Ламздорф понимал задачи педагога просто: если ребенок чего-то хочет, это необходимо запретить. Целью его методики было одно: сломать волю своих воспитанников, «переломить их на свой лад», по образному выражению мемуариста барона Модеста Андреевича Корфа.
Так, к примеру, оба маленьких великих князя очень любили икру и мороженое. Почему-то Ламздорф запретил давать эти кушанья младшему – Михаилу. Тогда Николай сам, добровольно тоже от них отказался.
Воспитатели не раз жаловались на его врожденное «желание повелевать»: еще маленьким мальчиком Николай предпочитал чего-нибудь лишиться, но поступить по-своему. Так, когда врач по причине расстройства желудка запретил ему есть жирную жареную баранину, заменив ее котлетами, мальчик вовсе отказался от обеда, объявив себя сытым.
Корф писал: «Неизвестно, на чем основывалось то высокое уважение к педагогическим способностям генерала Ламздорфа, которое могло решить выбор императора Павла… Ламздорф не обладал не только ни одной из способностей, необходимых для воспитания особы царственного дома, но был чужд всего того, что нужно для воспитания частного лица. Он прилагал старанья лишь к тому, чтобы переломить его (воспитанника. – И. Р.) на свой лад. Великие князья были постоянно как в тисках. Они не могли свободно и непринужденно ни встать, ни сесть, ни ходить, ни говорить, ни предаваться обычной детской резвости и шумливости; их на каждом шагу останавливали, исправляли, делали замечания, преследовали морально и угрозами… Николай Павлович особенно не пользовался расположением своего воспитателя. Он действительно был характера строптивого, вспыльчивого, а Ламздорф, вместо того чтобы умерять этот характер мерами кротости, обратился к строгости, позволяя себе даже бить Великого князя линейками, ружейными шомполами и т. п. Не раз случалось, что в ярости своей он хватал мальчика за грудь или за воротник и ударял его об стену, так что он почти лишался чувств».
Сам Николай Павлович тоже вспоминал, что Ламздорф его «наказывал тростником весьма больно среди самих уроков».
И надо заметить, что наставник отнюдь не скрывал от императрицы своих педагогических методов и находил у нее полную поддержку. Как-то, выслушав рассказ об очередном избиении своего сына, Мария Федоровна подарила садисту перстень со словами: «Продолжайте ваши заботы о Николае, ваши поистине отеческие заботы».
По мнению императрицы, ежедневное битье было «совершенным воспитанием». Сам Николай Павлович вспоминал: «Сей порядок лишил нас совершенно счастия сыновнего доверия к родительнице, к которой допущаемы мы были редко одни, и то никогда иначе, как будто на приговор». При этом, упоминая свою мать, он всегда присовокуплял эпитет «нежнейшая». Таково было воспитание: критика в адрес родителей даже не могла прийти на ум будущему императору. И все же несоразмерность проступков и наказаний отнимала у великих князей само «чувство вины своей, оставляя одну досаду за грубое обращение, а часто и незаслуженное».
Однако в жизни детей был человек, которого они любили – графиня Шарлотта Карловна Ливен. Николай называл ее «уважаемой и прекрасной женщиной», «образцом неподкупной правдивости, справедливости и привязанности к своим обязанностям». Ее выбрала на роль воспитательницы еще Екатерина Вторая, а Павел оставил в этой должности, «которую она и исполняла с примерным усердием».
Даже злобный и едкий мемуарист, князь Петр Владимирович Долгоруков, любитель перемывать косточки и возводить напраслину, признавал, что Шарлотта Карловна имела «предобрейшую душу», а ее главным недостатком было то, что она не стеснялась ходатайствовать за своих друзей и знакомых, получая в благодарность от них подарки. «С воспитанниками своими она нимало не церемонилась и говорила им резкие истины», – добавляет князь. Прямоту графини отмечал и сам Николай Павлович, который ценил это ее качество.
Образование великих князей заключалось в изучении экономики, истории, географии, юриспруденции, инженерного дела и фортификации. Обязательным было изучение иностранных языков: французского, немецкого и латыни. Немаловажным пунктом воспитания был дворцовый этикет, привычку к которому необходимо было привить императорским отпрыскам с раннего детства.
Маленького Николая учили нотной грамоте, игре на флейте и давали ему уроки рисования и гравирования царской водкой на меди. Сейчас кажется странным, что ребенку давали в руки опасную смесь азотной и соляной кислот, но в те времена это считалось совершенно нормальным и даже полезным. Известно, что в Императорской публичной библиотеке долгое время хранилась коллекция гравюр, изображавших военных в форме. Гравюры эти были подписаны: «Николай, третий Романов», то есть они были выполнены самим юным великим князем.
Надо признать, что в выборе педагогов императрица совершила большую ошибку: она пригласила лучших специалистов, каждого – в своем деле, но не в педагогике. Они занудно читали великим князьям свои предметы, но даже не трудились объяснить, зачем нужны эти знания и как они могут пригодиться в жизни. Поэтому большую часть их нудного бормотания мальчики пропускали мимо ушей. В учении Николай и его младший брат Михаил видели лишь одно принуждение и занимались без охоты. Действительный статский советник, экономист и историк Андрей Карлович Шторх преподавал им политическую экономию, коллежский советник, поэт и драматург Нестор Васильевич Кукольник – естественное право[7], а коллежский советник, правовед и экономист Михаил Андреевич Балугьянский – историю права. Преподавали мальчикам и физику, на этих занятиях они ставили много опытов. Учили они и английский язык. У Николая было прекрасное произношение, но разговаривал он по-английски не без труда.
Латынь он терпеть не мог, считал ее бесполезной и так этот мертвый язык и не выучил. Императрица желала, чтобы детям преподавали также греческий, но педагоги ограничились лишь курсом греческой мифологии, необходимым для рассматривания и понимания произведений изящных искусств. Гуманитарные науки оставляли Николая равнодушным, зато все, что было связано с инженерией и военным делом, привлекало его внимание.
Примечательно, что в перечне предметов, которые преподавались двум младшим великим князьям, присутствовала «мораль», а вот естественных наук не было. Лишь в 1803 и 1804 годах Николай получил в подарок два «кабинета», то есть коллекции минералов. Он рассматривал их лишь как собрание диковинок, не задумываясь об их научной ценности.
Цареубийство
1 (13) февраля 1801 года Павел Петрович переехал в новый дворец – Михайловский замок. Чуть позднее за ним последовала его семья.
С переездом явно поспешили, так как стены только что выстроенного замка еще не успели просохнуть. В комнатах от сырости стоял густой туман, а на стенах кое-где виднелись полосы льда. На подоконники приходилось класть свежеиспеченный хлеб, чтобы он впитал влагу и уменьшил сырость. Прислуга роптала, сожалея о своих прежних помещениях в уютном и обжитом Зимнем дворце. Конечно, все это говорилось шепотом, но, по выражению Николая Павловича, «детские уши часто умеют слышать то, чего им знать не следует, и слышат лучше, чем это предполагают».
У детей перемены вызвали радостное оживление. «Когда нас туда перевезли, то поместили временно всех вместе, в четвертом этаже, в анфиладе комнат, находившихся на неодинаковом уровне, причем довольно крутые лестницы вели из одной комнаты в другую. Отец часто приходил нас проведывать, и я очень хорошо помню, что он был чрезвычайно весел. Сестры мои жили рядом с нами, и мы то и дело играли и катались по всем комнатам и лестницам в санях, т. е. на опрокинутых креслах; даже моя матушка принимала участие в этих играх», – вспоминал Николай Павлович.
Затем он пишет: «Однажды вечером в большой столовой был концерт, во время которого мы находились у матушки и подсматривали в замочную скважину; после же того, как отец ушел, мы, поднявшись к себе, принялись за обычные игры. Михаил, которому тогда было три года, играл в углу один, в стороне от нас; англичанки, удивленные тем, что он не принимает участия в наших играх, обратили на это внимание и задали ему вопрос, что он делает; он, не колеблясь, отвечал: «Я хороню своего отца!» Как ни малозначащи были такие слова в устах ребенка, они тем не менее испугали нянек. Ему, само собою разумеется, запретили эту игру, но он все-таки продолжал ее, заменяя слово «отец» – «семеновским гренадером». На следующее утро моего отца не стало…»
Павел I Петрович был задушен и забит насмерть тяжелой табакеркой в собственной спальне в Михайловском замке 11 марта 1801 года. Лицо императора было так изуродовано, что труп пришлось несколько часов гримировать, чтобы было можно выставить его для прощания. Покойник в гробу выглядел раскрашенным, как кукла.
В заговоре против Павла I участвовало около 60 человек, в числе которых были его личный адъютант Аграмаков, опытный политик и царедворец Никита Иванович Панин, фаворит Екатерины Платон Александрович Зубов, его брат Николай Александрович Зубов, генерал-губернатор Петербурга Петр Алексеевич Пален и многие другие. Но самое страшное, что о заговоре знал и наследник престола – старший сын Павла Александр.
Все участники заговора впоследствии утверждали, что не имели намерения убивать императора, а предполагали, что тот будет лишь арестован и перевезен в Шлиссельбург. То же утверждал и Александр Павлович. Известие о смерти отца он воспринял истерически и дважды падал в обморок.
Новость императрице Марии Федоровне сообщила графиня Ливен. Императрице стало дурно, но она быстро пришла в себя и заявила, что должна теперь царствовать, раз была когда-то коронована. Однако в планы заговорщиков это не входило: власть должна была перейти к Александру, который явно был не готов ее принять. Мария Федоровна попыталась пройти к телу мужа, но ее не пропустили, причем в довольно грубой форме. В это время труп спешно приводили в порядок: причесывали и гримировали.