В первые годы царствования последнее слово почти всегда оставалось за Марией Федоровной. Императрица-мать, несомненно, обладала политической интуицией и старалась помочь сыну в выборе кандидатов на ответственные государственные посты. Так, в 1903г. ей удалось не допустить отставки С. Ю. Витте с поста министра финансов, утвердить после убийства Плеве на пост министра внутренних дел кандидатуру П. Д. Святополк-Мирского. Осенью 1902г. она рьяно встала на защиту Финляндии, считая проводимую там Николаем II политику русификации неправильной и вредной для России. Особенно ее возмущали действия финляндского генерал-губернатора Н. И. Бобрикова, которые вызывали волнения в Финляндии. Она жестко потребовала от Николая его отставки. Мать обвиняла сына в том, что он этого «никогда не сделал бы по своей инициативе». «Если не скажу тебе правды я,– писала она Николаю,– то кто скажет?»[27] Однако в этот раз Николай не послушал мать.
Наконец, нельзя не упомянуть и еще об одном назначении, в котором позиция Марии Федоровны сыграла едва ли не решающую роль,– с середины октября 1905г. ближайший сподвижник Александра III С. Ю. Витте стал главой Совета министров. «Это гениальный человек с ясной головой»,– писала Мария Федоровна сыну 16 октября 1905г.[28] и просила на него положиться. После отставки Витте в 1906 г. влияние императрицы Марии Федоровны на политику сына стало стремительно падать, пока совершенно не сошло на нет. В их отношениях остались только почтение к матери и их взаимная любовь. Для Марии Федоровны он навсегда остался «бедным Ники». «Бедный мой сын», – так не раз писала она в письмах. «Твой бедный Ники», – отвечал он ей. Впрочем, таким же несчастным он был и для жены, подписывая свои письма «Твой бедный муженек» и получая в ответ «Мой бедный Ники».
В первые годы брака Николай II и Александра Федоровна были счастливы. Однако, говоря словами классика, «все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему»[29]. Друг за другом рождались чудесные дочери – великие княжны Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия. После появления на свет четвертой дочери великий князь Константин Константинович написал в дневнике: «Господи, все вместо радости почувствовали разочарование, так ждали наследника…»[30] Вскоре императорская чета стала регулярно встречаться с французом месье Филиппом (настоящее имя – Филипп Низье-Вашо). Он пользовался репутацией гипнотизера, будто бы излечивающего нервные болезни. Он сумел внушить императрице, что если она будет следовать его советам, то непременно родит сына. Летом 1902 г. тридцатилетняя императрица, мать четверых детей, под воздействием предсказаний Филиппа заключила, что она беременна. Все ждали наследника, и больше всех императрица, но чуда не произошло, беременность была ложной. Филипп объявил, что она родит сына, если обратится к покровительству святого Серафима Саровского. Православная церковь не знала такого святого, но выяснилось, что в Саровском монастыре жил монах-праведник, способный творить чудеса. Император потребовал от Святейшего синода причислить к лику святых преподобного Серафима. На возражения обер-прокурора К. П. Победоносцева, что канонизация не совершается по приказу царя, Александра Федоровна ответила: «Император может все». Через год преподобный Серафим был канонизирован. Царская семья совершила поездку в Саров для поклонения мощам преподобного Серафима в надежде на «милость Божью», где императрица купалась в чудотворном источнике преподобного. Молитвы Николая и Александры были услышаны! 30 июля 1904 г. в Петергофе родился долгожданный наследник, названный Алексеем в честь любимого Николаем II царя Алексея Михайловича Тишайшего. Но, словно роковой печатью, Алексей был отмечен с первых дней жизни: вместе с генами английского королевского дома мальчик унаследовал тяжелую, по тем временам неизлечимую болезнь – гемофилию. Этой страшной болезнью страдал сын королевы Виктории Леопольд, несколько ее внуков и правнуков. Болезнь унесла из жизни брата и двух племянников императрицы Александры Федоровны. Наиболее характерным клиническим симптомом этого заболевания является нарушение системы свертывания крови, приводящее к обильным, подчас смертельным кровотечениям.
Особенно тяжелый кризис у Алексея произошел во время пребывания царской семьи на охоте в белорусском имении «Спала» осенью 1912г. Мальчик, прыгнув из лодки на берег, почувствовал резкую боль в паху и бедре. Врачи обнаружили быстро увеличивающуюся гематому. Николай в письме к матери так описывал состояние Алексея: «Дни от 6-го до 10-го октября были самые тяжелые. Несчастный маленький страдал ужасно, боли схватывали его спазмами и повторялись почти каждые четверть часа. От высокой температуры он бредил и днем, и ночью, садился в постели, а от движения тотчас же начиналась боль. Спать он почти не мог, плакать тоже, только стонал и говорил: „Господи, помилуй“. Я с трудом оставался в комнате, но должен был сменять Аликс при нем, потому что она, понятно, уставала, проводя целые дни у его кровати. Она лучше меня выдерживала это испытание, пока Алексею было плохо, но зато теперь, когда, слава Богу, опасность миновала, она чувствует последствие пережитого и на бедном сердце ее это сказалось»[31]. Именно в ночь на 10 октября пришла телеграмма Распутина, извещающая, что ребенок не умрет. Многие очевидцы описывали эту сцену, расставляя те или иные акценты в зависимости от отношения к императрице и Распутину, но никто из них не пытался понять неведомые стороннему взгляду мысли и чувства матери, заново обретшей сына, увидевшей наяву чудо – выздоровление своего мальчика.
В дальнейшем императрица Александра Федоровна, как больной, зависимый от наркотика, не могла жить без увещеваний Распутина. Две силы неудержимо влекли к нему несчастную мать: страх потерять ребенка и надежда на его выздоровление. Вот он – настоящий русский мужик, именно он говорит им от лица всей России, считала она. Он знает, что делать, он – «Божий человек». И Распутин, прекрасно сознавая свою роль в жизни царской семьи, постоянно внушал императрице, что их сын будет жить, и династия сохранится, только пока жив он сам; смерть же его неизбежно будет концом династии Романовых. Его слова оказались пророческими: после убийства Распутина до расстрела царской семьи прошло всего полтора года.
Боль, переживания за больного Алексея сближала семью, превратив их маленький мир в круг единомышленников. «Всего лучше чувствовал себя Николай II в тесном семейном кругу. Жену и детей он обожал. С детьми состоял в тесных дружеских отношениях, принимал участие в их играх, охотно совершал с ними прогулки и пользовался с их стороны горячей, неподдельной любовью. Любил он по вечерам громко читать русских классиков в семейном кругу. Вообще, более идеальной семейной обстановки, нежели та, которая была в царской семье, представить себе нельзя. На почве общих семейных нравов, как русского, так и западноевропейского обществ, семья русского самодержца представляла столь же редкое, сколь и сияющее исключение» – так охарактеризовал Николая II как семьянина в своих воспоминаниях генерал А. А. Мосолов[32].
В год рождения долгожданного цесаревича Алексея Николаевича началась Русско-японская война. После ее объявления в столице империи 27 января 1904г. проходили патриотические демонстрации: «Трогательные проявления народных чувств и в полном порядке!»[33] И всего через два месяца затонул, подорванный на мине, броненосец «Петропавловск», в декабре был сдан Порт-Артур, в феврале 1905г. русская армия потерпела поражение под Мукденом, в мае в Цусимском сражении почти полностью погибла русская эскадра адмирала З. П. Рожественского. Позорное поражение в войне и не менее позорный для России мирный договор в Портсмуте. Как написала в своем дневнике великая княгиня Ксения Александровна, «война бессмысленно началась и велась, и еще глупее кончается!». «Ее нам навязали так же, как навязывают мир, потому что так хочет Америка, Англия, я не знаю, кто еще – а Россию почти даже и не спрашивают!!» – с горечью восклицала она[34].
9 января 1905г., вошедшего в историю как «Кровавое воскресенье», Николай II находился в Царском Селе. Огонь по мирному шествию петербургских рабочих к Зимнему дворцу с петицией к царю об улучшении жизненных условий простых людей солдаты открыли, следуя приказу великого князя Владимира Александровича. «Господи, как больно и тяжело!»[35] – записал в этот день в дневнике Николай II. Но общественное мнение возложило всю ответственность на самого царя. Кайзер Вильгельм II, выражая сожаление о случившемся в Петербурге, в свойственной ему нравоучительной манере писал своему августейшему кузену[36]: «Так как у этих, сбитых с толку и невежественных людей, большинство которых привыкло смотреть на царя как на отца и говорить ему „ты“, сложилось убеждение, что им можно подойти ко дворцу царя и рассказать ему о своих желаниях, то высказывается мнение, что было бы полезно, если бы царь принял некоторое количество их, собранных на площади и оцепленных войсками и, окруженный свитой и высшим духовенством с крестами, попробовал бы с балкона Зимнего дворца поговорить с ними как отец, прежде чем начнет действовать военная сила. Возможно, что таким путем удалось бы совершенно избегнуть кровопролития или по крайней мере уменьшить его размеры. <…> В результате недовольный наблюдатель,– даже, может быть, и подданный,– все более и более склонен сваливать на плечи царя ответственность за все, чем он недоволен. В обычное время это не беда и в конституционных государствах не так опасно, так как министры короля должны заделывать все бреши и защищать его особу. Но в России, где министры не могут оградить священной особы правителя, потому что всем известно, что они являются только орудиями в его руках, подобные волнения, вносящие тревогу и беспокойство в русские умы и побуждающие последние ставить в вину правителю все, что случается неприятного, являются очень серьезной опасностью для главы государства и его династии, потому что ведут к их непопулярности»