Действительно, в тот же день наша ворона гордо расхаживала в протезе, ладно сработанным из старой алюминиевой вилки.
— Как я сразу-то не догадался! — смеялся папа.
И всем было радостно, включая ворону. Протез ей очень понравился, искусно загнутые зубья вилки были точной копией птичьей лапы. Она быстро научилась ей пользоваться и часто чистила клювом свои алюминиевые когти. Теперь, когда у неё портилось настроение или надо было лишний раз обратить на себя внимание, она начинала стучать своей алюминиевой лапой по каким-нибудь металлическим или стеклянным предметам. Чаще всего она пользовалась для этого фарфоровой вазой из-под цветов, поднимая невыносимый перезвон во всём доме, но очень скоро стала звонить просто ради собственного удовольствия, прислушиваясь к монотонному долгому звуку. Иногда её разбирало устраивать концерт среди ночи, так что папе приходилось вставать и накрывать эту хулиганку коробкой.
Ещё она умела угадывать спрятанные под колпачками шарики, но больше всего ей нравилось смотреться в мамино зеркальце. При этом она почему-то разводила крылья, вертела и покачивала головой… Это могло продолжаться часами.
— Нет, где ваши глаза? вы посмотрите, вы обратите внимание! Ну, злые ж языки у людей, а? Вот где краса-то неписанная! Какие ещё слова тут нужны?! — говорила за неё мама.
Смеялись до слёз. Но ворона ни малейшим образом не смущалась.
— Она ещё и подмигивает себе, — говорил папа. — Смотри, не показывай ей косметику, а то совсем удержу не будет.
— Да уж ей только дай! — отвечали мы.
— Надо бы придумать ей какое-нибудь имя, — сказал папа на следующий день.
Мы стали думать.
— Человеческие имена нельзя, — поставил условия папа.
— Она напоминает мне какую-то цыганку, — сказала мама, — только вот лапа…
— А мне — терминатора! — сказал я.
Ворона посмотрела на меня, приподняла свою алюминиевую ногу, и стукнула ей по вазе. Сомнений не было.
— Ну что ж, значит быть ей с этого дня Терминатором, — утвердил папа.
Между нами установились вполне даже дружеские отношения. Терминатор оказался надёжным парнем, он умел угадывать мои желания и нередко заступался за меня. Но главное — он умел играть! Опираясь на свой протез, он внимательно следил за передвижением вражеских солдатиков, и после команды «огонь» беспощадно выклёвывал офицеров и ракетную технику, нанося непоправимый урон противнику…
Цимес
Зима продолжалась, стоило мне окончательно выздороветь, как тут же навалило снегу. Сад превратился в застывшую пену морского прибоя: снежные ветви яблонь, сплетаясь в ажурный покров, взмётывались над головой, и опадали волнистыми сводами и дугами в глубокий снег. Я люблю это зимнее белоснежье, люблю смотреть на сугробы, на белые причудливые деревья, на крыши домов, на шапки людей у автобусной остановки… Всюду снег. Летом всегда много шума и крика, а зима работает тихо, у неё очень добрый и щедрый снег, она хочет, чтобы его хватало на всех. Некоторым машинам и дворникам это не нравится. А мне нравится.
На горке собрались все ребята. Я сразу узнал своего приятеля Витальку по его рыжей лохматой шапке. Он подбежал ко мне и мы дружески обнялись с ним после долгой разлуки.
— А где твои санки? — спросил он.
Я только вздохнул. Мама строго-настрого наказала мне не кататься с этой злополучной горки без присмотра, то есть одному без родителей.
— Ладно, давай на моих, — предложил Виталька.
Я покачал головой.
— Один разок, — сказал он.
— Не могу.
— Трус, трус, трус! — услышал я голос с вершины горы.
Это был Борька. Но по имени его почти никто не звал. Его звали Цимес. Это был злейший мой враг. «Самый цимес» — любил говорить он по всякому поводу. Непонятно откуда он подхватил это ненашенское словечко, но только никто из ребят не применял его в разговоре. Он показывал на меня пальцем и кричал, что я боюсь «замочить штанишки».
Цимес невзлюбил меня с той минуты, когда я летом подарил Женьке-Зяблику свой новенький складной самокат. Он возненавидел меня ещё больше, когда узнал, что ни папа, ни мама не заругали меня за это.
— Трус! трус!.. — подхватили ребята из его компании.
Ну что мне оставалось делать? Весь мир смотрел на меня.
С этой горы можно было скатиться по двум направлениям. Одно, — пологое, вело между сосен и заканчивалось длинным извилистым спуском у железнодорожной насыпи. Другое было крутым. Резкий спуск выносил на бугор с трамплином в этом месте надо было обязательно притормозить и свернуть в накатанную ледяную ложбину. Но если не успел свернуть вовремя, то ты скатывался к реке, к тому месту у берега, которое никогда не покрывалось льдом. Я чуял, что мне снова придётся скатываться с этой горы, на которой стоял Борька-Цимес, дразня и обзывая меня при всём народе.
— Гнутый трус! Гнутый-мокрые штанишки! — издевался он.
«Гнутый» — было моим прозвищем, которое придумал Борька.
— Пошли, — сказал я Витальке, и мы стали подниматься на гору.
Цимес был старше меня, он уже ходил в школу. Когда мы поднялись, я взял Виталькины санки и все расступились передо мной. Я оказался с Борькой с глазу на глаз.
— Вот отсюда, — кивнул он, и показал в сторону крутого спуска.
Я старался не смотреть в ту сторону.
— А сам-то ты сможешь? — спросил я.
— Легко.
Он сел на санки и вдруг перевернулся спиной к спуску.
— А задом-наперёд слабо? Самый цимес! — причмокнул он ухмыляясь.
— Не слабо, — сказал я, — это тебе слабо.
— Мне-е?! — он оттолкнулся, закинул ноги на санки и покатился вниз.
Мы видели как он скатился на дно оврага, потом вылетел из него, и не доехав до трамплинчика, вывалился из санок.
— Он нарочно, — сказал Виталька, — так не честно.
Цимес повалялся для вида в снегу и встал, как ни в чём ни бывало.
— Так не честно! — крикнули мы.
— Что, струсил? Беги к мамочке сушить штанишки! — снова сел он на эту тему.
Я поставил санки на край обрыва, и тоже сел в них задом-наперёд.
— Толкни, — попросил я приятеля, и полетел вниз…
Всё слилось, засвистело, сердце выскакивало из груди!.. Я не успел испугаться, как санки со всего маха вынесли меня наверх. Меня сильно подбросило, потом тряхнуло, я старался притормозить, дотянуться ногой до снега, но меня качнуло в другую сторону. Санки снова подкинуло… Я увидел лицо Виталика, по его глазам, округлённым от ужаса, я понял, что меня с огромной скоростью несёт на речку, прямиком в незамерзающую полынью. Мелькнула подо мной граница берега… что там позади меня? куда я лечу?! Страх сковал моё тело, санки ударило об лёд, резко развернуло в сторону потом в другую, и они остановились. Каким-то чудом мне удалось проскочить полынью. Но когда я встал на ноги, лёд подо мной затрещал и я провалился в воду…
Домой мы бежали вместе с Виталькой.
— Хочешь, я скажу, что ты не виноват, что это всё Цимес! — говорил он.
Слёзы выступили на глазах от злости. Цимес не Цимес теперь это уже не имело значения. Я пропал! Папа уехал в командировку на испытания, но что я отвечу маме? Хоть бы её сейчас не было дома! Хоть бы она ушла куда-нибудь в магазин. Мы стояли на пороге дома и никак не могли отдышаться.
Я приложил ухо к двери, было слышно, как пробили стенные часы, как постукивал лапой по вазе скучающий Терминатор.
— Давай я! — шёпотом предложил Виталик. — Как будто я пришёл за тобой, как будто мы с тобой не виделись…
Я спрятался за угол. Меня колотило от холода. Он позвонил. Потом ещё раз. Никто не открывал. Дома никого не было. Я достал свой ключ и открыл дверь. Ура…
— Всё, пока, — сказал я Витальке.
— Давай! — сказал он и вскинул руку.
Я быстро переоделся. Мокрую одежду спрятал в ванной среди вещей для стирки. Я не знал, как мне лучше подготовиться к приходу мамы. Хотел лечь на диван с какой-нибудь книжкой, но вместо этого почему-то сел на коня, качнулся раз, другой, ощутив уютную потёртость седла, и тут же услышал, как входит мама.
Я быстро дотянулся до пульта и включил телевизор. Дальше всё происходило, как не со мной, словно был на другой планете, или в каком-то сне, в невесомости…
Я говорил слова, которые с поразительной наглостью слетали с моего языка, и я не мог удержать их! Короче говоря, я врал в каждом слове. Началось с того, что мама сразу обратила внимание на то, что я слишком рано пришёл с гулянья. Я ответил, что мне расхотелось.
— С чего бы это? — спросила она. — Поссорился со своим Виталькой? Я его встретила тут, недалеко от дома, тоже странный какой-то. Стал расспрашивать меня о здоровье, о том, в какой я магазин ходила, и есть ли там свежемороженая аргентина. Я о такой рыбе впервые слышу. Надо будет спросить его маму, что она с ней делает. Потом потащил меня к какому-то дереву, говорит, там, на ветке, что-то мигает и подаёт сигналы. Но я так ничего и не обнаружила, только снегу насыпала за воротник. А он вдруг извинился и убежал. Странно…
По телевизору показывали рекламу стирального порошка, это могло навести маму на мысль о стирке. Этого нельзя допустить!
— Что это с тобой? — удивилась мама, когда я рванулся выключить телевизор.
— Ненавижу рекламу! — вырвалось у меня.
— Однако до этого ты сидел и смотрел её.
— Я не смотрел, я думал.
— О чём же ты думал?
Надо было срочно что-то соврать.
— Я хочу нарисовать один секретный рисунок, — выпалил я.
— Секретный?
— Да, — сказал я, — если получится.
Мама внимательно посмотрела на меня и пожала плечами.
— Ну что ж, раз секретный, пойду на кухню. Потом-то хоть покажешь, «если получится»?
— Покажу.
Нашёлся листок бумаги, но что нарисовать на нём я не знал. В крайнем случае можно будет сказать, что не получилось. Терминатор, видя мою нерешительность, катал по столу карандаш. Я прислушался: мама находилась на кухне и что-то делала там, позвякивая посудой. На какое-то время мне удалось избавиться от её вопросов. Можно было перевести дух. Всё шло нормально, за ночь бельё успеет подсохнуть, а это значит, что никаких следов моего речного купания не останется. Я отнял у Терминатора карандаш и нарисовал линию горизонта с абрисом пасущейся лошади, и тут же превратил всё это в подводную лодку…