Всю дорогу лил тоскливый октябрьский дождь, и на дороге образовались полузатопленные места, где приходилось перебираться едва ли не вплавь. Пару раз на скользких участках машину хорошо потащило в сторону, и я исцарапал оба передних крыла и хорошо помял решетку радиатора, въехав в дорожное ограждение.
— Думаю, мы заслужили хороший отдых! — Такими словами встретил меня Захар.
Он внимательно со всех сторон оглядел мою машину — грязную, побитую немного и насквозь мокрую, хмыкнул:
— На Гавайях, а? Очень хочется посмотреть на курорт, бывший русским, а ставший американским. Как Аляска, только история другая. Я здесь журнальчик почитал, пишут, что еще должны сохраниться остатки Елизаветинской крепости, построенной русским немцем Шеффером. Взглянем? Перл-Харбор опять же. Корабли-авианосцы-линкоры всякие. Живая история. Единственное место в США, что пострадало от войны.
Я был настолько замучен дорогой, что не стал с ним спорить, и еще через три дня мы оказались в самолете «Дельта Эйрлайнз», следующем до Сан-Франциско. А там была быстрая пересадка на стыковочный рейс Pan Am, чья показная роскошь подтверждала сплетни о том, что все пилоты там едва ли не наследные принцы, а стюардессы — переманенные из глянцевых журналов фотомодели. Спустя восемь часов, семь из которых я бездарно проспал, мы приземлились в Гонолулу — столице пятидесятого американского штата, что находится в самом центре Тихого океана. На берегу, который последним на нашей планете прощается с Солнцем.
Еще в Луисвилле Захар заказал нам два двухместных номера в Ocean Resort — двадцатиэтажном отеле почти на берегу океана. Мне достался с видом на горы, ему — номер напротив, с видом на пенный прибой. Сойдя вниз, я насчитал сто двадцать шагов по извилистой аллейке от отеля до океана.
Если не считать проблемы с часовыми поясами — вставали мы по местным меркам очень рано, а ложились, когда приличные гавайцы еще только собирались ужинать — все остальное было просто замечательно. Вполне приличная еда со смешными названиями — вроде локо-моко. Бесконечно много фруктов, травок, соусов и приправ создавали тот особенный букет, что запоминается навсегда и сильно нравится женщинам. Но и для нас кое-что нашлось. Особенно пришлись по вкусу шашлык из тунца и жаркое из рыбы махи-махи.
Я всю неделю пролежал на пляже, попивая коктейли, хотя мне и говорили, что сезон уже кончился и ничего хорошего от такого лежания ждать не стоит. Но так уж вышло, что обычных для этого времени года дождей не случилось, было умеренно тепло, впрочем, здесь всегда плюс семьдесят семь по Фаренгейту: я успел слегка подвялиться и ненадолго забыть о делах, оставленных в Луисвилле.
На стоящей у берега спасательной вышке добрейший парень Джон — гаваец, лысый и бородатый — ежедневно по нескольку раз пугал меня ожиданиями цунами и тайфунов. Он вглядывался в небо, прикладывал то бинокль к глазам, то ладонь к бровям, находил какие-то тайные знаки, о которых ему «старики говорили», и предлагал мне взять в аренду спасательный жилет — на всякий случай. Но вода была тиха и покойна — будто нарочно издевалась над его страхами. И сотни запахов, доносившихся вместе с ветром с гор, сводили с ума, создавая незабываемую объемную картину рая на земле: цветы, жареная рыба, бриз и свежесть океана. Никакого сравнения с суетой на заваленном водорослями побережье Черного моря под Анапой — единственного курортного местечка (если не считать кратковременного пребывания на Кубе), где мне довелось побывать прежде.
Природа, местные колоритные напевы, ежедневные экскурсии, музеи, мемориалы и ресторанчики — все досталось Захару. Он ходил в зоопарк, где фотографировался с бегемотами и крокодилами, обследовал всю береговую линию пляжей Вайкики — от нашего Капиолани до далекого San Souci, побывал в вулканическом кратере Алмазная голова и еще в десятке мест, от каждого из которых остались подробные фотоотчеты. Огромную часть его памятных фотографий составляли разноцветные рыбы, шевелящие плавниками в прозрачной воде — и не дай бог тронуть хоть пальцем эту растопырившуюся симпатягу — наказание со стороны властей будет быстрым и неотвратимым! Захар говорил, что три месяца тюрьмы за прикосновение дают автоматически. Если рыба захочет потрогать человека — ей можно, а наоборот — нет. Из поездки на затонувший линкор «Аризона» Майцев привез копию кинопленки, снятой неизвестным оператором при налете японцев на Перл-Харбор. Он летал на самолете над действующими вулканами и опускался в океан в стаю акул — в клетке, конечно, безопасно с гарантией, но я бы все равно от подобного развлечения поостерегся.
Он вообще времени зря не терял — помимо красот тропической флоры и фауны в его распоряжении оказались целые толпы красавиц, приехавших сюда найти выгодную партию или же просто, как и я, решивших отдохнуть вдали от цивилизации.
Каждое утро Захар рассказывал мне о замечательных водопадах, лесных тропинках и пустынных белых пляжах: песочных и с рифами. О черных песках Пуналу и церемонии Луау — с песнями, возлияниями и бесконечной обжираловкой. О ботаническом саде Фостера и памятнике Камехамехе I — объединителю Гавайев, тому самому, что долго решал, к кому примкнуть — к русским или американцам, а я, соглашаясь с ним, что все это крайне интересно, брел к своему лежаку и снова лежал и смотрел на горизонт — туда, где садилось в океан солнце. Иногда лишь прерываясь от созерцания этой величественной картины, чтобы заказать еще один коктейль.
На четвертый день Захар просто не вытерпел и сказал, что если я желаю отдыхать не как человек, а как зеленая травяная гусеница, то так тому и быть — это целиком мое дело, но он не позволит мне загубить его единственный отпуск за три года.
Он прихватил с собой заготовленный с вечера баул и выскочил в коридор отеля. Дверь не успела захлопнуться, как оттуда послышался женский смех.
А я опять поплелся на пляж — к прибою, к пальмам, к птицам и облакам. Мне понадобилась вся неделя, чтобы ощутить, как, наконец, уходит усталость и почувствовать восстановление.
Захар появился только в последний день нашего отпуска — часа за три до вылета, с живой леи[4] на шее, возбужденный и довольный, будто только что отыскал клад старого пирата Моргана. Наскоро собравшись, мы понеслись в аэропорт, благо был он совсем недалеко — в каких-то пяти-семи километрах. В шумном зале, где активно шла регистрация на рейс, он снова пропал и нашелся только перед самой посадкой.
С ним была какая-то очередная подружка — Мэгги, довольно симпатичная блондинка, наряженная в гавайскую травяную юбку и такую же леи, какая была на Захаре. Майцев обещал ей непременно написать, как только доберется до дома. Они посылали друг другу воздушные поцелуи, обменивались томными взглядами, вообще вели себя как расстающиеся молодожены, и если бы я вовремя не потащил друга на посадку — мы бы никуда не улетели в тот день.
Aloha, Hawaii!
Глава 2
— Второй городской банк Роанока?
— Мимо.
— Торговый банк Александрии?
— Жуть.
— Экспортно-импортный банк Дженкинса?
— Где это?
— В Линчберге.
Я задумался. Мы уже полдня перебирали банки в соседней Вирджинии. Искали достаточно старые, с длинной историей, но при этом они не должны были быть местечковыми сберкассами, чье появление на Уолл-Стрит вызовет только смех. Нам нужен был хороший, крепкий банк, не хватающий звезд с неба, но вместе с тем достаточно известный в узких кругах финансистов на Западном и Восточном берегах Америки.
Первый шаг к легализации мы уже сделали — на Вануату в оффшорной зоне был открыт хэдж-фонд Gyperbore Trust с уставным капиталом в пятьсот миллионов, впрочем, так нами пока и не оплаченным. Мы внесли десять процентов, и нас легко зарегистрировали. Теперь наш фонд наполнялся взносами Исааков Левинсонов, Смитов, Бэкхемов и всяких остальных Джонов, Джуди, Джеймсов Доу[5] и их соседей — Ричардов Роу[6] с семьями. Тамошняя разновидность социализма — меланезийская, устраивала нас совершенно: все в руках чиновников, а они очень любят вкусно кушать. Особенно Уолтер Лини — бывший англиканский священник, бессменный премьер-министр страны аж с самого ее основания и автор учения об особенностях социализма в южной части Тихого океана, с которым договориться было очень просто — больше всего предводитель коммунистов-папуасов любил хруст, что издавали свежеотпечатанные купюры с ликами Бенджамина Франклина[7].
Теперь наш фонд собрался купить банк. Вернее, несколько банков. Два в Европе и пару в Штатах. Затем настала бы очередь страховых компаний и консалтинговых агентств: аудит, юридические услуги и весь остальной букет, сопровождающий цивилизованный бизнес. Потом на очереди стояла маленькая биржа — с введением правил, к которым все остальные придут лет через двадцать.
— Отказать мистеру Дженкинсу. Что-нибудь в Норфолке есть?
— На кой черт тебе сдался этот Норфолк? — спросил его наш новый бизнес-консультант Ронни Маккой, часто шутивший над своей фамилией, отзываясь по телефону «Real McCoy[8] у аппарата».
Наш консультант давно разменял пятый десяток, носил темную «сутенерскую» бородку, имел обыкновение смотреть на людей «рыбьим» взглядом законченного идиота, но вопреки производимому впечатлению недалекого пижона, был очень неглуп и прекрасно информирован. И при этом справедливо считал себя настоящим знатоком финансовых учреждений Восточного побережья — он знал все и обо всем: истинная бродячая энциклопедия.
Нашли мы его буквально по объявлению в газете Investor's Daily. Вернее, там была его статья, где он проводил сравнительный анализ между традиционными банками Европы и новейшими достижениями банковского дела в Америке. Под статьей редактор разместил координаты автора — для обратной связи, ими мы и воспользовались, сведя знакомство с восходящей звездой финансовой журналистики. До того, как он стал печататься в журналах, Ронни успел почитать лекции в пяти университетах, принять участие в паре избирательных компаний сенаторов, и произвел на нас неизгладимое впечатление. Его беда состояла лишь в том, что никогда прежде в его руки не попадалась сколь-нибудь значительная сумма. Поэтому в первую же встречу мы договорились о применении его познаний на практике: мы финансируем, он реализует.