- Шарлотта Каловна, - воззвал я к разуму единственной на время смены Ламздорфа на Воронцова воспитательницы у моего августейшего тела. – Становиться ученым я не собираюсь. Поверьте, существует огромное множество того, что мне предстоит сделать в этой жизни и математические изыскания не входят в этот перечень, я вас уверяю. Не нужно тратить время, оно, к сожалению, не бесконечно, на то, что не будет иметь определяющего значения, когда можно заняться изучение гораздо более важных и прикладных наук.
К счастью, к этому времени я уже имел определённое влияние на свое ближайшее окружение, которое, казалось, было не готово спорить со взрослым, рассудительным человеком, выглядящим как пятилетний ребенок.
В общем, жизнь моя в эти годы текла своим чередом, и так же своим чередом текла печально известная мне по прошлой жизни историческая линия, на которую я, как оказалось, не смотря на все – откровенно говоря не слишком резкие – телодвижения хоть как-то повлиять не смог.
В 1801-1802 годах на территорию Европы неожиданно пришел короткий период мира. Все европейские страны, участвовавшие до того в общеконтинентальной бойне по очереди, заключили с Наполеоном мир – на выгодных для последнего условиях, конечно, - хотя было очевидно, что долго такая ситуация не продлится. Она не удовлетворяла всех: европейские страны боялись корсиканца и желали вернуть потерянное, а тот в свою очередь уже вошел во вкус побед и горел желанием подчинить себе всю Европу.
Подробностей очередной приближающейся войны я не помнил абсолютно. Ну как абсолютно: помнил Аустерлиц, помнил Йену в шестом году, Прейсиш-Эйлау и Фридланд, после которых был Тильзит в седьмом. Потом в девятом помнил войну со Швецией за Финляндию, и очередную русско-турецкую, которая должна была закончиться как раз перед вторжением Наполеона в Россию. В целом – больше, чем средний человек не увлекающийся историей, но гораздо меньше, чем хотелось бы в ситуации, в которой я оказался.
Однако хуже всего, наверное, было то, что все мои попытки встретиться с Александром и попробовать донести до него очередную порцию предсказаний, поданную как геополитическую аналитику, с треском проваливались. Пересекались мы с императором только на официальных мероприятиях, где место мое было весьма далеко от монаршего тела, а дать мне аудиенцию наедине брат отказывался, ссылаясь на вечную занятость.
Так продолжалось достаточно долго, пока в Петербург не прибыл из Лондона Семен Романович Воронцов, согласившийся в итоге стать моим воспитателем, после того как я написал ему самолично письмо, где изложил кое-какие свои взгляды на внешнюю и внутреннюю политику и предложил по поводу них подискутировать. Видимо таким образом, мне удалось заинтересовать этого достаточно незаурядного человека, немало сделавшего для России на дипломатической ниве.
Разница в подходах между дуболомом Ламсдорфом и аккуратным дипломатом Воронцовым стала заметна мгновенно. В отличие от генерала, мгновенно бросившегося ломать меня в соответствии со своими представлениями о порядке, Семен Романович некоторое время приглядывался ко мне, изучал распорядок дня которым я живу, учебные программы, которые прохожу, несколько раз цеплял меня за язык и выводил на длинные беседы в которых мы рассуждали о самых разных вопросах, начиная от землепашества в условиях северного питерского климата и заканчивая вопросами устройства вселенной. Было очевидно, что какие-то инструкции Воронцов перед вступлением в должность от императора получил и теперь откровенно присматривался к навязанному – как я потом узнал, дипломат долго не хотел становиться воспитателем великого князя и эту должность предлагал ему еще Павел – подопечному.
Тут нужно признать, что мне далеко не всегда удавалось сдержать свой порой слишком длинный язык, и иногда из моего рта вылетали слова, которые, наверное, произносить не стоило. Однако дело в том, что я так соскучился по обычным разговорам со взрослыми людьми на нормальные взрослые темы, выходящие за рамки моего обучения и быта Зимнего дворца, что часто-густо не мог сдерживать свои фонтаны красноречия. Тут надо отдать должное Семену Романовичу – с которым, впрочем, я был согласен далеко не по всем вопросам, особенно что казалось внешней политики – воспитатель общался со мной исключительно как равный с равным без скидок на возраст или наоборот благоговением перед высоким статусом.
Так, в качестве примера, я с уверенностью заявил о восьми планетах солнечной системы, совершенно не подумав о том, что Нептун все еще не был открыт и пока «в обойме» числится только семь «шариков». На все уточняющие вопросы Воронцова, откуда мол у меня такие интересные сведения, я только пожимал плечами и уверенно отвечал, что просто знаю. Когда же меня в итоге попытались обвинить в том, что просто придумываю все по-детски, я предложил Воронцову пообщаться на эту тему с Шарлоттой Карловной. На следующий день воспитатель пришел задумчивым и молчаливым и как-то по-особенному подозрительно наблюдал за тем, как я вдумчиво листаю очередную философскую галиматью, автоматически делая пометки карандашом в лежащем рядом на столе блокноте.
В общем, именно Воронцов натолкнул меня на мысль, о том, как правильно взаимодействовать с императором, что в итоге привело к достаточно серьезным последствиям.
- Почему бы вам, ваше высочество, не попробовать обратиться к императору посредством карандаша и бумаги, раз уж, как показала практика, вы владеете этими двумя вещами весьма искусно. Меня же вам удалось заинтересовать таким образом, возможно и его императорское величество не устоит перед силой эпистолярного жанра, - пожал плечами Семен Романович, узнав источник моих затруднений. – Однако, если вы хотите моего совета, то не следует уподобляться разным доморощенным радетелям за народное и государственное благо и расписывать, как следует обустроить империю, чтобы тут всем сразу стало жить хорошо.
- За кого вы меня принимаете, Семен Романович? – Немного возмутился я, - это я отлично понимаю. Вот только какая тема сможет заинтересовать императора и при этом быть достаточно «узкой», дабы не выглядеть беспочвенными рассуждениями о поиске смысла жизни.
- Давайте подумаем вместе, - все же Воронцов был прекрасным педагогом и даже я даже учитывая мой «внутренний возраст» и знания человека двадцать первого века невольно начал прислушиваться к его советам и ценить его мнение. Что ни говори, а воспитатель имел опыт обращения в таких средах, до которых мне дорасти не удалось, - как вы думаете, какие главные проблемы России?
- Кроме войны с Наполеоном, мимо которой нам проскочить явно не удастся, и которая обойдется нам в десятки тысяч жизней русских людей и миллионы рублей, выброшенных на ветер?
- Кроме, - усмехнувшись тому, как я сформулировал вопрос, кивнул Воронцов. Он, будучи, как ни крути, продуктом своей эпохи, ко всему прочему являясь заядлым англофилом, считал войну с терроризирующим континент корсиканцем делом нужным и правильным. Впрочем, так считали большинство российских дворян, и, в том числе – что меня поражало особенно – проходящие по военному ведомству, которым собственно и предстояло идти в штыковую на французскую картечь.
«Интересно, какой процент служащих сейчас офицеров доживет до пятнадцатого года, пройдя через все войны следующих пятнадцати лет», - пришла в голову неожиданная мысль. - «Где-то читал, что из начавших войну в сорок первом срочников 22-23 годов рождения до победы дожило что-то около пятнадцати процентов. Вряд ли тут цифры сильно лучше, если даже генералы типа Багратиона регулярно гибли в больших сражениях».
В слух, однако, я сказал другое.
- Проблем на самом деле – завались.
- Озвучьте ваше видение, я с удовольствием выслушаю, - приглашающе улыбнулся Воронцов.
- Первое – это крепостное право, - навал я сразу же пришедшую на ум проблему, - и крестьянский вопрос в целом.
- Вы считаете крепость проблемой?
- Без сомнения, - я кивнул.
- Здесь, боюсь я, вам мало что светит, - покачал головой воспитатель. – С одной стороны, на сколько я знаю император тоже рассматривает вопрос упразднения или хотя бы на первом этапе смягчения крепостной зависимости крестьянства. С другой, видится мне что вопрос этот слишком сложен и может вызвать всеобщее недовольство как бы его не пытались решить. Сомнительно что в такое бурное время, когда государство столкнулось с сильным внешним врагом правитель будет рисковать и подрывать устои, на которых держится вся конструкция Российской империи.
- Ром, плеть и содомия, - грустно усмехнулся я в ответ.
- Что? – Выпучил глаза граф.
- Говорят, что английский флот держится на трех китах, - пояснил я старую шутку, одновременно соображая настолько ли она старая. По всему выходило, что да. – Ром, плеть и содомия. И вроде английский флот самый сильный в мире, но хотим ли мы таких устоев?
Вопрос был, что называется с двойным, дном, а если учитывать англофильские политические симпатии Воронцова, то даже с тройным, поэтому он предпочел на него не отвечать.
- Согласен с тем, что крестьянский вопрос сложен, - только кивнул воспитатель, - однако боюсь, что как раз в этом направлении у императора достаточно советников, и мысли от вас ему будут вряд ли интересны. Может быть что-то еще?
- Да сколько угодно: национальный вопрос, проблемы отставания от наиболее развитых держав в промышленности, развитие восточных регионов и Русской Америки, заселение южных земель доставшихся нам по итогам войн последних двадцати-тридцати лет.
- Национальный вопрос?
Я вновь мысленно прикусил себя за язык. А есть он вообще сейчас этот национальный вопрос? Ну то есть фактически-то есть, но рассматривает ли его кто-нибудь как проблему?
- Да, - кивнул я, решив отыгрывать до конца, раз уж ляпнул не подумавши. – За последние сто лет Россия обильно приросла землями населенными другими народами. Часть из них славяне и разговаривают на похожих языках, часть – нет. Некоторые исповедают даже другую религию.