Нет, ему не показалось. Движение было, определенно было. Уголок черной пленки — первоначально мешок для мусора, — приколоченной кем-то, чтобы закрыть разбитое окно, был оторван, и, вероятно, он-то и хлопал на ветру.
Да, можно согласиться, причина его беспокойства — ветер. Именно ветер бросал струйки дождя в лицо, именно ветер гнал по улице пустую металлическую масленку, создававшую дикую какофонию. Но что, если кто-то пнул ее ногой и заставил скакать с таким лязгом?
Сейчас масленка спокойно валялась на дороге, пленка неподвижно висела в оконной раме. Все замерло, кроме ревущей дороги. Но и ее шум ослаб: с наступлением темноты машин заметно поубавилось. Ладно, там никого не было, просто померещилось, и он не видел мужчину в черном дождевике, который на одну секунду, даже на долю секунды мелькнул в переулке, чтобы проследить за его действиями в металлической роще под эстакадой. Никакого мужчины не было, это кусок блестящей черной пленки развевался на ветру. Но вряд ли будет правильным вернуться сейчас к эстакаде, чтобы забрать из тайника шифровку. Если он так сделает, на тайнике можно ставить крест и никогда больше им не пользоваться. А Василиск? Ведь он так рискует, когда приходит за сообщением. Предупредить связного у него нет возможности.
Манго сознавал свою сверхмнительность. Он часто видел, чего не было или другие люди утверждали, что этого быть не могло.
— Выдумщик, вот ты кто, — говорил Ян, — или шизофреник
Но, с другой стороны, он не мог припомнить у себя ни единой галлюцинации. Лучше не касаться всякой чертовщины, а доверять здравому смыслу и опыту. Последний взгляд в переулок, и назад, мимо «Оман-Сулеймана».
Кот убежал, оставив на тротуаре обглодыш цыплячьей шейки и косточки. Холодало, порывы ветра из-за угла усилились. Манго убедился, что его не преследуют. Но, даже уверенный в этом, он по дороге домой — на всякий случай — продолжал петлять, ныряя в лабиринты закоулков, которые постепенно сменялись более благоустроенными кварталами с домами, построенными еще до Первой мировой войны, магазинами на углах, аккуратно подрезанными деревьями и плотно, одна за другой, припаркованными вдоль сточных канав машинами.
Если бы за ним кто и следил, то здесь он смог бы легко ускользнуть от преследователя. Манго всегда мастерски уходил от «хвоста». Было время, вскоре после того, как он стал главным руководителем, Московский Центр приставил к нему «хвост». За ним следили постоянно в течение недель или даже месяцев, однако «хвост» Манго вычислил в первый же день. Другие агенты тоже имели счастье учиться у Ангуса, но никто на самом деле не перенял опыт своего придирчивого учителя лучше его. Манго получал огромное наслаждение, оставляя «хвосты» с носом. А в один прекрасный день он испытал ни с чем не сравнимое удовольствие, ухитрившись довести Майкла Штерна — преемник Гая Паркера поручил своему собственному брату следить за ним — до заброшенного склада и там запереть.
Манго свернул на улицу, бегущую вниз к Шот-Тауэр. Не пройдя и полпути, он увидел очертания громоздкого бетонного Александровского моста, низко нависшего над водой. Немногим судам удавалось подняться по реке выше Ростокского моста. Ограждение, выполненное из прямых и изогнутых, как парабола, металлических балок, когда-то красное с зеленым, сильно выгорело на солнце. Если кто-то идет за ним — в таком случае это очень опытный, почти невидимый кто-то, — вряд ли он решится перейти мост, наверняка поняв, с кем связался.
На середине моста Манго почувствовал себя незащищенным и одиноким. Машины пролетали мимо, и только единственный пешеход — он даже и не рассмотрел его, а лишь отметил, что это молодой мужчина, — прошел навстречу по проезжей части дороги за перилами, отделяющими тротуар. На нем не было дождевика, и появился он, во всяком случае, с другой стороны. Следи за ним даже один из выдающихся «хвостов» немецкого отделения Уттинга, кто-то из великолепных братьев Штерн — Московский Центр обожал игру слов,[1] — он не смог бы находиться в двух местах одновременно.
Они прошли мимо друг друга нарочито равнодушно. По крайней мере, Манго. Он оторвал взгляд от покрытой рябью поверхности воды, которую только что внимательно изучал, и посмотрел на башню страховой компании «Сит-Вест» на западном берегу. Зеленые цифры на ее крыше показывали шесть часов пятьдесят девять минут и шесть градусов по Цельсию. Но часы на северной стороне апсиды[2] кафедрального собора, невидимые с моста, начали отбивать семь. Они всегда чуть-чуть спешили.
Туман, окутавший величественный собор, опустился на могилы, и он, как прекрасный дворец, приснившийся во сне или пригрезившийся в мечтах, парил над землей. Два его шпиля и восточный, с ликом святого, фасад, казалось, вознеслись к небесам.
Бой часов вызвал у Манго дрожь по всему телу. Дорога сбегала с моста прямо под стены собора, в раскрошившемся камне которых Манго разглядел выпуклые лица фантастических горгулий. Высоко над ним они усмехались, гримасничали и кривили рты в смертельной агонии. Казалось, лица внезапно выплывали из тумана и как будто стремились прикрепиться к телам средневековых людей, внимательно следивших за прохожими с высоты каменных стен. Манго затряс головой: «Никаких видений! Здесь нет ничего, здесь никогда ничего не было. Надо убираться отсюда поскорее. Бегом. Я же неплохо бегаю».
2
Внезапный холод заставил Джона Гриви застегнуть «молнию» на куртке, не из черной пленки, а из темно-синей кожи, блестящей под дождем. Куртка принадлежала его жене и раньше вряд ли бы ему подошла. Но за последнее время он сильно похудел, а плечи и прежде были узкими. Он надел куртку, потому что она носила ее, потому что куртка была одной из немногих ее личных вещей, еще остававшихся у него.
Не задержавшись в переулке, Джон вышел на открытое место под фонарем. Ему и в голову не могло прийти, что кто-то может оказаться на лужайке под опорами. Он постоянно думал об этой лужайке и о записках, его беспокоил тот факт, что уже целый месяц под мостом ничего нет. Но чтоб на самом деле увидеть, как прячут записку? Такое осознавалось с трудом. Джон немедленно отступил в темноту. Вряд ли очень высокий и очень худой человек с лужайки смог заметить его, он сам-то взглянул на него только мельком.
Вернувшись в переулок, Джон не побежал, но пошел довольно быстро в его конец, где и скрылся в дверном проеме. «Здесь можно постоять минут десять, — подумал он, — пока тот человек не ушел». В конце концов, у него уйма времени, впереди целый свободный вечер. И единственное намерение: проверить опору, удовлетворить свое любопытство, постараться и найти ключ к разгадке всего, что уже три месяца не дает ему покоя. На сегодня, подсчитал он, возможно, чуть больше. Первое из сообщений он увидел точно в декабре, никаких сомнений. До того не было повода приходить сюда, в это заброшенное место, где днем еще теплилась какая-то жизнь, но к ночи окончательно вымирала.
Стрелки на часах ползли медленно. Ровно в семь он покинул свое убежище и направился обратно по переулку. На мгновение появилось скверное предчувствие наказания за любопытство. А что, если длинный худышка поджидает его за углом с дубинкой или, того больше, — с пистолетом? Он приказал себе идти осторожно, готовясь к чему угодно, но за углом никого не оказалось.
Поток машин как расплавленный металл лился по эстакаде. Она слегка вибрировала. В кустах у коротких опор, поддерживающих петлю, сбегающую направо вниз, прятался кот. Джон заметил его горящие пронзительно зеленые глаза. На кошек у него аллергия, их шерсть вызывала что-то вроде приступа астмы, но на открытом воздухе такого обычно не случалось. Он перешел улицу и, осторожно ступая по влажной траве, направился к подпорке, внутрь которой высокий мужчина спрятал новое сообщение. Смешно, но каждый раз, когда в руках оказывался маленький пакетик, вынутый из тайника, его охватывало сильнейшее волнение. Подойдя к подпорке, Джон вытащил из щели конверт и осторожно отклеил скотч, стараясь не порвать его. Интересно, почему на этот раз пакетик приклеен выше? Так было впервые за все время слежки за тайником.
Как он и ожидал, записка оказалась зашифрованной. Хорошо бы знать, изменили они код или нет? Впрочем, какая разница, ведь ему пока не удалось расшифровать ни одной, и он все так же далек от разгадки, как и в самом начале. Уже стало привычкой переписывать слова в маленький, специально купленный блокнот. Под эстакадой было темно, и Джон, чтобы скопировать шифровку, вернулся к фонарю на другой стороне улицы. Закончив нехитрое дело, он запихнул бумажку в конвертик и, вернувшись к тайнику, приклеил его обратно, стараясь попасть на прежнее место.
Надо ли проследить за высоким мужчиной? Джон признался себе, что на это у него не хватит храбрости. Не сейчас. Во всяком случае, пока он себя не подготовит. Было еще одно соображение, возможно, нелепое, но требующее немедленных действий: он боялся, что куртка промокнет насквозь. Этого допустить нельзя, и, что бы там ни было, он должен поскорее тщательно просушить ее. Кто знает, не испортится ли она под дождем?
Дженифер купила эту куртку, когда они проводили медовый месяц на озере Гарда. Ему-то казалось, что куртка слишком груба для нее, а ей понравилась мягкая кожа и необычный цвет.
— Только итальянскую кожу можно сравнить с этой, — сказала она.
Дженифер давно планировала купить себе что-нибудь кожаное, и вопрос был закрыт.
Куртка пахла Дженифер, создавая мимолетную иллюзию ее близости. Он надел куртку на улицу впервые, да и то потому, что телевизионный прогноз пообещал безоблачную погоду на западе.
В первый раз, когда он приехал сюда — вернее, проезжал, возвращаясь из Нанхауса, — он был одет более благоразумно в плащ. И зонт взял. Да! Зонт ему был просто необходим — ему тогда пришлось слишком долго стоять, наблюдая за окнами и входной дверью, напротив коттеджа на Фен-стрит, в котором жила Дженифер. Тогда — это было точно до Рождества — ее не оказалось дома. Но, вопреки здравому смыслу, он вернулся сюда через несколько дней и был вознагражден, увидев ее, точнее, ее силуэт за мутными оконными стеклами гостиной. Возвращаясь домой на автобусе и наблюдая из