авить себя пошевелиться.
Мстислава отстранилась и, приподняв ладонью его подбородок, заглянула в лицо. Её чудесные голубые глаза, обрамлённые длинными ресницами, пытливо изучали его. Нежные, в шелковистом пушке щёки жаждали прикосновения, чуть приоткрытые в немом вопросе губы призывно алели, и Ратмир сглотнул.
— Ты совсем перестал целовать меня, — грустно прошептала она, и нежный упрёк сдавил виски болью.
Ратмир положил руки на бёдра Мстиши, осторожно обводя ладонями вернувшуюся мягкость изгибов. Когда они приехали в Зазимье от Шуляка, она была хрупкая, как веточка лиственницы, и первое время ему было страшно смотреть на жену, не то, что прикасаться к ней. Он заставил пройти её через ужасные испытания, это по его вине Мстиша была измождена и обессилена. Ратмир дал слабину. Он должен был послушать старого колдуна и никогда не жениться. Не взваливать свою ношу на чужие плечи. Он должен был догадаться, что Мстиша, всем сердцем поверив, что справится, не выдержит. Сколько раз он успел пожалеть о том, что не отступился… У того боярина не хватило сил отстоять свою любовь, но появился бы кто-то другой. Страшнее всего было то, что, отвоевав Мстиславу себе, теперь Ратмир не мог ей дать того, чего она заслуживала. Того, чего хотела и по праву ждала от него.
Княжич зажмурился, словно это могло прогнать навязчивые мысли, и подался вперёд, находя её холодные губы. Мстиша жадно ответила на поцелуй.
— Это из-за волос? Я больше не кажусь тебе красивой, потому, что у меня нет кос? — оторвавшись от него, на выдохе спросила она.
— Нет! — простонал Ратмир, и уткнулся лбом в её лоб, перебирая пальцами растрепавшиеся пряди. — Нет, нет, нет! Краше тебя нет на свете.
— Тогда докажи мне, — попросила она, целуя его скулу там, где прятался застарелый шрам, — докажи…
На миг он застыл, как перед прыжком в чёрную студёную прорубь. Ратмир снова зажмурился, изо всех сил стараясь не замечать тонкого, но неотступного запаха мёртвой плоти, и его руки нашли завязки Мстишиной сорочки. Невесомый шёлк легко соскользнул с её оголившихся плеч, и он почувствовал, как по бархатистой коже жены пробежал трепет желания. Его пальцы тоже задрожали. От озноба.
Когда всё закончилось, и Мстиша выгнулась и закричала — коротко, страшно, по-птичьи, — Ратмир, мокрый и трясущийся, точно в лихорадке, откатился в сторону. Накрыв разгорячённое тело Мстиславы меховым одеялом и дождавшись, пока её сморит сон, он выскользнул прочь. Нутро грозилось вывернуться наизнанку, и Ратмир задыхался. Нужно было скорее смыть с себя ложь и предательство. Смыть грязь. Смыть её. Если потребуется — содрать вместе с кожей. Ратмир заперся в бане и скоблил тело, пока на нём не осталось ни следа, ни намёка на чужой запах, а оттуда направился прямиком в кабак.
Волк ушёл, но в отместку забрал с собой всё, что было дорого Ратмиру.
Он забрал его любовь к Мстише.
Опорожнив желудок, Ратмир почувствовал себя немного лучше, но по-прежнему не мог даже подумать о том, чтобы вернуться домой. И уж точно не в таком виде. Что ж, было место, где его примут любым.
До дома Хорта Ратмир сумел бы добраться и с завязанными глазами. Стражники на воротах если и удивились, узрев княжича пешим и нетвёрдо стоящим на ногах, то не повели и бровью.
Усадьба уже спала, и когда Хорт спустился в повалушу, чуть растрёпанный и выглядящий непривычно уязвимо в наспех накинутой свите, Ратмир почувствовал себя виноватым. Непрошенная, его нагнала мысль об оставшейся в тёплой постели друга молодой жене. Наверняка Векша встревожилась, стала задавать вопросы… Ратмир старался не злоупотреблять гостеприимством друга и, чтобы не возвращаться в их с Мстиславой покои, иногда ночевал в соколятне. Но слуги всё видели, и он знал, что вскоре пойдут разговоры…
Подавив зевок, Хорт зябко запахнулся и уселся напротив, ощупывая друга беспокойным взглядом. Он ни о чём не спрашивал, но Ратмир понимал, что должен как-то объясниться.
— Прости, что потревожил в такой час. Иди к жене. Я лишь переночую и утром уйду, — не глядя на Хорта, проговорил Ратмир.
Некоторое время Хорт молча изучал его, а потом тихо спросил:
— Что с тобой, Ратша? Так больше не может продолжаться. Ты сам не свой. С тех пор, как вы вернулись… — Он замялся и, опершись локтем о стол, утомлённо запустил руку в волосы. — Я думал, что, как только мы поймаем шайку, ты успокоишься, и всё наладится.
— Я… Я не знаю, — покачал головой Ратмир. — Я больше не тот, кем был прежде. Всё изменилось, и я не знаю, как быть. Не знаю…
Хорт нахмурился.
— Разве ты стал иным? Что-то точит тебя, это верно, но… По первости ты был таким радостным, таким счастливым. А потом…
— Полно, ступай к Векше, — негромко, но решительно хлопнул Ратмир ладонью по столу, прерывая разговор.
Он не хотел бродить в потёмках собственной души. Чтобы друг понял его, пришлось бы рассказать о Мстише, а для этого княжич не находил в себе сил. Всё и вправду произошло незаметно, исподволь, и он сам не знал, где терялся исток его бед, в какой миг он начал смотреть на жену иными глазами. Было трудно признавать, но Ратмир нынче жалел, что больше не мог обратиться волком и отдаться во власть чужой воли. Не мог сбежать, не думая ни о чём.
Хорт недоверчиво насупился, но оставил друга в одиночестве, добавив, что ему постелили в гостевых покоях. Но спать не хотелось. Ратмир знал, что стоило лечь и закрыть веки, как перед внутренним взором замельтешат сводящие с ума осколки воспоминаний. Он успел порядком протрезветь, и хотелось снова напиться до беспамятства, чтобы не помнить ни Мстиславу, ни самого себя.
Припасы держали в клети рядом со стряпущей избой на людской половине — в детстве они с Хортом бегали туда таскать яблоки и орехи. Тогда хранившиеся там же бочки с мёдом и брагой их не интересовали. Ратмир мог бы послать за корчагой слуг, но ему не хотелось никого будить. Впрочем, когда он вошёл внутрь, в избе теплился свет. На столе, за которым обычно обедала дворня, стоял горящий жировик, а рядом сидела Незвана.
Ратмир вздрогнул, узнав её. Девушка, задумчиво подпиравшая кулаком щёку, изумлённо подняла голову. Она тоже едва заметно дёрнулась и ухватилась за край стола, словно в поисках опоры. Как загнанный в угол зверёк, Незвана быстро обежала взглядом пространство вокруг себя, кажется, борясь с порывом вскочить и ринуться прочь.
Замерев на пороге, Ратмир зловеще усмехнулся, и тогда Незвана, едва уловимо изменившись в лице, сложила руки перед собой и расправила плечи, всей своей хрупкой статью показывая, что пришла сюда первая и не собирается спасаться бегством.
Против воли восхитившись её упрямством, Ратмир ещё раз усмехнулся и уверенно направился к клети. Когда он проходил мимо Незваны, она не повернула головы, лишь недоверчиво скосила на княжича глаза. Схватив первую попавшуюся корчагу, Ратмир водрузил её на стол. Потянувшись за стоявшей на полке кружкой он задумался, не предложить ли из вежливости вторую Незване, но быстро отбросил эту мысль и, налив себе браги, уселся на противоположном конце стола.
Девушка молча наблюдала за его действиями. Княжич старался не смотреть на неё, но было странно находиться за одним столом с человеком и притворяться, будто его здесь нет. Сделав очередной глоток, Ратмир поднял глаза на Незвану, и дыхание вдруг перехватило. Он рассчитывал увидеть в её взгляде осуждение или презрение, а скорее всего и то, и другое, но она смотрела совсем иначе. Её взор был похож на взор Хорта давеча: обеспокоенный и сочувствующий. В глазах Незваны не было насмешки, наоборот. Она глядела на него так, как мать смотрит на больного ребёнка.
Брага встала поперёк горла, и Ратмир откашлялся и вытер губы рукавом. Княжич хотел сказать что-нибудь злое и колкое, но, бросив взгляд на лицо девушки, не смог. Незвана, опустив ресницы, смотрела на свои худые пальцы. Её неясного цвета волосы были затейливо заплетены и украшены зелёной лентой. Чистая рубаха сидела ладно, и вся девушка выглядела непривычно гладкой и опрятной. Ратмир запомнил Незвану другой, вечно взлохмаченной, суетливой и неряшливой. Возможно, дело было в неверном свете жировка, а, возможно, она просто повзрослела и заневестилась — в его памяти она навсегда запечатлелась нелюдимой подлеткой.
Воспоминания непрошено повалили в голову, точно окрутники в избу в колядную ночь. Ратмир поморщился и поспешно сделал новый глоток. Они с Незваной никогда не любили друг друга, но всю жизнь вспоминать отроческие годы и цепляться за прошлое было глупо. Оба они стали иными. Пора простить её и навсегда закрыть эту дверь.
Он почувствовал на себе взгляд и поднял глаза. Снова захватило дух, а по рукам отчего-то поползли мурашки. Несмотря на все ухищрения, лицо девушки оставалось по-прежнему некрасивым, но искра в её взоре странным образом озаряла тусклые черты.
— Ты захворал? — спросила она, продолжая пытливо вглядываться в него.
— То не твоя забота, — грубее, чем хотел, ответил Ратмир.
Подбородок Незваны еле заметно дрогнул, и она на миг опустила ресницы. Но, сглотнув и, должно быть, переборов поднимающуюся обиду, девушка снова посмотрела на княжича:
— Ты всё ещё ненавидишь меня?
Это уже чересчур. Ратмир подумал, что по-хорошему стоило немедленно подняться и убраться вон, но что-то не давало ему. Какая-то часть его оживилась и с любопытством присматривалась к ведьме.
— Ненависть — слишком сильное слово для того, что я испытываю, — равнодушно пожал плечами княжич.
— В прошлом всякое бывало, — продолжала Незвана, и глаза её разгорались всё ярче, словно это она, а не Ратмир пила брагу. — Но я давно уже не та, что была прежде. Да и ты, — она сглотнула, — изменился.
— Зачем ты мне это говоришь?
Незвана ответила не сразу.
— Не знаю. Наверное, не хочу больше чувствовать себя виноватой.
Ратмир вскинул на неё острый взгляд. Слова Незваны странно откликались в его собственном сердце.
— Я хочу, чтобы ты простил меня за всё дурное, что я когда-то сделала тебе, — закончила девушка.