е закончилось: уж слишком часто ее муж подчеркивал, что ее дети – не его, а Александра. Нарышкина попробовала настоять на расторжении брака императора с Елизаветой Алексеевной, но тот, как обычно, не решился. Тогда Мария Антоновна уехала за границу якобы для поправки здоровья своей младшей дочери.
Александр утешился: сначала с княгиней Багратион, потом с графиней Эстергази, потом еще с кем-то… Только не с законной супругой.
Елизавета сильно переживала. После смерти дочери, которую она обожала, ее депрессия еще больше усугубилась. Однажды в ее жизни забрезжило счастье: молодой и красивый кавалергард Алексей Яковлевич Охотников полюбил ее и сумел вызвать у государыни ответное чувство. Но роман их длился недолго: осенью 1806 года при выходе из Большого театра (он находился на месте нынешней Консерватории) подозрительная толпа окружила Охотникова, и кто-то нанес ему удар кинжалом в бок. Больше двух месяцев офицер боролся за свою жизнь, но рана оказалась смертельной[8]. Беременная Елизавета, рискуя своей репутацией, дважды посетила возлюбленного – до и после его смерти.
Вскоре Елизавета родила вторую дочь, но она, как и первая, оказалась слабенькой и быстро умерла. После этих событий молодая женщина потеряла всякий интерес к жизни. Она стала часто болеть и медленно угасала, впрочем, прожив еще целых 20 лет.
Под конец жизни супруги сблизились и простили друг друга. Умерли они в один год с разницей в несколько месяцев. Со смертью обоих связаны легенды и многочисленные слухи.
Константин Павлович
В силу отсутствия у императора Александра I детей мужского пола, его наследником считался второй по старшинству брат – Константин Павлович. Увы, он очень мало подходил для роли самодержца, к тому же умудрился изрядно себя скомпрометировать.
Лицом и характером Константин был очень похож на отца, которого сильно любил. Так же часто он выходил из себя, был склонен к садизму. Вспылив, Константин не мог полностью отвечать за свои поступки, порой довольно дикие. Вот один из эпизодов его молодости, пересказанный будущим декабристом А.Е. Розеном: «Когда великий князь Константин Павлович, в минуту строптивости своей молодости, на полковом учении, с поднятым палашом наскочил на поручика Кошкуля, чтобы рубить его, тот, отпарировав, отклонил удар, вышиб палаш из руки князя и сказал: «Не извольте горячиться». Ученье было прекращено, чрез несколько часов адъютант князя приехал за Кошкулем и повез в Мраморный дворец. Кошкуль ожидал суда и приговора, как вдруг отворяется дверь, выходит Константин Павлович с распростертыми объятиями, обнимает Кошкуля, целует его и благодарит, что он спас его честь, говоря: «Что сказал бы государь и что подумала бы вся армия, если бы я на ученье во фронте изрубил бы своего офицера?» Кошкуль впоследствии командовал л.-гв. Кирасирским полком его величества. Когда великий князь извинился перед обществом офицеров всей кирасирской бригады, то рыцарски объявил, что готов каждому дать полное удовлетворение…»
В семнадцать лет Константина женили на Юлиане Генриете Ульрике, третьей дочери Франца Фридриха Антона, герцога Саксен-Кобург-Заальфельдского, принявшей православие и с тех пор называвшейся Анной Федоровной. Сплетничали, что выбор этот был совершенно случайным: якобы посланец Екатерины Великой приболел в дороге и остановился в Кобурге у местного герцога. У герцога было три дочери на выданье, вот посланец и сообщил домой, что желаемое найдено. Три девушки вместе с матерью приехали в Россию на смотрины. «…Смущение, испытываемое бедной герцогиней, попавшей к самому большому и блестящему двору Европы, не сделало более благородными ее мало изящные манеры. Три девушки тоже были очень смущены, но все они были более или менее хороши лицом. Молодость уже сама по себе может вызвать участие, – писала фрейлина Варвара Николаевна Головина, продолжая: – Через три недели принудили великого князя Константина сделать выбор, мне кажется, что он не желал жениться».
Ее мнение подтверждает и князь Адам Чарторижский. По его словам, Константину «было дано императрицей приказание жениться на одной из принцесс, причем ему был предоставлен лишь выбор будущей супруги».
Константин выбор сделал, но еще до свадьбы принялся проявлять свой дурной характер: он безумно ревновал свою невесту, не разрешал никуда выходить, следил за каждым ее шагом. «…Она подвергалась грубостям с его стороны и нежности, тоже очень походившей на дурное обращение»; «он ей иногда ломал руки, кусал ее, но это было только прелюдией к тому, что ее ожидало после свадьбы», – передает подробности Варвара Головина… – В середине зимы Великий Князь Константин приходил завтракать к своей невесте ежедневно в десять часов утра. Он приносил с собой барабан и трубы и заставлял ее играть на клавесине военные марши, аккомпанируя ей на этих шумных инструментах. Это было единственное изъявление любви, которое он ей оказывал… Анне Федоровне тяжело жилось от его невозможного характера, которого никто не мог обуздать. Его грубые выходки, отсутствие всякого такта превращали супружескую жизнь в настоящую каторгу…»
Бедная женщина выдержала три года, потом к мужниной грубости присоединились его измены и, как следствие, дурная болезнь, которую он передал жене. Это стало последней каплей. Анна объявила, что вылечить ее могут лишь Богемские воды, и уехала на родину к родным. Константин был очень смущен и не препятствовал бегству жены, а вот кобургская родня больше беспокоилась о репутации семьи, нежели о счастье Анны, поэтому еще два года она то возвращалась в Россию, то снова уезжала «на воды». После гибели императора Павла Анна Федоровна начала вести переговоры о разводе с мужем, которые растянулись на целых двадцать лет.
Смерть Павла Константин воспринял как большую трагедию. «Я бы их всех повесил», – заявил он во всеуслышание, имея в виду заговорщиков. Великий князь даже запил с горя – и через пьянство оказался замешан в гнуснейшей истории.
Пересказали эту историю четверо довольно известных мемуаристов: графиня Роксана Скарлатовна Эдлинг, любимая фрейлина Елизаветы Алексеевны; издатель и редактор Николай Иванович Греч; декабрист Владимир Иванович Штейнгель и граф Федор Петрович Толстой. Случилось все летом 1803 года[9]. Жертвой стала некая госпожа Араужо, которую называют то вдовой португальского консула, то супругой португальского же купца или ювелира. Эту молодую и красивую женщину под каким-то предлогом заманили в Мраморный дворец, в котором жил Константин, и там она подверглась групповому изнасилованию, после чего умерла. Якобы это было местью за то, что красавица отвергла ухаживания великого князя. Весьма вероятно, что одним из насильников был генерал Карл Федорович Боур – приближенный Константина Павловича, человек «с репутацией кутилы и подлеца». Все сходятся в том, что великий князь в это время находился во дворце, но, возможно, был мертвецки пьян, крепко спал и не отдавал себе отчета в том, что происходило в его доме.
Издатель и редактор Николай Иванович Греч сообщал: «Слух об этом был так громок и повсеместен, что правительство публичным объявлением приглашало всякого, кто имеет точные сведения о образе смерти вдовы Араужо, довести о том до сведения правительства. Разумеется, никто не явился».
Графиня Эдлинг писала: «В первые годы царствования Александра одна из его оргий сопровождалась плачевными последствиями. Публика приходила в ужас, и сам государь вознегодовал до того, что повелел нарядить самое строгое следствие, без всякой пощады его высочества: так именно было сказано в приказе. Однако удалось ублажить родителей потерпевшей жертвы, и, благодаря посредничеству императрицы-матери, постарались покрыть случившееся забвением. Но общество не было забывчиво, и великий князь, не лишенный прозорливости, читал себе осуждение на лицах людей, с которыми встречался».
Разговоры о свершенном злодеянии шли настолько громкие, что Александр вынужден был назначить целых два расследования, в результате которых обнаружилось, что «жена купца» госпожа Араужо посещала в роковой день исключительно генерала Карла Федоровича Боура, после чего и скончалась «от апоплексического удара», а никаких следов насилия на теле покойной обнаружено не было.
И все же отвратительное происшествие обсуждал весь Петербург, а Константин получил прозвище «покровитель разврата» и некоторое время пробыл под домашним арестом. Репутация его уже не восстановилась: в 1807 году, когда при невыясненных обстоятельствах погиб предполагаемый любовник императрицы Елизаветы Алексеевны штаб-ротмистр Охотников, именно Константину молва приписала организацию его убийства.
Пытаясь реабилитироваться, Константин посвятил себя военному делу: занимался формированием уланских полков, участвовал в войнах с Францией, причем за Аустерлиц был награжден орденом Св. Георгия 3-й степени. Во время Отечественной войны снова проявил свой дурной нрав, перессорившись с главнокомандующим Барклаем де Толли. «Не русская кровь течет в том, кто нами командует», – заявил он, напрочь забыв, что сам был русским по крови лишь на одну шестнадцатую[10].
Помириться с женой ему не удалось, хотя великий князь специально ездил за этим в Кобург. Утешался он с актрисами: француженка Фредерикс родила ему сына Павла, крестным отцом которого стал император. В честь него младенец получил фамилию Александров.
Другая актриса, Клара-Анна де Лоран, родила ему сына Константина и дочь Констанцию. Они воспитывались в доме князя Ивана Александровича Голицына и считались его приемными детьми. Из-за этого у них изменились отчества на «Ивановичи», а фамилия напоминала о настоящем отце – Константиновы. Впоследствии Константин Иванович Константинов стал видным военным инженером, артиллеристом.
Великая княжна Ольга Николаевна много лет спустя вспоминала о своем дяде Константине Павловиче: «Мы едва знали его, я видела его всего два раза. Его голос был груб, брови щетинились, форма туго стянута в талии, отогнутые полы мундира были подбиты желтым. Он называл Мама́ «мадам Николя» и часто приводил ее в смущение своими солдатски-грубыми манерами и речами. Но его братья относились с уважением к тем двадцати годам, на которые он был старше их. Уже позднее, из рассказов его современников, мне стала известна его личность. У него были качества полутатарского, полурусско цивилизованного характера. По натуре добрый и великодушный, не стесненный правилами и узами морали, он поднимался иной раз до геройства, что доказывает его поведение во время пожара Москвы. Но в обыденной жизни он не мог отказаться от всяких соблазнов. Он окружал себя шутами и любил незаметно вплетать в салонные разговоры анекдоты. Похожие черты, если и не так ярко выраженные, выявлялись и у дяди Михаила Павловича. Обоим не хватало человеческого достоинства, которым в такой степени обладал Папа́, той нравственной силы, которая возносит человека над самим собой».