этим ! – Сьёр театрально обводит рукой спальню.
– Ты так говоришь «этим », как будто это – куча навоза, – гнусила заплаканная Лива, шумно высмаркиваясь в простынь.
– Не говори так! Ты же знаешь, наша любовь для меня всё!
– Ну пожалуйста, в следующий раз скажи мне, что уезжаешь. Что тебе стоит? Понимаешь ты или нет – но мне не по себе, когда тебя нет и я не знаю где ты. Мне такие вещи ужасные снятся… Запас моего Абсолютного Равнодушия оканчивается… Ты же не хочешь, чтобы я превратилась в богопротивного хутту?!
– Я никогда этого не допущу! – насупив брови говорил Сьёр.
Хмурился Сьёр всегда щедро – как иные улыбаются. Он хмурился даже когда вламывался в нее, все вернее с каждым движением вжимая ее тело в уступчивую перину.
И жадно любоваться ее вихлястыми танцами на его чреслах («Только ты уж не останавливайся теперь, душа моя, будь добра не слазить!») он тоже умудрялся словно сквозь хмурое облако.
И даже когда его светящееся тело начинало плавиться и течь вихрями вокруг светящегося тела Ливы, он тоже казался хмурым, хотя, право же, это ненормально, или, если угодно, траги-пародийно. Мне лично сразу вспоминался Дидо. Тот из его экспромтов, где он обращается к своей гулящей подруге:
О, хмурый твой экстаз
Мне дорогого стоил!
А именно – четырнадцати авров…
– Ну, пообещай, что ты больше не будешь так делать! Пожалуйста, а? Ну, ради всего святого! – потная, розовая Лива кропила поцелуями грудь, живот, на совесть оволошенные природой бедра Сьёра. Перед тем, как в очередной раз сменить делянку, она приближала лицо к лицу Сьёра, чтобы заглянуть в его глаза. Она надеялась прочесть там то, что всегда предпочитают книгам влюбленные женщины.
О, Лива!
Я тоже не раз заглядывал в эти глаза. Но видел там лишь киваанэ . На нашем языке это значит «ничего святого».
Лива все-таки отдала меня Заре на неделю. Негодяйка.
Сразу оказалось, что в неделе не десять дней, как я думал раньше, а неудобосчитаемое количество минут, медленных как зимние ночи.
Неохотно текло время без Ливы. Я чувствовал себя перчаткой, из которой вынули руку.
А между тем желающие этой перчаткой покомандовать не переводились.
– Оноэ, где моя накидка? – вопила из купальни Зара.
– Она висит прямо возле рукомойника, рядом с платьем, моя госпожа.
– А где полотенце?
– На передней дужке, как обычно, моя госпожа!
– Я намылила голову и ничего не вижу! – через дверь голос Зары звучал обиженным. – Слей-ка мне, наверное!
И я тащился сливать, хотя только что Зара уверяла меня, что по гигиенической части она привыкла управляться без помощников.
Небось, поскучала чуток в бадье и подумала: а почему бы не внести разнообразие в свой быт?
Допускаю, что сначала она стеснялась меня, а потом бросила, рассудив, что ариварэ все-таки нельзя считать мужчинами в полной мере и что мужское платье на мне – чистая условность.
А может, она решила наоборот – раз я ношу мужское платье, меня следует считать мужчиной, а значит, со мной следует вступить в интимную связь.
Кстати, фантазии альковного толка мы, слуги-ариварэ, вызывали в наших хозяйках с привычной регулярностью.
Да и как им, нелюбимым и невостребованным, было не соблазниться этой продляющей логикой – если он нежен, как взбитые сливки, когда массирует мне шею перед сном, каким же нежным он будет, если…
В общем, наша планида – опускаться на колени перед вялыми розами с вяжущим, властным запахом. Далее страх забеременеть непонятно кем (чем?) все же брал свое. И сверх шелестящих юбочным шелком поцелуев с нас, как правило, не требовали.
Но с Зарой обошлось.
Ведь, все-таки, она приходилась Ливе сестрой – хотя и не поровну, они разделили качество чистоты, которое, как и качество отваги, кровь Дома Лорчей сохранила.
Супруг госпожи Зары, кряжистый, похожий на ходячий комод, тоже командовал мной, но с меньшим рвением.
Он просто не знал что пожелать. У него и так все было.
Пока муж Зары придумывал пожелания, бесноватый Зарин сынок, мальчик с большой грушевидной головой и мелкими близко посаженными глазками, нашел оригинальное решение этой проблемы – он желал всего подряд.
– Хочу компоту!
Я нес.
– Не хочу компоту!
Я уносил.
– Покачай меня в гамаке!
Я качал.
– Хочу быть как моряк!
Я качал его вдвое сильней, изображая девятый вал и посвист ветра в реях.
– Теперь хочу быть как ты! Хочу быть как ариварэ!
Я подбросил его в воздух, получилось довольно высоко. Мальчонка завизжал от избытка впечатлений. Я его, конечно, поймал.
– Разве ариварэ кто-нибудь подбрасывает? – с сомнением прогундосил он, когда я поставил его на ноги.
– Нет, но когда ты был в воздухе, ты был в точности как ариварэ, – объяснил ему я.
– Когда я летел?
– Да, когда летел.
Все же свободного времени оставалось много – только служение Ливе занимало всего меня.
Но с Ливой было иначе. Мне нравилось не иметь никакого времени, свободного от нее. Нравилось облекать ее тело услужливым облаком, быть продолжением ее воли.
Приспосабливая ее ножку к тесной туфле, я делом славил мир, чья красота достигла моей души посредством прикосновения этой кривенькой пятерни к моей руке – точнее, к тому месту моего искусственного тела, которое люди называли рукой.
С головой уходя в Ливины завтраки и переодевания, капризы и боли, я начинал понимать, зачем судьба притащила меня в этот тяжелый, несчастливый мир людей. Затем, вероятно, что красота и свет в нем так редки, что только здесь начинаешь понимать их подлинную цену.
Между тем, свободное время пробудило во мне качество любопытства, совершенно обескровленное службой в доме Ливы – ведь о госпоже я знал все, а то, чего не знал, узнавал очень быстро.
Тут, кстати, есть еще одно обстоятельство: настоящие тела ариварэ состоят из того вещества, из которого у людей сделана память. Мы, как слоны, не способны ничего забыть, как мы ни тужься.
А между тем, попробуй-ка оставаться любопытным, когда ты уже и так помнишь столько любопытного…
Итак, качество любопытства пробудилось во мне, когда я увидел во дворе паланкин Велелены.
Зара и Велелена никогда не были близки. У сестер такое сплошь и рядом.
Зара втайне считала Велелену идиоткой, а Велелена и впрямь была настолько глупа, что нуждалась только в муже.
И вдруг – ее паланкин с синими занавесками, на которых Велелена своеручно вышила герб Дома Лорчей, который с ледяными цепями.
Ну и явленьице, на ночь-то глядя…
Просьба Зары «сходить на пристань, узнать, когда будет парусник до Рема Великолепного» еще больше меня раззадорила.
Чтобы тщеславная Зара отослала меня в город вместо того, чтобы ежеминутно чваниться перед Велеленой тем, что Лива все-таки ссудила ей своего ариварэ? Нет, все это казалось необычайным.
И потом, где две сестры, там и третья. Хоть бы и незримо, но обязательно. Может быть, Зара и Велелена будут говорить о Ливе?
На пристань я не пошел. Вместо этого я сбросил с себя свои сине-черные одежды и, представ фигурой из остекленевшего воздуха (такова была моя нагота), двинулся в сад. В ту его часть, где Зара в своих фантазиях видела себя изнасилованной. Я был уверен, секретничать Зара придет туда же.
Схоронившись возле беседки, я принялся ждать.
Вскоре из цикадных сумерек выплыл сиреневый с золотым шитьем балахон Зары и малиновый колокол платья Велелены. Обе казались взволнованными. Зара – взволнованной курицей, Велелена – взволнованной телушкой.
– Теперь-то ты можешь сказать, что случилось, дорогая моя? – спросила Зара.
– Ты уверена, что нас никто не слышит?
– Абсолютно. Мои ненавидят этот сад. Мечтают его свести, будто он бородавка.
– Тогда говорю, – Велелена шумно выдохнула и сделала паузу. – Зара, меня просватали.
Уже в объятиях Зары, Велелена спросила:
– Ты правда рада?
– Очень! Миленькая моя! Рада! И кто он?
– Он замечательный! Дивный! (Я давно заметил, «дивным» у Велелены может быть даже яблочный огрызок при условии, что она впервые обратила на него внимание.)
– Ты его уже видела?
– Да, мельком. Он очень красивый. И потом, он наш дальний родственник, понимаешь? – Велелена встревожено посмотрела на Зару.
– Ну и что? Так даже лучше… Деньги остаются в Доме…
– Я не к тому, – досадливо засопела Велелена. Было ясно, что Зара не поняла ее намека и Велелена сердится.
– И как его зовут?
– Сьёр.
– Тот самый?! – ахнула Зара. – Тот самый… который… Ну… друг Ливы?
Велелена кивнула.
С минуту Зара усваивала новость, нервически обтрепывая пальцами бумажные края веера. Затем она повернула к Велелене свое одутловатое, с крупными щеками лицо и спросила:
– А отец знает, что Сьёр и Лива?..
– Не думаю. Если бы знал, он бы вряд ли… – Велелена хотела улыбнуться, но вышло, что скривилась.
Тут я впервые понял: все-таки, Зару и Велелену кое-что объединяет. И это «кое-что» – ревность.
Несчастные жадины! Они ревновали к Ливе папашу Видига, который, по их мнению, был слишком расточителен с их сестрой на предмет своих милостей.
– И когда они сговорились?
Велелена назвала дату.
– А почему так долго ждали?
– Сьёр должен был представить папе бумаги. Про свое состояние.
Мысленно открутив календарь на месяцы назад, я вдруг понял: это был день, когда Сьёр и Лива встретились у лестницы, когда Сьёр мурлыкал Ливе свое «умоляю». Бурил своим магнетическим взглядом подонка излучину меж ее ключиц.
Вечером того же дня Лива впервые отдала ему себя тремя различными способами – живот к животу, живот к спине, живот к животу со сменой, так сказать, направлений.
На излете той ночи я носил в комнату Ливы ее любимое лакомство – горный снег, смешанный с диким медом, орехами и фруктами.