Но кроме пастушеского знания у отца было ещё одно средство, благодаря которому зверь обходил его стадо за версту. Этим средством был я.
Мать говорила, всё случилось потому, что я родился в волчий день, в самую тёмную пору на границе осени и зимы, когда в наших краях не едят скоромного, а хороший хозяин закалывает на пороге чёрную курицу. С тех самых пор, как я помню себя, я умел слышать лесных тварей и говорить с ними. Я мог приманивать и отваживать зверей, а они никогда не трогали меня. Умение не было моей заслугой, я просто появился на свет с этим чувством так, как иные появляются со зрением и слухом. Мои родители, как и ты давеча, считали это даром…
Шуляк горько усмехнулся и глубоко вздохнул. Его сплетённые пальцы шевелились будто сами собой, точно им давно наскучил рассказ старика, и они зудели, изнемогая от непривычного безделья.
— Как только отец с матерью узнали про мою, как они называли, силу, не было ни единого лета, которое бы я не провёл вместе с отцом на поскотине. Я оберегал стадо от зверья, а отец — от остальных напастей. Только хоть мал огонёк, а всё дым виден. Потихоньку прознали люди, и слава обо мне стала гулять на многие вёрсты окрест. Так и дошла весть до нашего князя.
Мстиша нахмурилась, и, точно почувствовав это, волхв впервые посмотрел на неё.
— Не твой родич. В других краях я родился. Впрочем, по мне, всё едино.
Больно любил наш князь ловы, пропадал в полях и лесах днями и ночами. Нет, чтобы о людях своих радеть, куда там, — в сердцах махнул рукой Шуляк. — Что говорить, скверный был князишко. Прознал он про меня и захотел сманить к себе, чтобы я загонял ему дичь. Сам вместе со всей свитою заявился в нашу бедную избу и упросил отца с матерью отпустить меня. Ненадолго, на одну только осень. Кто осмелится отказать князю? Вот и родители мои не сумели, наказали лишь, как натешится князь да чернотроп минует, чтобы домой возвращался. Пообещал я, да слова не сдержал. Вот уж настрелял князь зайцев в узерк, вот упал первый зазимок, вот лютые морозы ударили, а я и думать забыл о родной деревне, о тёмной закопчённой избе, о тесноте и запахе кислых кож. Совсем я был мальцом, десять зим мне только сверсталось, и легче лёгкого было меня увлечь, сбить с толку. Как в ловах перерыв выдался, князь удумал новую забаву. Слышал он, что заморские правители имеют при себе звездочётов и знахарей, вот и решил из меня доморощенного волхва сотворить. Стал грамоте учить, книги мудрые давать, к старухам-шептухам водить, чтобы я их науку перенял. Только бестолковый князь тот был. В собственном уме-то порядка никогда не держал, разве мог другого чему научить? Едва начинал я схватывать вершки, как у него тут же появлялась иная прихоть. Стоило мне немного вникнуть в науку, как отвлекал меня князь на игры да гуляния.
В общем, не успел я оглянуться, как уже лето на подходе. Отец, смиренно ждавший меня целый год, отважился сам явиться к княжескому двору. Решил схитрить тогда князь, согласился вернуть меня, коли я сам того пожелаю. А что у меня, мальчишки, за год избалованного, в голове было? Увидел я отца, и от жалости нутро стиснулось. Но как представил, что вместо развлечений, диковинных вещей, книг, сладких яств снова ждёт меня наш убогий дом, скучная поскотина, где и ягод-то мне отец собрать не разрешал, так всё во мне и воспротивилось. Отказался я с отцом ехать, а князь на то лишь руками развёл. Так и остался я при дворе на другой год, завеялся на стороне.
В общем, не буду толковать про своё житьё-бытьё, то долгий сказ. От родителей с тех пор я ни словечка не слышал. Больше за мной не приезжали. Два лета минуло благополучно, а на третье отца зарезал волк. Никто не присылал мне этой вести, сердце само подсказало. Что-то во мне оборвалось. Словно протрезвел я после хмельной ночи и впервые посмотрел на дела свои ясными глазами. В тот же день в чём был, ничего из князевых подарков не взявши, отправился домой. Но поздно: когда я вернулся, отец лежал в сырой земле, а мать…
Голос подвёл Шуляка, у него перехватило горло, и на миг Мстислава решила, что он заплачет. Но колдун быстро взял себя в руки и сухо закончил:
— А мать прокляла меня и велела отправляться на все четыре стороны.
Княжна изумлённо ахнула.
— Так значит, это твоего отца жалейка? — она показала на красный угол.
Волхв кивнул.
— Единственное, что я забрал из дома.
— И что же случилось потом?
Шуляк поднял на Мстишу взгляд, и в один миг его приоткрывшаяся было личина вернулась на место. На язвительном, насмешливом лице стало не разглядеть следов далёкого детского горя.
— А что случилось потом — не твоего ума дело! — желчно процедил он и резко встал из-за стола.
Мстислава ещё некоторое время разочарованно смотрела на опустевшую лавку, слушая, как Шуляк сердито карабкается на печь, загасила лучину и улеглась на своё жёсткое ложе. Ночную тишину нарушал лишь треск неугомонного сверчка да беспокойные вздохи ворочавшейся во сне Незваны.
8. Снова человек.
Через несколько дней после ночной поездки Мстислава обнаружила на своей лавке две гладкие, пахнущие льняным маслом спицы. Но когда за ужином она поблагодарила Шуляка, тот лишь скривился, пропустив её слова мимо ушей.
Теперь работа княжны пошла куда быстрее. Мстислава проводила за вязанием каждый свободный миг, совсем забыв о сне, и вскоре у неё получилось что-то вроде кольчужки — лёгкой, почти невесомой и грубоватой. Незвана кидала на её рукоделье презрительные взгляды, но Мстише было всё равно. Только бы получилось. Но когда долгожданный день настал, и готовая рубашка лежала у княжны на коленях, она не почувствовала облегчения. Лишь новый страх. Ведь теперь предстояло проверить, не обманул ли её колдун, всё ли она сделала правильно и сможет ли вернуть Ратмиру человеческий облик.
И хотя Шуляк не проявлял никакого видимого любопытства к тому, как продвигалась работа Мстиславы, в тот миг, когда она с зажатой в трясущихся руках рубашкой вышла во двор, он оказался рядом. Колдун бросил быстрый взгляд на то, во что превратились прекрасные косы княжны, и ответил скупым одобрительным кивком.
— Идём, замок отворю.
Мстислава покорно поплелась за стариком на непослушных, кисельных ногах. Во рту сделалось невыносимо сухо.
Когда они подошли к клетке, волк даже не пошевелился, лишь в полутьме коротко блеснули два жёлтых огонька. Зверь распростёрся на полу, положив морду на вытянутые передние лапы, и в самом деле походил на домашнюю собаку. Но в его расслабленной стати отражалось не развившееся со временем доверие к своим пленителям, а приобретённое равнодушие к собственной судьбе.
Шуляк принялся возиться с замком, заставив волка, наконец, повернуть голову. Дверь клетки со скрипом отворилась, и зверь предупреждающе заворчал. Шуляк отошёл в сторону, давая Мстише дорогу, и княжна нерешительно заглянула ему в глаза. Но, кажется, волхв не собирался выручать её из нового затруднения.
Сглотнув, Мстислава робко шагнула вперёд. Рокот, раздававшийся из волчьей груди, стал громче. Княжна замерла и испуганно обернулась на старика, но тот, не встречая её взгляда, смотрел на зверя, который, пошатываясь, поднялся на лапы и ощетинился.
Мстиша сглотнула и, крепче вцепившись в рубашку, выставила её вперёд, словно щит. Она сама всё начала, она и должна была закончить. Шуляк оставался рядом, но это самое большее, что он мог для неё сделать. Мстислава сама должна была войти в клетку и набросить рубашку на волка. Она сама должна была вернуть мужа, чего бы ей это ни стоило.
Судорожно выдохнув, княжна сделала ещё один шаг. Теперь она отчётливо видела мутные и по-прежнему полные враждебности глаза. Запах застарелых испражнений, звериной шерсти и раненой плоти, к которому она так и не смогла привыкнуть, хотя каждый день навещала волка, сделался невыносимым.
— Пожалуйста, — прошептала Мстиша, — прошу, услышь меня.
Рычание становилось всё более грозным, но княжна заставила себя идти дальше.
— Душа моя, жизнь моя, вернись ко мне!
Её голос задрожал, и волк пригнулся к земле, точно готовясь к прыжку.
— Накидывай! — каркнул из-за спины Шуляк, и Мстиша, в ужасе зажмурившись, швырнула рубашку в волка.
Некоторое время она стояла, оцепенев и ожидая самого худшего. Но мгновения бежали, а ничего не происходило, и тогда Мстислава осмелилась открыть глаза.
— Ратмир! — выдохнула княжна так, что в лёгких не осталось воздуха.
В следующий миг она оказалась на полу возле мужа, неподвижно лежащего в углу клетки. Но протянутые руки застыли в вершке от тела княжича. Мстиславе было страшно даже смотреть на него, не то что прикасаться.
С Ратмира свисали лохмотья, в которых Мстиша с трудом распознала свой свадебный дар — рубашку, что была на нём в тот далёкий злополучный день. Его грязное, истощённое тело покрывали синяки и царапины, отросшие волосы свалялись и спутались. Мстислава боялась прикоснуться к Ратмиру, таким хрупким и уязвимым он казался. Словно в подтверждение её страха, княжич, не открывая глаз, глухо застонал.
— Ратмир! — в отчаянии прижав к себе судорожно скрючившиеся в кулаки руки, всхлипнула она.
— Ну-ка, — раздался за её плечом деловитый голос Шуляка.
Опустившись подле, колдун, прищурившись, окинул лицо княжича долгим пристальным взглядом и недовольно поджал губы. Старик положил руку Ратмиру на лоб, совсем как той больной молодице, и закрыл глаза.
— Надобно его в баню снести, вымыть, переодеть.
Он убрал ладонь, и только после этого, видя, что Ратмиру не стало хуже, Мстислава позволила себе коснуться мужа. Она несмело дотронулась до его заросшей чёрной щетиной щеки. Та оказалась настолько холодной, что княжна едва не отдёрнула руку.
— Давай, не до сюсюканья сейчас, — проворчал Шуляк. — Подсоби лучше.
Он с завидной для своего возраста ловкостью подхватил Ратмира под мышки, и Мстиша торопливо взялась за ноги мужа. Она помнила, как тяжело было волочить бесчувственного Ратмира, поэтому ахнула от удивления — даже несмотря на то, что бо́льшая часть веса пришлась на долю колдуна, её ноша всё равно казалась чрезмерно лёгкой.