда ему! Говорю же, помирает моя Домаша! В горячке мечется, в беспамятстве! — Голос Волотко сочился отчаянием. — Не откажи, отче, не дай остаться вдовцом!
Шуляк бросил кислый взор на печь, где Незвана уже устроила ему постель, и, раздражённо цокнув, крикнул девке:
— Кожух подай да мою торбу с зельями и справой!
Обернувшись к гостю, он сердито спросил:
— Где пошевни оставил?
— На дальней росстани, что у горелой ели, — виновато пробормотал тот, не встречаясь взглядом с рассерженным колдуном. — Дальше по сумётам не сумел проехать. Уж больно ты далеко забрался, отец, — извиняясь, добавил Волотко. — Да я протропил дорожку-то, авось не увязнем. В долгу не останусь! Только поезжай, прошу!
Шуляк желчно хмыкнул. Не успела Мстислава с самодовольным видом позлорадствовать, каково старику сейчас будет добираться по сугробам до леший знает где затерянной деревни, как Шуляк ткнул в неё пальцем и визгливо приказал:
— Со мной отправишься! Пособишь в случае чего!
Все взгляды в избе устремились на оторопевшую княжну: Незвана смотрела с уязвлённым недоверием, Волотко, только теперь заметивший незнакомую красавицу, с почтительным изумлением. Мстиша, даже в такой миг не в силах забыть старых привычек, приосанилась, но тут же поправила убрус, спеша убедиться, что из-под него не выбились предательски короткие пряди.
— Ну, поторапливайся, не то и правда, глядишь, помрёт! — прикрикнул волхв, и Мстиславе не осталось ничего иного, как подчиниться.
Даже когда они втроём оказались посреди тёмного заснеженного леса, княжна никак не могла поверить в происходящее. Она не понимала, для чего Шуляку понадобилось тащить её к хворой — ведь если Незвана что-то смыслила в волховании (а судя по тому, что произошло тогда на мостках, смыслила она немало), то от Мстиши старику не было никакого проку. Кажется, Волотко, который искоса поглядывал на княжну, задавался тем же вопросом. Впрочем, заботы об оставшейся дома жене, видимо, заслонили всякое любопытство. Молодец торопился и уходил далеко вперёд, и когда еле шевелящийся колдун и завязающая в снегу Мстислава догоняли его, он притаптывал ногами, из последних сил сдерживая нетерпение. Должно быть, лишь уважение и страх перед могуществом волхва останавливали Волотко от того, чтобы сорваться на грубость.
Наконец спутники добрались до саней, и молодец облегчённо вздохнул и торопливо отвязал лошадь. Даже Мстиша понимала, что оставлять кобылу одну в лесу было опрометчиво, но, видно, отчаяние Волотко дошло до предела. Едва дождавшись, пока княжна и колдун усядутся, он резко вытянул несчастное животное кнутом, заставляя его сорваться с места. Чуть не вывалившись, Мстиша забилась в угол и, уцепившись за облучок, съёжилась в комок. Пока они шли, сапоги забились снегом, а рук, на которые она не успела надеть рукавички, княжна почти не чувствовала.
Малопроезжая дорога была настолько ужасна, что несколько раз они едва не перевернулись, и Мстислава, прячась под овчиной от вьюги, старалась не думать о том, что случится, если сани застрянут. Каким-то немыслимым образом она умудрилась задремать, и когда Шуляк растолкал её, княжна не сразу поняла, где находится.
Деревня, куда они приехали, глубоко спала. Полаяв для острастки, соседские собаки замолчали, и спутников накрыла гнетущая, равнодушная тишина. Поначалу было приятно с мороза оказаться в жарко натопленной избе, но скоро Мстише стало душно. В доме стоял густой, вязкий запах пота, нечистого тела, кислятины. Запах болезни, который ни с чем ни спутать. Мстиславе вдруг захотелось выбежать прочь, на холод, снег, обжигающий ветер. Она с содроганием оглядывала избу, и ей чудилось, будто из тёмных углов, куда не доставал зыбкий свет лучины, на неё посматривала, хищно улыбаясь, прокравшаяся вслед за хворью нечисть.
Пока княжна озиралась, боясь пошевелиться, Шуляк, напротив, точно ожил. Вся сонливость, вялость и брюзгливость мигом спали с колдуна, и он решительно подошёл к лежанке, устроенной рядом с печью, на которой металась несчастная.
Та казалась совсем юной. Заострившиеся скулы пылали, а запавшие глаза, смотревшие дико и бессмысленно, сияли тёмным, нехорошим блеском. Волотко бросился на колени перед постелью жены и осторожно, точно хрупкое сокровище, взял её руку в свою. Крохотная ладошка безжизненно утонула в огромной ладони, и сердце Мстиславы сжалось от одного взгляда на лицо несчастного мужа.
— Домашенька, нещечко моё, — ласково позвал он жену, но та лишь заметалась по сбитой подушке. Косы её растрепались и промокли от пота.
Не обращая внимания на Волотко, Шуляк уселся на постель и, пристально глядя на хворую, положил ладонь на её покрытый испариной лоб. Прикрыв глаза, он некоторое время молчал, точно прислушиваясь к чему-то, и молодка постепенно успокоилась, перестав ёрзать. Её нахмуренное, скорченное лицо понемногу разгладилось, и колдун принялся вполголоса бормотать: