После 2-месячного курса для политработников Хрущева повысили, но ему было не до карьеры — в 1919 году умерла его красавица-жена Ефросинья, то ли от тифа, то ли от голода. Никита Сергеевич приехал с фронта в Калиновку в отпуск как раз на похороны и, к ужасу матери Ксении Ивановны, сразу же запретил отпевание и церковные похороны.
Хрущев тяжело переживал смерть жены. Тетя Юля вспоминала, что утром он часто вставал с красными заплаканными глазами, а ей, пятилетней, говорил, что она должна вырасти похожей на маму — красивой, вежливой, образованной. Оправившись от трагической потери, он стал комиссаром бригады по восстановлению Рутченковской шахты. Образования у него было мало, но было практическое чутье. Чтобы понять устройство обжиговой печи, ему однажды пришлось ее разобрать и собственноручно собрать, и печь, к его удивлению, заработала: «Во как!» После этого, думала тетя Юля, «папа решил, что все может».
Срочное восстановление добычи угля в Донбассе было необходимо для гигантской задачи возрождения послереволюционной экономики. Многолетний друг Хрущева Егор Абакумов стал директором Рутченковского «куста» с 16 шахтами. Ему требовались расторопные помощники, и он попросил Никиту взять на себя политику и агитацию.
В 1921 году Донбасс, как и многие районы нового государства, голодал после засухи и войны. Задачей политагитатора было рассылать по деревням бригады горняков для экспроприации крестьянских запасов. На шахтах росло дезертирство — рабочие бежали от голода обратно в деревни — производство падало, случался каннибализм.
Как-то на прогулке в лесочке Петрово-Дальнего прадедушка присел на складной стульчик — он часто носил его с собой, — погладил верного Арбата (овчарка, которая неотступно ходила за ним до своей смерти в 1968 году) за ушами и вспомнил «с ужасом», как, въехав в одну деревню, они не услышали лая собак. «Ни одной шавки не было, ненормальная, страшная тишина. Оказалось, всех съели, и кошек тоже. На людей перешли. Мы в избу заходим, а там около печи мать суетится, двух детей сварила в медном котле. Просто дрожь брала».
Плакат «Донецкий уголь должен быть наш! Победа над деникинскими бандами — победа над голодом» 1920
[Из открытых источников]
Нэп, новая экономическая политика, постепенно улучшала положение, и к 1922 году Донбасс получил зерно и новые машины для шахт. Но нэп осложнял работу политработников — он казался возвращением к старой буржуазной системе. Хрущев понимал необходимость новой политики, но идеологически ее не принимал.
Летом 1922 года его рекомендовали на пост директора Пастуховского рудника, но он решил поступить на рабфак нового горного техникума в Юзовке — Донтехникума имени товарища Артема. Не желая быть просто солдатом революции, 28-летний Хрущев, у которого было всего четыре класса образования, всерьез воспринял обещание Ленина «научить каждую кухарку управлять государством»[11]. Сначала его не отпускали — он был слишком инициативным работником — но потом разрешили учиться «без отрыва от производства», оставив за ним должность замдиректора в Рутченкове.
Несмотря на бесконечные анекдоты о необразованности прадедушки, он был простоватым, но не безграмотным. Юля-большая рассказывала, что, работая на Донбассе, он часто проводил вечера в юзовской библиотеке, много читал и любил русскую классику. Там же он научился хорошо играть в шахматы — а потом научил детей и внуков. (Я, к сожалению, оказалась к этой игре не способна.) Любил Золя, Флобера и Диккенса — «за их неприкрашенное описание буржуазного зла» — и всю жизнь мог часами декламировать «самого прекрасного» поэта Некрасова.
Вечером после октябрьского заседания Президиума 1964 года печальный и подавленный своей отставкой прадедушка поехал с Юлей-маленькой, моей мамой, на дачу. Они гуляли по лесу, и он долго читал ей грустные некрасовские стихи.
Конечно, его письменный стиль не был литературным и писал он с ошибками. Но все же он принимал активное участие в подготовке своих речей, а когда говорил сам, снабжал их воспоминаниями из юности и крестьянскими пословицами. Такая раскрепощенность добавила к его репутации олуха. Микоян, многолетний соратник Хрущева (в разное время почти все сталинские соколы считали харизматичного Микояна близким сподвижником — как в том анекдоте: «от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича»), справедливо отмечал, что его политические решения и его историческое наследие сильно пострадали от отсутствия последовательного обучения.
Несмотря на стремление к знаниям, отношение Хрущева к учебе на протяжении всей его карьеры оставалось неоднозначным. С одной стороны, он ратовал за доступное обучение для всех советских людей. Во время его правления высшее образование стало бесплатным — раз наша супердержава лучше капиталистической, значит, как завещал великий Ленин, «учиться, учиться и учиться» граждане будут за счет государства. С другой стороны, он считал, что опыт и практика превосходят книжную эрудицию.
Донецкий техникум им. тов. Артема. Рабфак 3-й курс. Н. С. Хрущев во втором ряду четвертый справа
1922–1923
[Семейный архив автора]
На рабфаке Хрущев познакомился с Ниной Петровной Кухарчук, которая преподавала в городской партийной школе, находившейся в здании Донтехникума.
Прабабушка родилась в 1900 году в крестьянской семье Петра и Екатерины Кухарчук в деревне Васильево близ города Холм (теперь Хелм) Люблинской губернии Западной Украины (сейчас Польша). У них были дом, надел земли и несколько дубов в лесу — на дрова. «Мы жили получше Хрущевых в России», — иногда шутливо говорила прабабушка с выражением превосходства. Но «ртов было много», в хате тесно, только и богатства, что «свинья, которую я крапивой откармливала к Рождеству».
Она очень гордилась тем, что хорошо училась, настолько, что местный пастор отправил ее продолжать образование «в столицах». Так Нина оказалась в Одессе — «восточном Рио-де-Жанейро», на родине Остапа Бендера и Бени Крика. Успешно окончив курсы при элитной Мариинской женской гимназии, она осталась в четвертом по величине городе Российской империи обучать науке и манерам юных девушек.
Дневник Н. П. Кухарчук (Хрущевой)
1971–1984
[РГАСПИ. Ф. 397. Оп. 1. Д. 83. Л. 1, 3]
Когда прабабушка рассказывала мне свою историю, я как раз читала Шарлотту Бронте и удивлялась сходству судьбы Нины с судьбой Джейн Эйр. «Моя любимая книга, лучший образец упорства и настойчивости в достижении цели, — пояснила Нина Петровна. — В детстве я читала ее твоей маме на ночь». Прабабушка-большевичка, которая всегда превозносила преимущества коммунизма над капитализмом, не преминула подчеркнуть различие: в викторианской Англии возможности женщины ограничивались желанием выйти замуж, а она смогла «откликнуться на революционный призыв, вступив в подпольную организацию большевиков»[12].
У богов революции было чувство юмора: у Нины и Никиты не только дни рождения почти совпадали — она родилась на два дня раньше 14 апреля — у нее даже фамилия была той ленинской «кухарки», обучающейся государственному управлению.
Во время Гражданской войны благодаря знанию польского языка (помимо украинского и русского) Нина оказалась на Западном фронте. Там она работала в подполье и возглавила местную женскую ячейку, призванную объяснять крестьянам окрестных деревень преимущества советской власти. Боевая и смелая, она курила самокрутки с деревенскими и выпить с ними могла. (Никита, кстати, отучил ее и от того, и от другого: он никогда не курил, а в Юзовке, возглавляя общество трезвости, требовал абсолютного отказа от алкоголя.) В 1922 году, после учебы на высших пропагандистских курсах Коммунистического университета им. Свердлова в Москве, прабабушка получила новое революционное назначение: преподавать политическую экономию в юзовской районной 87-й партийной школе.
Амбициозный Никита, политрук Донтехникума, не был Нининым учеником, но встречалась она с ним постоянно. Он принимал активное участие в жизни училища. Новые здания требовали капитального ремонта, и Хрущев организовывал общие субботники, чтобы обслуживать свой «дом знаний». Он предложил построить при рабфаке настоящий завод, а не просто производственные мастерские. Студенты сами чинили и восстанавливали технику и рабочие станки, до этого бесхозно валявшиеся на свалках дореволюционных фабрик. У рабфаковцев не было учебников, и он нашел в городе типографию, которая согласилась печатать памятки и книги за ночные дежурства студентов и уборку типографских помещений.
Прадедушку Нина Петровна покорила своей деловитостью и спокойствием. Ее образованность и рассудительность компенсировали ее довольно обычную внешность: простое лицо, нос пуговкой, волосы соломенного цвета, средний рост и плотное телосложение. Ноги Нины были такими большими, что они носили с прадедушкой обувь одного размера, иногда даже одного фасона. В Петрово-Дальнем у входа туфли стояли рядком, и у нас с сестрой была такая игра — угадать, какие из них мужские, а какие женские.
Их отношения стали особенно близкими, когда в 1923 году Нину отправили служить пропагандистом Петрово-Марьинского райкома партии в Рутченкове, где Хрущев работал в руководстве шахтами. Там же жили его родители, дети и сестра. Несмотря на заурядную внешность, Нина была завидной партией, а он явно тянулся к сильным женщинам, правда, официально они свои отношения так и не оформили.
В последние десятилетия и Рада, и Сергей стали говорить о якобы браке между прабабушкой и прадедушкой, зарегистрированном в 1965 году, — наверное, не хотели быть внебрачными детьми. Мне не удалось найти свидетельство о женитьбе старших Хрущевых. И я помню вопрос тети Лены, их младшей дочери, однажды за ужином: «Почему вы никогда не расписались?» Прабабушка усмехнулась: «Потому что я замуж не хотела, мы бы все время ссорились и разводились, а так, без записи, вроде посвободнее». Когда Никита Сергеевич умер в 1971 году, прабабушка рассказывала: «Наверху бы