Сергей ОбразцовНичего особенного
Стеклянный пруд
Не помню, в каком году это было, но удивительная в тот год выдалась осень. Конец ноября, а снега нет. Ночью крепко подмораживает, а днём — лето. В такую погоду долго в комнате не усидишь.
Пошёл тропинкой по лесу. Опавшие листья под ногами, как бумага, шуршат. Вышел к пруду — и увидел прямо-таки чудо.
Солнце золотое, небо синее, трава на берегу зелёная, а пруд стеклянный. Лёд. Будто среди зелени большое неподвижное зеркало лежит.
Когда я летом к этому пруду купаться ходил, то всегда плоские камешки вдоль воды бросал. Бросишь камень — он летит над водой, потом об воду ударится, подскочит, ещё немного пролетит, опять ударится и опять подскочит, ещё пролетит и ещё подскочит, и так раз пять-шесть, а то и больше. Потом прямо по воде скользнёт и утонет.
А сейчас воды нет. Один лёд. Интересно, будет сейчас камешек прыгать или нет?
Я выбрал самый плоский и со всей силой бросил вдоль льда. Он пролетел чуть не до середины пруда, ударился со звоном об лёд, высоко подскочил, полетел дальше и снова — длинь, и снова подскочил, и опять — длинь, а потом раз десять подряд: длинь, длинь, длинь, длинь… — и покатился через весь пруд до другого берега.
Ну, я, конечно, стал камешек за камешком бросать, и они звенели гулким стеклянным звоном, будто я на каком-то музыкальном инструменте играю.
Наигрался я так вдосталь, а потом решил посмотреть: видно сквозь лёд что-нибудь или нет? Оказывается, видно, да ещё очень интересно!
Я про это и раньше знал, только видеть-то ни разу не видел. А тут гляжу и сквозь лёд вижу, как на самом дне приготовились зимовать лягушки.
Так же, как и рыбы, лягушки хладнокровные. У них кровь всегда той же температуры, что и воздух или вода, в которой они находятся. И какая бы холодная вода ни была — им всё равно.
На зиму они укладываются на дно речки или пруда. Кровь у них становится всё холоднее и холоднее, сердце бьётся всё реже и реже. Еды им уже никакой не нужно. И дышать тоже не нужно. В воде всегда есть тот самый кислород, что и в воздухе. И попадает он в их кровь через кожу. Много-то ведь кислорода им и не надо. Раз они прямо как неживые.
Две группки лягушек, которых я сквозь лёд увидал на самом дне, забрались под гнилые листья, прижались друг к другу и лежат почти не шевелясь. Аккуратно лежат, будто их кто-то укладывал. И ещё не совсем замёрзли: то одна лягушка лапой пошевелит, то другая переползёт немножечко.
Вдруг слышу: «Га, га, га, га». Это гуси кричат вперемешку. Спускаются с горки по зелёной траве. Цепочкой идут. Два больших, толстых — впереди, а штук шесть потоньше — сзади. Наверное, мать с отцом и взрослые дети.
К пруду идут. Подошли. Два больших на лёд ступили, остановились и замолчали. Дети тоже остановились и тоже замолчали. Большой гусь стукнул клювом по льду, и тогда все опять загоготали и заспешили на лёд. Шлёпают лапами по стеклянному льду — вероятно, никак не могут понять, почему воды нет.
Разбрелись по пруду. Большой гусь остановился прямо над тем местом, где на дне лягушки скопились, и стал клювом по льду стучать. В первый раз, наверное, в его жизни такое. Столько лягушек сразу видит, и ни одну схватить не может.
Ушли гуси такой же белой цепочкой. Поднялись по зелёному косогору, всё время о чём-то разговаривая:
«Га, га, га, га, га, га!»
А я остался сидеть на пеньке. Уж очень было хорошо! Солнце чуть пригревало плечи, а небо и весь воздух были такие прозрачные, будто тоже стеклянные.
Как пруд.
Ничего особенного
Наконец-то настоящая зима. Снежная, морозная.
Синицы по-прежнему вертятся у своей кормушки утром и в сумерки. А днём почему-то их нет. Может, так у них по расписанию полагается? Как в санаториях бывает: после обеда «тихий» час. Все отдыхающие спят.
Сейчас утро.
В маленькой «авоське» я повесил синицам большой кусок несолёного сала. Они смешно прицепляются лапками, висят, раскачиваются и долбят замёрзшее сало. Вот и сейчас одна прицепилась, как акробат. Быстро-быстро подолбит клювом, проглотит кусочек и снова долбит. Другая прилетела. С другой стороны. Вниз головой висит и тоже взялась долбить. Раскачали «авоську», как маятник.
Надо пойти в лес. Посмотреть, что там делается. Только придётся валенки надевать. В башмаках холодно, да и идти по снегу трудно. Проваливаться будешь. А валенки тёплые и внизу широкие. Как у медведя лапы.
По дороге зашёл посмотреть, есть ли в беличьей кормушке еда. Стал подходить к кормушке, а из неё белка выскочила. Наверное, мои шаги услыхала. По стволу прямо вверх взбежала. На ветку уселась, на меня глядит, ругается: «Чок, чок, чок, чок». Хвостом трясёт. Вся спинка серая, а на ушках кисточки. Большие. Как рожки. Только пушистые. Смешная. На чертёнка похожа.
Вышел за калитку.
В лес надо через овраг и поле идти. Солнце. Снег блестит. Он всю ночь шёл, а с утра небо чистое. Это хорошо. Когда свежий снег выпадет и ровным слоем ляжет, это называется пороша, потому что снег, как белый порошок, всё поле запорошил. По пороше очень хорошо рассматривать всякие следы.
Вот он — чей-то след. Похоже, будто кто-то в маленьких туфельках прыгал. Два узеньких отпечатка, как от подошвы, и сзади два кругленьких, как от каблучка.
Парочка туфелек, и опять парочка, и опять парочка. Это белка бежала. Скачками. Доскакали следы до ёлки — и пропали. Значит, на ёлку забралась. Только где же она? Куда делась?
Вдалеке с дерева снег посыпался, и ветка закачалась.
Вот она — белка. По длинной ветке бежит. Добежала до конца и ух! — прыгнула далеко вперёд. Вытянулась вся в воздухе и точно-точно попала на самую нижнюю ветку орешника.
С ветки снег посыпался, а белка вверх по тонкому стволу взбежала, потом снова по ветке — и опять прыжок на следующее дерево. Да как быстро и уверенно! Наверное, она не первый раз этим путём куда-то бегает. Может, у неё гнездо близко?
Беличье гнездо трудно найти. Оно вроде круглого домика из веток. Внутри мохом да перьями выстлано для тепла и называется — гайно.
Только редко, кто это удивительное гнездо видел. Может, тебе посчастливится увидеть? Хорошо бы!
Иду, смотрю по сторонам, и по макушкам деревьев смотрю, и вниз — себе под ноги.
Везде интересно, и везде удивительно.
На еловых ветвях снег лежит толстым слоем. Похож на большие белые подушки. Тяжёлые. Ветки под ними опускаются. А берёзовые ветки все в инее. Как из бумаги, мелко-мелко вырезанные. И ещё на кружево похоже или будто каждая веточка пухом обсыпана.
Небо синее-синее, как шёлковая материя.
Вершины берёз на нём будто приклеенные. Белые, пушистые и от солнца чуть золотом поблёскивают.
Я всегда, когда на облака или деревья гляжу, стараюсь представить себе, что на что похоже. И ты так попробуй.
Облака бывают на мыльную пену похожи, на перья, на волосы, на снежные горы. А бывает, что какое-нибудь облако на человеческое лицо похоже. И нос, и рот получается, и борода растрёпана. Очень интересно!
Иду, а передо мной искорки по снегу бегут. Быстро-быстро, как осколочки стекла или серебряные огоньки вспыхивают врассыпную. Остановился, и они остановились. Каждая блестящая точечка на своём месте сверкает. Только двинешься, и они начинают прыгать по снегу, будто их кто-то с неба сыплет.
Долго я так с искорками в весёлую игру играл. Остановлюсь — пойду, остановлюсь — пойду. Потом остановился, да и перестал на искры глядеть. Потому что вижу — прямо передо мной опять чьи-то следы. Только не беличьи. Ямочка — чёрточка, ямочка — чёрточка, ямочка — чёрточка.
Это лесная мышь прыгала. Искала еловые семечки, которые белка роняла, когда шишку грызла.
Ну, ямочки, это понятно, а почему от каждой ямочки чёрточка идёт? Тоже понятно — это мышиный хвостик.
Пошёл по следу. Ямочка с хвостиком, ямочка с хвостиком, ямочка с хвостиком, ямочка с хвостиком. Только здесь расстояние между ямочками больше. Это значит, она торопилась скорее через полянку перескочить. И прыжки от скорости длинные получились. На полянке-то мышь заметнее. Как бы кто не схватил. Врагов у неё много. Лисица может схватить, а ночью сова либо филин. Лесные мыши больше по ночам бегают.
Только никто мышь не поймал.
Следы дальше по перелеску идут. Ямочка с хвостиком, ямочка с хвостиком, ямочка с хвостиком. Прыжки опять стали короче, значит, успокоилась мышь и куда-то за можжевельник завернула.
Так. Ну, теперь всё ясно.
Впереди пенёк, в пеньке расщелина, а в ней еловая шишка торчит. Вся шершавая, чешуйки в разные стороны. Это станок дятла.
Отгрызёт дятел еловую шишку, прилетит к этому станку, воткнёт шишку в заранее приготовленную расщелину и шелушит чешуйки.
Я об этом слышал, но никогда сам не видел. А теперь меня к станку мышиные следы привели. Спрячусь за можжевельником. Подожду, может, дятел прилетит.
Стою, сквозь ветки на небо гляжу. По небу медленно маленькие облачка проплывают. От ветки к ветке розовые пятнышки пробираются.
Глядел я, глядел на облака — и чуть было дятла не пропустил.
А он прилетел с еловой шишкой в клюве. Пёстрый. Такой точно, как к моей кормушке прилетает. В красной шапочке. Может, даже тот самый.
Прилетел. Взял принесённую шишку в лапу, вытащил клювом из щёлки старую шишку, новую в ту же самую щёлку воткнул и стал чешуйки раздвигать и семена выклёвывать.
Вдруг откуда ни возьмись — синица, а за ней другая и третья. Сели под самым пнём и ждут, когда дятел какое-нибудь семечко уронит. Как уронил, тут же одна синица это семечко и клюнула. Значит, и мышь сюда прибегает еловые семечки подбирать.
Быстро дятел со своей шишкой управился и опять улетел. Это мне повезло. В первый раз я такое видел. Разве не удивительно? И главное, совсем рядом. От дома полчаса ходу.
«Кррук-кррук… кррук-кррук… кррук-кррук…» Поднял голову. Низко над деревьями медленно летит большая чёрная птица. Ворон. Его не так-то часто встретишь. «Кррук-кррук…кррук- кррук…» Пролетел. Даже некоторые взрослые люди думают, что ворон — это то же, что ворона, только самец. Так сказать, муж вороны. Мне всегда бывает смешно, когда люди так думают. Во́рон — это совсем другая птица. Он весь, как уголь, чёрный. Даже с синим отливом и гораздо больше вороны.