1916 год: перелом в Мировой войне в пользу России
Император Николай II во главе армии
Сомнения, страхи и пророчества катастрофы, которыми члены правительства и думской оппозиции встретили известие о принятии Государем верховного главнокомандования, оказались несостоятельными. Наоборот, именно после того, как Николай II встал во главе армии, ход войны принял для России положительный оборот.
Великий князь Кирилл Владимирович в своих воспоминаниях писал: «Государь возложил на себя обязанности Верховного Главнокомандующего наших армий. Сосредоточение командования в руках одного человека значительно повлияло на наши военные успехи. Прекратилась бесконечная постыдная сдача одной укрепленной позиции за другой. Принятие Государем верховного главнокомандования приветствовалось солдатами — на фронте возродилась надежда»[109].
Первыми шагами Императора Николая II на посту Верховного главнокомандующего была смена руководства Ставки. Великий князь Николай Николаевич был отправлен Наместником на Кавказ. Устранялся весь прежний высший командный состав, менялась структура Ставки. Непопулярный генерал Янушкевич был отправлен в отставку с должности начальника штаба. На его место был назначен генерал М. В. Алексеев, бывший до этого командующим войсками Северо-Западного фронта.
Произошли изменения и в управлении фронтами. Широкая площадь Северо-Западного фронта заставила разделить его на два самостоятельных фронта: Северный, которым командовал генерал Н. В. Рузский, а затем генерал А. Н. Куропаткин, и Западный, которым командовал генерал А. Е. Эверт.
Ставкой Императора Николая II стал город Могилев, так как прежняя Ставка в Барановичах оказалась под угрозой занятия противником. С переездом Ставки в Могилёв город был превращён в укреплённый лагерь. Императорскую Ставку обороняли отдельный авиационный отряд, отдельная артиллерийская батарея, батарея воздушной артиллерийской обороны и другие конные и пешие отдельные воинские подразделения.
Великий князь Андрей Владимирович, чьи воспоминания мы уже приводили, писал: «Как неузнаваем штаб теперь. Прежде была нервность, известный страх. Теперь все успокоились. И ежели была бы паника, то Государь одним свои присутствием вносит такое спокойствие, столько уверенности, что паники быть уже не может. Он со всеми говорит, всех обласкает; для каждого у него есть доброе слово. Подбодрились все и уверовали в конечный успех больше прежнего»[110].
Новый начальник штаба генерал Алексеев также писал о благотворном влиянии Императора: «С Государем спокойнее. Его Величество даёт указания, столь соответствующие боевым стратегическим задачам, что разрабатываешь эти директивы с полным убеждением в их целесообразности. Он прекрасно знает фронт и обладает редкой памятью. С ним мы спелись. А когда уезжает Царь, не с кем и посоветоваться»[111].
Генерал барон П. Н. Врангель оставил такие воспоминания о своих встречах с царём: «Мне много раз доводилось близко видеть Государя и говорить с ним. На всех видевших его вблизи Государь производил впечатление чрезвычайной простоты и неизменного доброжелательства. Это впечатление явилось следствием отличительных черт характера Государя — прекрасного воспитания и чрезвычайного умения владеть собой. Ум Государя был быстрый, Он схватывал мысль собеседника с полуслова, а память его была совершенно исключительная. Он не только отлично запоминал события, но и карту; как-то, говоря о Карпатских боях, где я участвовал со своим полком, Государь вспомнил совершенно точно, в каких пунктах находилась моя дивизия в тот или иной день. При этом бои эти происходили за месяца полтора до разговора моего с Государем, и участок, занятый дивизией на общем фронте армии, имел совершенно второстепенное значение»[112].
Первыми шагами Николая II стали решительные меры по восстановлению упавшей до критической черты дисциплины в русской армии.
5-го сентября 1915 года генерал Алексеев довёл до сведения всех командующих фронтами: «Государь Император повелел мне сообщить вам, что до Его Величества доходят многочисленные жалобы от разных слоёв населения театра войны на чинимые войсками и особенно отдельными воинскими чинами обиды и угнетения населению: не редки грабежи, особенно часты поджоги, совершенно не вызванные требованием военной обстановки. Его Величество повелевает не останавливаться ни перед какими мерами для водворения строгой дисциплины в войсках и перед суровыми наказаниями в отношении отлучившихся от своих частей чинов и в отношении грабителей, мародёров и поджигателей»[113].
Не менее решительно Николай II приказал прекратить ложные сведения о потерях и успехах противника, чем грешили донесения многих генералов, опасавшихся «строгого» великого князя Николая Николаевича. От имени Императора генерал Алексеев разослал всем командующим следующую телеграмму: «Государь Император повелел поставить в известность всех начальников, что Он желает в их донесениях читать только истинную правду без умолчания о неудачах, потерях в людях и материальной части, без преувеличения некоторых фактов особенно относительно силы неприятеля»[114].
Одновременно с этим Николай II проявил упорство и настойчивость в организации усилий по улучшению снабжения армии оружием и боеприпасами, а также уделял большое внимание перевооружению русской армии.
Большое значение приобрели посещения Николаем II воинских частей на передовой.
М. Лемке писал: «Всем нравятся здесь частые поездки Царя к войскам; Николай Николаевич ездил только в штабы фронтов, а войска почти не видел»[115].
Генерал А. И. Спиридович вспоминал: «29 января Государь прибыл на Северный фронт. […] Утром в тот день императорский поезд остановился на ст. Вышки в 28 верстах от крепости Двинск. На платформе встретил почетный караул от Кабардинского Его Величества полка. […] Поехали к войскам. Ясное, морозное утро. Государь тихо объезжал войска, отдельно говорил с частями, благодарил солдат и офицеров. Затем обратился с общей ко всем речью. — «Я счастлив, что мог прибыть сюда и увидеть хотя бы представителей вашей доблестной, пятой армии…» Звонко звучали слова Государя. — «Горжусь, что нахожусь во главе одной из наших армий, которую составляете вы, молодцы…» Речь Государя была особенно задушевна. Не менее задушевное неслось и «Ура» в ответ Государю. А когда оно стихло, подавшийся вперед на стременах генерал, Гурко, в лихо заломленной папахе, как-то особенно вдохновенно отчетливо произнес:
— Во свидетельство нашей готовности отдать все силы за Царя и Родину и во славу Государя Императора Самодержца Православной Руси наше русское громовое «Ура»!
И из тысячи уст вырвалось действительно громовое «Ура!».
Этот смотр в 15 верстах от неприятеля, охраняемый целой эскадрой аэропланов, произвел тогда особенное впечатление. Это посещение фронта имело самое благотворное влияние. Почти целый месяц после него военная цензура фронта устанавливала ряд восторженных писем солдат на родину о приезде Государя, о его беседе, о том, какой Он. Письма отражали тот высокий моральный подъем, который принес приезд Государя. Только после революции некоторые генералы как-то странно забыли о благотворном влиянии, которое оказывали на войска те смотры Государя»[116].
Чёткое и конкретное руководство войсками со стороны Николая II, его решительные указания привели к слаженной деятельности Ставки и сыграли важнейшую роль в успешном окончании Вильно-Молодеченской операции. Оценивая роль Императора в командовании войсками на примере успешной Вильно-Молодеченской операции, генерал Спиридович писал: «Военный историк расскажет когда-нибудь беспристрастно, как многое в этой операции, казавшееся почти невозможным, выполнялось блестяще только благодаря магическим словам: «По повелению Государя Императора», «Государь Император указал», «Государь Император приказал», что то и дело значились тогда в телеграммах генерала Алексеева разным начальникам, Беспристрастный военный историк должен будет указать на то, сколь большую роль играл в успехе той операции лично Государь Император, помогая генералу Алексееву своим спокойствием, а когда нужно было, твёрдым и властным словом. Ещё недавно столь растерянный (в роли Главкома С.-Западным фронтом), генерал Алексеев как бы переродился, нашёл себя, овладел умом и талантом. Таково было влияние на него спокойного и вдумчивого Государя. Генерал Алексеев, знавший, какую роль сыграл в те дни Император Николай II, просил Его Величество возложить на себя за Вильно-Молодеченскую операцию орден Св. Георгия 4-й степени. Государь горячо поблагодарил Алексеева, но отказал ему в просьбе. Это мало кто знает, но это исторический факт»[117].
Виленское сражение завершило кампанию 1915 года. Истощённые противники перешли к окопной войне. Несмотря на нанесённый сокрушительный удар, германскому командованию не удалось вывести Россию из войны. Завязнув в русских просторах и бездорожье, немцы истощили свои силы и остановились. То же самое произошло и на Юго-Западном фронте, где в результате успешных действий генерала Ельши-на под Клевнью и генерала Деникина под Чарторыйском противник был разбит и отброшен на всех направлениях. Гигантский фронт застыл на всем протяжении.
В начале 1916 года русские войска достигли крупных успехов на Кавказском фронте. В январе-феврале 1916 года русская армия штурмом овладела турецкой крепостью Эрзерум. Потери турок составили: 60 000 убитыми и ранеными, 13 000 пленными, 9 знамён, 323 орудия, большие склады оружия и боеприпасов, артиллерийские парки[118].
Взятие Эрзерума настолько деморализовало турецкую армию, что больше никаких крупных наступлений против русских она предпринять не смогла. Русские, тем временем, овладели городами Трапезундом и Эринджаном.
К моменту начала весенне-летней кампании 1916 года русская военная промышленность совершила большой скачок. Черчилль так оценивал этот скачок: «Мало эпизодов Великой войны более поразительных, нежели воскрешение, перевооружение и возобновленное гигантское усилие России в 1916 году. К лету 1916 года Россия, которая 18 месяцев перед тем была почти безоружной, которая в течении 1915 года пережила непрерывный ряд страшных поражений, действительно сумела, собственными усилиями и путем использования средств союзников, выставить в поле — организовать, вооружить, снабдить — 60 армейских корпусов, вместо 35, с которыми она начала войну»[119].
Действительно, рост военного вооружения России был ошеломляющим: было построено 37 новых заводов, производство винтовок возросло в 3 раза, орудий в 8 раз, количество боеприпасов в 5 раз. Численность армии была увеличена на 1,4 млн человек[120]. Особенно много внимания уделялось ликвидации «снарядного голода». При Главном артиллерийском управлении была создана специально организация уполномоченного ГАУ генерал-майора С. Н. Банькова. На заводах этой организации началось массовое производство гранат и запальных снарядов. В 1916 году частные и казенные заводы России изготовили 30 974 678 снарядов (для сравнения в 1915 году эта цифра составляла 9 567 888 снарядов). Кроме снарядов, на заводах было налажено изготовление бомб и мин. В 1915–1917 годах было изготовлено 7 953 078 бомб и 1 568 489 мин[121]. Правительство широко поддерживало инициативы промышленников по выпуску снарядов. Заказы поддерживались, выдавались щедрые авансы. Если промышленник заявлял, что выполнение заказа требует нового оборудования, он получал аванс в размере 2/3 заказа, а за выполнение заказа при старом оборудовании брал 30 %. Такие крупные заводы, как Путиловский, Балтийский и другие, получали авансы без всяких условий и гарантий. Прибыли военных промышленников были очень большими. Так, например, прибыль «Треугольника» составляла в 1914 году 13,3 %, а в 1916 году 29,7 %. Производились заказы вооружения и за границей[122].
В 1915–1916 годах фирме «Векерс» русским правительством было заказано 2 млн снарядов, канадскому обществу вагонных и линейных заводов в Монреале — 3 млн снарядов. К 1 января 1916 года в русской армии было 5300 автомобилей разного назначения, 1700 мотоциклов, 8800 самокатов, 900 прожекторных станций. Плохо дело обстояло с касками, потребность в них была удовлетворена на 10–15 %[123].
Сложности были с транспортом. В результате летней кампании большие территории с железными дорогами оказались в руках противника. Численность же наших войск постоянно возрастала, достигнув к концу 1916 года 7 млн человек. Из-за острой нехватки железных дорог войска приходилось перебрасывать пешим путем. Железные дороги испытывали крайнюю перегруженность, что привело к сильному расстройству железнодорожного транспорта. В связи с этим русское правительство приступило к строительству новых железнодорожных путей. Всего за 1916 год было построено железнодорожных путей 2252, и 608 находилось в строительстве.
В марте 1916 года русские предприняли наступление в районе озера Нарочь. Наступлению предшествовала довольно сильная артподготовка. Главный удар, осуществленный на Западном фронте 2-й армией генерала от инфантерии А. Ф. Рагоза, потерпел неудачу: ценой больших потерь русским удалось продвинуться вглубь неприятельской территории всего на несколько километров.
Между тем, группа генерала П. С. Балуева достигла больших успехов. Части 5-го корпуса выбили немцев из занимаемых позиций, захватили 1300 пленных, значительное количество пулеметов, минометов и другого военного имущества. Таким образом, первая линия обороны немцев была взята. 7-я и 10-я пехотные дивизии принялись за штурм второй линии, но, не имея резервов, которые отстали и не успели своевременно подойти, чтобы поддержать наступление, 5-й корпус был вынужден остановиться. Немцы предприняли отчаянные попытки выбить русских из занимаемых позиций, но все их атаки были отбиты. В это время испортились погодные условия, началась оттепель, дороги стали непроходимыми. Из-за наступивших плохих погодных условий генерал Балуев прекратил наступление.
Группа генерала Л. О. Сирелиуса, выполняя поставленную ей задачу удерживать противника, активного участия в боевых действиях не принимала, мощным артиллерийским огнём создавая у немцев иллюзию скорого наступления.
17-го марта боевые действия под Нарочью закончились. Директивой Верховного Главнокомандующего были даны следующие указания: «Начатая атака неприятельских позиций в районе 1-й и 2-й армий до настоящего времени не привела к решительным результатам, между тем, наступившая теплая погода и обильные осадки, выпавшие за последние дни, сильно заболотили значительную часть района расположения войск и до крайности затруднили дальнейшее развитие операции в общем объеме.
Во исполнение повеления Государя Императора приказываю: 1-й и 2-й армиям прекратить наступление, прочно утвердиться в занимаемом положении, сохранять видимую готовность к продолжению боя, держать противника под угрозой атаки»[124].
В ходе операции русские войска захватили 1200 пленных солдат и офицеров противника, полтора десятка пулеметов, несколько сот винтовок, несколько тысяч винтовочных патронов. Кроме того, у врага было отбито 10 кв. км территории. Потери русских войск составили 78 445 человек убитыми и ранеными. Немецкие потери около 40 000 человек.
Несмотря на то, что наступление под Нарочью не принесло крупного успеха, сам факт его проведения русской армией, которую после поражений 1915 года считали уничтоженной, стал для противника неприятным сюрпризом.
1-го апреля 1916 года в Могилёве под председательством императора Николая II состоялось военное совещание, утвердившее план нового крупного наступления русской армии. Во время обсуждения этого плана генерал Алексеев изложил свое виденье предстоящей операции. Начальник штаба полагал, что главный удар должны будут нанести войска Северного и Западного фронтов, а войска Юго-Западного в наступлении участвовать не должны. В ответ командующие Северного и Западного фронтов высказали сомнение в успехе наступления своих войск. Командующий войсками Юго-Западного фронта генерал А. А. Брусилов, напротив, заявил, что его фронт наступать может, и настаивал, чтобы именно его войскам дали возможность осуществить главный удар.
Император Николай II утвердил как общий план Алексеева, так и частный план Брусилова, соединив их в едином стратегическом замысле по разгрому противника. Результатом совещания была царская директива, доведенная до командования Алексеевым: «Государь Император, утвердив 11-го апреля журнал совещания, состоявшегося 1 апреля подлинным председательством Его Величества, повелел: 1) Общая цель предстоящих действий наших армий — переход в наступление и атака германо-австрийских войск. 2) Главный удар будут наносить армии Западного фронта. Армии Северного и Юго-Западного оказывают содействие, нанося удары с надлежащей энергией и настойчивостью»[125].
Мнение Императора Николая II как Верховного Главнокомандующего было решающим. Генерал Н. И. Иванов, категорически не согласный с планом Брусилова, пошёл к Царю с просьбой отменить план наступления. Деникин вспоминал: «Генерал Иванов после окончания совета пошёл к Государю и со слезами на глазах умолял его не допустить Брусилова, так как войска переутомлены и все кончится катастрофой. Царь отказался менять планы».
Подготовка к предстоящей операции была проведена русским командованием с особой тщательностью и в строжайшей тайне. Готовя прорыв фронта противника, генерал Брусилов требовал массового привлечения авиации. Русские лётчики сумели сфотографировать все вражеские позиции, что позволило затем артиллерии в течение нескольких часов подавить огневые точки австрийцев и немцев. Широко готовилось и применение бомбардировочной авиации. Бомбардировщики «Илья Муромец» объединялись в специальные звенья из 2–4 машин для поражения особо важных целей и шли в полет только в сопровождении истребителей. Истребители были теперь снабжены встроенным бортовым оружием[126].
В тылу Брусилов проводил тренировки по взятию вражеских окопов. Он понял всю несуразность лобовых неподготовленных атак, стоивших русским войскам большой крови.
На рассвете 22-го мая 1916 года мощная канонада возвестила о начале русского наступления на Юго-Западном фронте, вошедшего в историю как «Брусиловский прорыв». Вслед за блестящей артподготовкой, первыми в прорыв пошли армии генералов Лечицкого и Сахарова, 23 мая их поддержала армия Каледина. Начавшееся наступление было полной неожиданностью для противника.
Оборона противника была мощной: он трудился над ней в течение 9 месяцев. Она состояла из двух-трех позиций, удалённых одна от другой на 3–5 км. Позиции были сильно укреплены колючей проволокой, бетонированными бойницами, стальными щитами. Все окопы были обильно снабжены пулеметами, траншейными пушками, бомбометами, минометами и ручными бомбами.
На ковельском и владимир-волынском направлениях противник потерпел сокрушительное поражение и отступал по всему фронту. Вражеская оборона была прорвана и на луцком направлении. 25 мая части генерала Деникина ворвались в Луцк. Противник потерял 82 000 человек убитыми, 45 000 пленными, 66 орудий, 71 миномет, 150 пулеметов. Наши потери составили около 34 000 человек убитыми и ранеными[127].
Австро-венгерские армии эрцгерцога Карла и генерала Пфланцера были полностью уничтожены. Русские овладели Буковиной, частью Южной Галиции, достигли горных хребтов Карпат. Это был ошеломляющий успех. К 1 июня по всему фронту шли упорные бои. На помощь австрийцам поспешили немцы, но и они не смогли остановить русского наступления.
4-го июля русские войска форсировали Прут, а 5-го вышли к Черновицам. «Это был один из самых наисильнейших кризисов на Восточном фронте», — признавал впоследствии немецкий генерал Людендорф. Гинденбург и Конрад срочно направили немецкого генерала Линзенгена на помощь австрийцам. Он должен был нанести контрудар во фланг Юго-Западного фронта совместно с австрийским эрцгерцогом Карлом. Однако, несмотря на бешеную контратаку, противник был отброшен и разбит.
Ошеломляющий успех наступления был неожиданностью и для самого Брусилова, и у него не было достаточно сил, чтобы его развить. К тому же, в ходе наступления в очередной раз проявилась главная отрицательная черта генерала Брусилова — чрезмерное честолюбие и неразборчивость в средствах. Отталкивающим свойством Брусилова было также его равнодушное отношение к чужим жизням, готовность жертвовать ими во имя собственных интересов.
Не имея достаточных резервов, увлекшись успехом, Брусилов поставил своей задачей непременное взятие Ковеля. Между тем противник разгадал его стратегический замысел и перебросил туда большое количество войск. Три русские армии безуспешно штурмовали Ковель, неся большие потери.
Попытки овладеть Ковелем продолжались Брусиловым до ноября месяца, но ничего, кроме еще больших потерь, они не принесли. Ставка указывала Брусилову на необходимость смены направления удара с Ковельского в Лесистые Карпаты, но Брусилов, «не считаясь ни с потерями, ни со складывающейся обстановкой, всякий раз принимал решение наступать на Ковель»[128].
Наконец, Николай II лично вмешался ход битвы и приказал прекратить ненужное кровопролитие.
Николай II писал об этом Императрице в письме от 21 сентября 1916 года: «Я велел Алексееву приказать Брусилову остановить наши безнадежные атаки, чтоб потом снять гвардию и часть других войск с передовых позиций, дать им время отдохнуть и получить пополнения. Нам надо наступать около Галича и южнее у Дорна Ватры, чтоб помочь румынам и перейти Карпаты до начала зимы»[129].
27-го сентября Ставка приказала прекратить наступление, которое стало самым крупным наступлением Первой мировой войны. Тактические результаты его были огромны: противник потерял свыше 1,5 млн человек убитыми и раненными, 272 000 пленными, 312 артиллерийских орудий, 1795 пулеметов, 448 минометов, от противника была очищена территория в 2000 кв. км[130]. Таких результатов не достигала ни одна наступательная операция союзников за весь ход войны.
Несмотря на большие потери, русская армия продемонстрировала не только свою способность к наступлению, но и мощь русской военной промышленности. «Снарядный голод» был преодолен, артиллерийская подготовка была на высоком уровне.
Неудачи 1916 года тяжело сказывались на экономике Германии и Австро-Венгрии. В Германии неуклонно снижалось производство вооружения, армия была истощена. Население, в силу больших неурожаев, голодало. Моральный дух в войсках неуклонно снижался. Германская армия, германский народ ценой невероятного перенапряжения сил на фронте и в тылу продолжали упорно сражаться и повышать производительность труда, но это стоило им тысячей жизней от ран и истощения. Сам кайзер постоянно работал, руководя огромными фронтами. Перспектива была мрачной: кроме несломленных врагов, наращивавших с каждым днем свой потенциал, на горизонте маячила тень вступления в войну США, с их огромным потенциалом.
Германское военное руководство понимало, что во избежание катастрофы необходима передышка или выход одного из противников из войны. Подходящий момент для этого, по их мнению, наступил после разгрома германскими войсками Румынии и смерти австрийского императора Франца-Иосифа в ноябре 1916 года. Вступивший на престол Австро-Венгрии новый император Карл I начал искать пути мирного выхода из европейской бойни. Такие же поиски активизировала и Германия. Наиболее подходящей стороной для таких переговоров немцы считали Россию. Не только потому, что это был наиболее сильный противник, обладавший неисчислимыми человеческими ресурсами, но и потому, что Россия сама находилась в тяжелом положении и в ней с каждым днем увеличивалась опасность социального взрыва. Летом 1916 года немцы через датского государственного советника Андерсена обратились к русскому царю с предложением о мире. Это была уже не первая их попытка договориться с Россией. Германия предлагала России выйти из войны и даже объединится с нею в борьбе против бывших союзников. При этом, правда, германские предложения носили высокомерный и унизительный для России характер. Ей предлагали отказаться от большей части Польши и Прибалтийских провинций.
Император Николай II отверг все эти предложения, заявив, что предметом обсуждения может быть только общий мир[131]. Уже намного позже фон Людендорф, оправдывая позорную политику Германии в оказании помощи русским революционерам, в разговоре с князем Жеваховым говорил: «Германия желала мира, только мира, того мира, который Россия не хотела давать, считая себя связанной обязательствами с союзниками… А этот мир был нужен нам до зарезу… Германия была на грани катастрофы и не могла продолжать войну. Мы три раза обращались к вашему Царю с мирными предложениями, мы соглашались на самые тяжелые условия, ибо осознавали, что речь уже шла не о выгодах или победах, а о жизни и смерти германской нации, но ваш Царь и слышать не хотел о мире… Тогда мы очутились в положении, когда нельзя было ни рассуждать, ни разбираться в средствах»[132].
Однако эти заявления не выдерживают никакой критики. Во-первых, ни о каких «тяжелых условиях» в немецких предложениях речи не шло. Надо хорошо знать характер Вильгельма II, его гордыню и ненасытную алчность германской буржуазии, чтобы поверить в то, что они были готовы отказаться от богатой добычи, для обладания которой было затрачено столько усилий и принесено столько жертв. Действительно, прижатая к стене Германия предлагала России в обмен на заключение с ней сепаратного мира и объединения против Антанты обладание Константинополем и проливами. Но к тому времени это обладание было уже гарантировано России союзниками, и менять союзнические гарантии, подтвержденные обязательствами и договорами, на расплывчатые германские обещания не имело никакого смысла. Во-вторых, Германия никогда «не разбиралась в средствах». Ее предложения России могли быть, и, кстати, скорее всего были, хорошо спланированной провокацией, призванной расколоть Антанту и вывести из участия одного из главных противников.
Таким образом, сепаратный мир с Германией, за который так ратовали некоторые российские круги и отказ от которого до сих пор ставят в вину Николаю II, ничего не давал России, кроме позора и лишений. Все принесенные жертвы оказались бы напрасными, а вся пропагандистская антигерманская риторика военных лет скомпрометированной. Подобный поворот мог бы вызвать такие потрясения, что в России могла бы вспыхнуть настоящая революция и гражданская война, и виновником этих бедствий был бы император. Поэтому утверждения, что сепаратный мир мог бы спасти Россию от революции, также является весьма сомнительными. Не говоря уже о том, что всякое двурушничество было противно натуре Николая II.
В декабре 1916 года немцы вновь через шведского посла предложили России мир. В ответ на это министр иностранных дел России Н. Н. Покровский, выступая в Государственной Думе, сделал от имени Императора и правительства следующее заявление: «Слова о мире, раздавшиеся из того лагеря, на котором лежит вся тяжесть ответственности за зажженный им небывалый в летописях истории мировой пожар, при всей необычности, не были для союзников неожиданными. Ныне, изверившись пробить брешь в нашем союзе, Германия выступает с официальным предложением мира… Все уже принесенные неисчислимые жертвы были бы уничтожены преждевременным заключением мира с врагом, силы которого подорваны, но не обезврежены, и который ищет передышки под обманным лозунгом прочного мира. Русское правительство с негодованием отвергает мысль о самой возможности ныне прервать борьбу и тем дать Германии возможность воспользоваться последним случаем подчинить Европу своей гегемонии. Все мы одинаково проникнуты жизненною для нас необходимостью довести войну до победного конца. Ине дадим остановить нас на этом пути никаким уловкам наших врагов»[133].
Проделанная за 1916 год работа по возрождению русской армии поражает своей грандиозностью. Положение армии и состояние оборонной промышленности к 1917 году несравненно улучшилось.
Рост производства вооружений и технических средств в 1914 году и к январю 1917 годаНАИМЕНОВАНИЕ ВООРУЖЕНИЯ И ТЕХНИЧЕСКИХ СРЕДСТВ (В ТЫС. ШТУК)1914ЯНВАРЬ 1917Ружейные патроны606 309 5441 486 087 920Винтовки132 8441 301 433Самолеты[134]5351870Пулеметы415211 172Артиллерийские снаряды (в штуках)104 90030 974 678Бомбометы и минометы—бомбометов 14 000; минометов: 4500 лёгких и 267 — тяжёлыхОсветительные ракеты14 000около 42 000Яды и удушающие средства—240 тысяч пудовГенерал Н. А. Лохвицкий писал: «Девять лет понадобилось Петру Великому, чтобы нарвских побежденных обратить в полтавских победителей. Последний Верховный Главнокомандующий Императорской Армии — Император Николай II сделал ту же работу за полтора года»[135].
Что касается авиации, то в ходе войны она получила мощное развитие не только в количественном, но и в качественном составе. Самолёты, безоружные в начале войны, получили на вооружение пулеметы и авиабомбы. В 1915 г. появилась и успешно развивалась зенитная артиллерия. Первая ее батарея была сформирована в Царском Селе для защиты Императорской резиденции. В тоже время появились передвижные зенитные установки на автомобилях (их на 1917 год насчитывалось 36)[136].
После нарушения германскими войсками Женевской конвенции и применения ими химического оружия, для русской армии возникла угроза химической войны, поэтому в России появилась химическая промышленность, наблюдался большой рост в строительстве новых химических заводов. «Можно суверенностью сказать, — писал генерал-лейтенант В. Н. Ипатьев, — что потребность нашей армии и флота породила у нас мощную отрасль промышленности — химическую, совершенно независимую от заграничного сырья»[137]. С 1916 года русские войска стали использовать также химические артиллерийские мины и снаряды[138].
За 1916 год количество заводов по производству серной кислоты возросло с 20 в начале года до 33 в конце. В период с конца 1915 по начало 1917 года в России появилось 25 бензольных заводов[139]. В 1916 году в Нижнем Новгороде и в Грозном началось строительство двух заводов по производству тротила.
Впечатляющими были и темпы роста годовой продукции производства, работавшего на оборону.
Русская армия по-прежнему отставала от германской армии в тяжёлой артиллерии, железнодорожных вагонах, паровозах и автомобилях, но общий рост был налицо. Этот рост тем более удивителен, если учесть то тяжёлое отступление, какое пережила армия в 1915 году. Все это произошло в течение 1916 года, то есть именно в то время, когда армией стал руководить император Николай II. Это, прежде всего, касалось наведения элементарного порядка в обеспечении и организации войск. Генерал Головин указывал, что «соответственное потребностям поступление патронов началось лишь в 1916 году»[140].
Несмотря на имеющиеся глубокие проблемы в снабжении, положение к концу 1916 года, в военном и промышленном плане, внушало уверенность в успешном исходе кампании.
На весну-лето 1917 года готовили свое наступление на Западном фронте и союзники. В таких условиях сильно ослабленная германская армия, несмотря на все свои боевые достоинства, просто не смогла бы долго противостоять такому давлению с запада и востока. Катастрофа Германии неминуемо наступила бы в конце 1917 — начале 1918 года. Об этом свидетельствуют и немецкие генералы. Так генерал Людендорф пишет, что всю надежду в начале 1917 года немцы возлагали на подводную войну. «Без подводной войны, — писал Людендорф, — разгром четверного союза в 1917 году казался неизбежным»[141].
Будущее казалось уверенным, фронт надёжным. «17 декабря, — писал Государь Императрице, — все главнокомандующие приезжают сюда на военный совет, так как пора готовить планы на будущую весну»[142].
Численность русской армии была не только восстановлена после тяжёлых потерь 1915 года, но и многократно увеличена. На 1-е января 1917 года она составила 6 млн 845 тыс. человек[143].
Потери русской армии, несмотря на то, что Россия приняла самый мощный удар германской армии, воюя в 1915 году фактически в одиночестве, отнюдь не превышали в процентном отношении потери союзников? или германо-австрийских армий. Все инсинуации на этот счёт не выдерживают критики. Не вдаваясь в рассуждения по этому поводу, так как это не является темой нашего исследования, заметим, что по примерным подсчётам Россия потеряла убитыми, ранеными и пленными 60,3 % от численности армии. Причём в этот процент входят потери 1917 года, то есть периода Временного правительства, когда разложение армии шло стремительными темпами. Если сравнить процент русских потерь с потерями главного нашего противника — Германии, то выясняется, что Германия в процентном отношении потеряла 59,3 %. Потери Австро-Венгрии в этом же процентном отношении составили 54,2 %. Потери Турции — 53,3 %[144].
Понятно, что общие основные потери страны Серединного блока (учитывая Австро-Венгрию и Турцию) понесли на Восточном (Кавказском) фронте. Таким образом, общие потери противников России в процентном отношении в несколько раз превышали русские потери.
Что же касается потерь западных союзников, то они распределись так: Англия 34,8 %, Франция — 55,9, Бельгия — 51,6 %[145].
При этом надо учесть, что Англия в сухопутной войне участвовала весьма ограниченным количеством своих войск, в основном ее потери приходились на военно-морской флот. Франция и Бельгия — воевали в основном на одном фронте и на очень ограниченной территории. Кроме того, в эти потери не входят потери колониальных народов, чьи солдаты воевали на стороне Антанты, не входят потери Австралийского корпуса, а также потери Соединенных Штатов Америки. Из всего вышеизложенного понятно, что русские потери не только не являлись самыми большими потерями Первой мировой войны, но, наоборот, были меньше по совокупности, чем потери её союзников и противников. Это при том, что Россия воевала на четырёх фронтах: германском, австро-венгерском, турецком и ближневосточном (военные действия в Персии).
«Русская армия к тому времени, — писал полковник Генштаба В. М. Пронин, — благодаря усиленному производству отечественной промышленности и поддержке союзников, располагала огромными материальными и техническими средствами, она была ими богата как никогда. […] Русская армия начала 1917 года, прочно державшая свыше, чем 1000-верстный фронт, представляла внушительную силу и могла быть использованной не только для продолжения пассивной обороны, но и для наступления, что, при наличии огромных технических средств, сулило успех. Тот удар, который готовилась нанести вместе с союзниками Россия, был бы, более чем вероятно, роковым для Германии»[146].
Генерал А. С. Лукомский писал в своих воспоминаниях: «Заседание состоялось 17/30 и 18/31 декабря под председательством Государя Императора. Главный удар решено было нанести на Юго-Западном фронте. На этом фронте остановились вследствие того, что по имеющимся условиям там можно было начать операцию раньше, чем на Западном и Северном фронтах, позиции противника там были более слабые и рассчитывали, что на этом фронте, после прорыва позиции противника, можно будет достичь решительных результатов. После успеха на Юго-Западном фронте намечено было перейти в наступление и на других фронтах»[147].
Это было последнее большое военное совещание императора Николая II — верховного главнокомандующего. 18-го декабря Николай II покинул Ставку и отправился в Царское Село.
В. И. Мамонтов писал о том времени в своих воспоминаниях: «Я нашел Государя бодрым и жизнерадостным, каким уже давно Его не видел. Он великолепно выглядел и казался помолодевшим и полным сил, что я Ему и высказал. «Физически-mo я всегда чувствую себя хорошо, и это неважно, что я выгляжу лучше, — сказал мне Государь. — А вот важно то, что нравственно я сейчас совершенно спокоен и уверенно смотрю в будущее. Я много работаю и, будучи в курсе всех наших военных действий, вполне убежден, что победа нам обеспечена».
Мамонтов, согласившись с царём, что военная ситуация благоприятна для России, высказал озабоченность внутриполитической обстановкой. «Государь внимательно, с недоверчивой улыбкой и возраставшим изумлением слушавший меня не прерывая, при заключительных словах моих воскликнул: «Да вы с ума сошли, вам все это приснилось и приснилось когда же? Чуть не накануне нашей победы?!И чего вы боитесь? Сплетен гнилого Петербурга и крикунов в Думе, которым дорога не Россия, а их собственные интересы? Можете быть спокойны; если бы и могли произойти какие-нибудь неожиданности, то соответственные меры против них приняты и повторяю, победа теперь уже не за горами»[148].
До февральских событий оставалось меньше трёх месяцев.
Россия и западные союзники в Первой мировой войне
Став волею судьбы союзниками России в противостоянии германской гегемойии, правящие круги Франции и Англии рассматривали Россию не как равноправного союзника, но как средство, с помощью которого они собирались сокрушить могучего противника и перекроить мир в свою пользу. Любые трудности и неудачи России рассматривались западными демократиями лишь с точки зрения своих эгоистических интересов и как лишний повод для умаления ее значения и как средство ее ослабления. С самого начала войны правительственные круги союзных держав воспринимали Россию как «паровой каток», который задавит Германию. При этом союзники не собирались считаться с русскими потерями.
«По культурному развитию, — писал посол Франции Морис Палеолог, — французы и русские стоят не на одном уровне. Россия — одна из самых отсталых стран на свете. Сравните с этой невежественной бессознательной массой нашу армию: все наши солдаты с образованием; в первых рядах бьются молодые силы, проявившие себя в искусстве, в науке, люди талантливые и утонченные; это сливки человечества… С этой точки зрения наши потери будут чувствительнее русских потерь»[149].
Это пренебрежительное отношение к русскому человеку распространялось на Западе и на всю Россию в целом. Там её воспринимали в основном как огромный источник людских и сырьевых ресурсов.
До конца 1915 года союзники имели большое влияние на русское верховное командование. По просьбе Франции главнокомандующий великий князь Николай Николаевич дважды менял направление главного удара с австрийского на германский фронт, что значительно облегчало положение французов, но лишало Россию возможности завершить разгром Австро-Венгрии и выйти на Балканы.
Свое влияние на русское командование союзники оказывали через своих военных представителей при русской Ставке, а политическое давление осуществлялось через посольства в Петрограде.
Отстранение великого князя от верховного командования, отставка министра иностранных дел С. Д. Сазонова, назначение главой правительства Б. В. Штюрмера — всё это вызвало крайнее беспокойство на Западе. Насколько западные союзники, прежде всего англичане, ценили Сазонова, видно из письма английского посла сэра Джорджа Бьюкенена. Это письмо Бьюкенен написал Николаю II ещё накануне отставки министра иностранных дел. Сам факт такого письма являлся вмешательством во внутренние дела России и посягательством на самодержавные права русского Императора. Такое письмо грозило самыми серьёзными осложнениями русско-английских отношений. Тем не менее, невзирая на это, Бьюкенен решился на такой грубый шаг. Вот текст письма английского посла Императору Николаю II: «Английское посольство, Петроград, июль 6/191916. Секретно. Ваше Величество всегда мне разрешали говорить откровенно обо всех делах, которые могут, в прямом смысле или косвенном, влиять на успешный конечный исход в этой войне и на заключение мира, который будет гарантией от ее возобновления в последующие годы. Вот я и осмеливаюсь почтительно это сделать. Я действую полностью по своей личной инициативе и со всей личной ответственностью, и я должен просить прощения у Вашего Величества за этот шаг, который, я знаю, не соответствует дипломатическому этикету. Упорные, настойчивые слухи, доходящие до меня, свидетельствуют о намерении Вашего Величества освободить от своих обязанностей министра иностранных дел господина Сазонова. Так как я не осмеливаюсь просить аудиенции, я решаюсь обратиться к Вашему Величеству с личной просьбой и прошу взвесить те важные последствия ухода господина Сазонова, которые могут повлиять на такой важный вопрос, как продвижение к победе в войне. С господином Сазоновым мы работали вместе в течение шести лет в тесном контакте, и я всегда рассчитывал на его поддержку превратить военный союз между нашими странами в этой войне в постоянный. Я не могу скрыть от Вашего Величества те чувства, которые я ощутил при известии об его отставке. Я, конечно, могу вполне ошибаться, и может быть господин Сазонов, которого я давно не видел, собирается уйти в отставку из-за своего здоровья. Тогда я буду весьма сожалеть об этом. Я еще раз прошу Ваше Величество извинить меня за это личное послание. Бьюкенен»[150].
В поддержку Сазонова активно выступал и посол Франции Морис Палеолог. Такая горячая забота о министре Сазонове со стороны западных союзников ещё больше насторожила Царя. Встав во главе армии, он предпринял ряд шагов, ограничивший вмешательство союзного командования в жизнь русской Ставки. Вместо военных представителей союзников, которые присутствовали при Ставке Николая Николаевича, царь согласился, чтобы союзные командования имели при его Ставке свои военные миссии. Адмирал Бубнов писал: «После того как Государь Император принял от великого князя Николая Николаевича верховное командование, бывшие при великом князе единоличные представители английских и французских вооруженных сил преобразованы в военные миссии, в составе нескольких чинов»[151].
Сразу же выяснилось, что миссии эти впредь будут играть чисто декоративную функцию. Их представителей перестали допускать к стратегическому планированию операций и делиться с ними военными секретами. Кроме того, царь пресёк любые попытки представителей западных миссий влиять на русское верховное командование.
6 января 1916 года французский посол в Петрограде М. Палеолог с тревогой пишет министру иностранных дел А. Бриану о деятельности главы французской военной миссии генерала маркиза де Ла Гиша: «Мне кажется, что Глава нашей военной миссии не может исполнять свои прямые обязанности. Фактически его деятельность сводится к почётной миссии при Императоре»[152].
В письме от 11 января 1916 года уже Ла Гиш спешит сообщить Палеологу из русской Ставки: «Господин Посол! Мне нет необходимости рассказывать Вам о той нервозной обстановке, в которой мы здесь живём. […] Мы не можем ни на что реагировать, так как у нас до сих пор не было ни одного контакта с Генеральным Штабом»[153].
Генерал А. И. Спиридович свидетельствовал: «В Ставке на Государя очень давили представители иностранных держав. Давили, старались влиять, но и только. Никто так твердо и самостоятельно не вел русскую национальную линию с иностранцами, как Император Николай Второй. Слабость в этом отношении Сазонова, его угодничество перед союзниками были одной из причин его увольнения. Этой излишней угодливостью страдала Ставка Вел. Кн. Николая Николаевича»[154].
Николай II чётко и недвусмысленно дал понять, что Россия будет проводить независимую от западных союзников политику и что эта политика будет направлена прежде всего на удовлетворение исторических интересов России, которая несла самые тяжёлые потери в Мировой войне. Хотя, конечно, речи не шло об игнорировании интересов союзников, от которых Россия, в силу ряда причин, испытывала определённую экономическую зависимость. Кроме того, император Николай II считал для России жизненно необходимым выиграть войну, а участие в этой войне Англии и Франции значительно приближало эту победу.
В середине 1916 года, после победоносного «Брусиловского прорыва», союзникам стало ясно, что русская армия не только не погибла, но, наоборот, стала более сильной. Также им стало ясно, что русская промышленность самостоятельно справляется и со «снарядным голодом», и с производством вооружений.
Между тем, решающие победы на Восточном фронте были для правящих кругов Франции и Англии нежелательны. В книге французского исследователя Сержа Ютена рассказывается о секретной встрече союзников в 1915 году, на которую «Россия не была приглашена. Там обсуждалось будущее, связанное с концом войны, победой Франции и переустройством мира: были подняты вопросы об Эльзасе и Лотарингии, Истрии, Триесте, Восточной Адриатике, Шлезвиг-Гольштейне, Польше, Армении и колониальных землях Германии. Совершенно ясно, что никакой роли в переустройстве мира союзники при этом России не предназначали»[155].
Любопытно, что сам Ютен, масон и специалист по оккультным орденам, занимался исследованием участия тайных обществ в политических событиях, в том числе и XX века. Тем ценнее его мнение о том, что тайные общества, которые он называет общим словом «иллюминаты», приняли активное участие в гибели царской России.
Ослабевшая, но сопротивляющаяся Россия была более выгодна союзникам, чем Россия сильная и сокрушающая. Только этим можно объяснить то обстоятельство, что западные промышленники постоянно срывали русские военные заказы. Так, в конце 1915 года русское военное ведомство решило построить пять автомобильных заводов с программой в 7,5 тысяч машин в год. Но все эти заводы не были пущены в ход и даже не были достроены, так как предназначенное для них иностранное оборудование не было прислано союзниками[156].
Генерал-майор М. А. Свечин писал: «На нашу просьбу к французам о заказе снарядов со своих заводов — мы получили отказ. У них не оказалось той жертвенности, которую проявили мы в начале войны не готовыми наступать для помощи союзнику. Лишь в 1916 году французское правительство дало нам разрешение покупать небольшой процент продукции завода в Крезо. Дирекция завода не постеснялась брать с нас непомерно высокие цены»[157].
Но главную роль в срыве русских военных заказов играли некоторые финансовые и промышленные круги США. Весной 1915 года, когда стало ясно, что война будет долгой и затяжной, во всех европейских армиях, кроме германской, разразился «снарядный голод». Англичане и французы стали закупать снаряды в Америке. Чтобы закупать это оружие, им требовались кредиты. Один из ведущих американских финансистов и старый ненавистник России Яков Шифф согласился предоставить эти кредиты, только взяв с правительств Англии и Франции письменное заверение в том, что ни одна копейка с этих кредитов не попадёт к русским. Такую же политику вёл в Федеральной резервной системе США другой финансист Пол Варбург.
Осенью 1914 года русское правительство обратилось за военными кредитами к банкирскому дому Морганов. Банк Моргана обещал, что употребит все усилия для расширения русского кредита в Америке. В январе 1915 года русский посол в Вашингтоне Б. А. Бахметьев с удовлетворением доносил в министерство иностранных дел, что Д. Морган согласен произвести учет русских векселей на сумму 25 миллионов долларов в счет оплаты за вывозимые из США товары. Вскоре, однако, выяснилось, что Морган потребовал присылки партии золота. Правительство России, в лице министра финансов П. Л. Барка, признало такую сделку «мерой нецелесообразной»[158].
В результате долгих переговоров Барку удалось достичь соглашения с британцами о кредитах. Но англичане выдвинули неприемлемые для России условия, вслед за Морганом потребовав доставки золота. Вот, что докладывал об этом императору Николаю II глава правительства Б. В. Штюрмер 30 июня/13 июля 1916 года: «В соединённом заседании Совета Министров и Комитета финансов, 27 июня 1916 года, министр финансов сообщил о результатах своих переговоров с великобританским и французским правительствами относительно заключения нового финансового договора. По удостоверению тайного советника Барка, достижение соответствующего соглашения с Францией не представило никаких затруднений, и со стороны французского правительства не встретилось возражений против продления договора.
С несравненно большими трудностями пришлось встретиться при переговорах с великобританским правительством. Так, прежде всего, это последнее решительно отказалось связать себя соглашением на сколько-нибудь продолжительный период времени и лишь путём упорных настояний удалось первоначально намеченный английским финансовым ведомством срок договора с 1 января 1917 года отдалить до 1-го апреля наступающего года и таким образом достигнуть финансового соглашения на полугодовалый срок. В течение этих шести месяцев великобританское правительство обязуется отпускать нам по 25 млн фунтов стерлингов ежемесячно, всего, следовательно, 150 млн фунтов, предоставляя некоторые существенные для нас, по сравнению с условиями предшествующего договора, преимущества и, между прочим, передаёт нам известное количество тяжёлой артиллерии с материальной частью.
Наряду с этим, однако, английское правительство настоятельно требует отпуска нами, хотя и на ссудных основаниях, золота в размере 40 млн фунтов стерлингов. Это условие министров финансов склонен считать чрезмерно для нас отягчительным и угрожающим устойчивости нашего денежного обращения. […] Поэтому тайный советник Барк выразил согласие на отпуск всего лишь 20 млн фунтов, притом при наступлении безусловной в них для английского казначейства потребности»[159].
Запомним дату 1-го апреля, до которой англичанами был продлён финансовый договор с Россией. Мы ещё вернемся к ней. Здесь же отметим, что тогдашний английский министр финансов Ллойд-Джордж хотел обеспечить кредит русским золотом, которое требовалось доставить в Англию. Таким образом, Россия должна была покупать вооружение за своё собственное золото (по заниженному курсу), а с неё еще собирались снимать проценты! Кстати, подобная ситуация повторится почти один к одному во время Второй мировой войны с американскими поставками по так называемому «ленд-лизу».
Весной 1915 года, то есть накануне германского наступления, русское военное ведомство разместило заказ на 5 млн снарядов в английской компании «Армстронг и Виккерс» и на оборудование для изготовления снарядов. Эти заказы должны были обеспечить русскую армию снарядами в летнюю кампанию 1915 года. Первые снаряды должны были поступить в Россию уже в марте 1915 года, но на самом деле они не поступили в Россию ни весной, ни летом, ни осенью 1915 года! Английское правительство распорядилось отдать эти снаряды английской армии. Небезынтересен тот факт, что один из владельцев фирмы Виккерс был партнером того же Якова Шиффа в никелевых рудниках.
В книге американского исследователя Бруса Брауна говорится: «В своих военных мемуарах бывший английский премьер-министр Ллойд-Джордж приводит отчёт британского офицера, сделанный в 1915году. Этот отчёт говорит, что фирма «Виккерс» не поставила обещанное вооружение русской армии, что и является конкретной причиной гибели 3 миллионов 800 тысяч русских солдат из всего 6 миллионов погибших русских. Оружейная фирма «Виккерс» находилась под руководством Эрнста Касселя, близкого друга Якова Шиффа и близкого друга сэра Базиля Захарова, который видимо за эти заслуги и получил звание сэра в Англии»[160].
Военный министр Великобритании лорд Китченер порекомендовал русским передать заказ другой фирме. Заказ передали, но результат был тот же. В ноябре 1915 года генерал В. А. Сапожников, посланный проверить, что творится с заказом, доложил, что фирма не в состоянии выполнить ничего[161].
По сути, эта история с русским заказом являлась прямой диверсией против боеспособности русской императорской армии.
Оправдывая срывы и опоздания военных поставок, представители союзников ссылались на серьезные недостатки в работе русских портов и железных дорог, а также на несвоевременную оплату поставок. На самом деле англичане пользовались любой объективной задержкой денег для срыва поставок. Так, на заседании правительства выяснялась причина непоставок в Россию металлов из Англии. «Выяснение причин недостатка белого и красного металлов. Доставка из Англии не более 30 % заказанных металлов. Причина — недоставление золотой валюты. Вопрос генералу Фролову, присутствовавшему на соединенном заседании Комитета финансов и Совета Министров, на котором выяснилось о направлении в Англию 400 млн фунтов стерлингов, сообщил ли он своему представителю в Лондоне генералу Гермониусу о том, что таким образом замедление доставки заказа устранено»[162]?
Генерал Фролов подтвердил, что сообщение об оплате было отправлено председателю русского правительственного комитета в Лондоне генерал-лейтенанту Э. К. Гермониусу заблаговременно.
Другим оправданием союзников срыва поставок была низкая пропускная способность русских железных дорог и несоответствие оборудования морских портов требованиям военного времени. С циничной откровенностью Ллойд-Джордж писал годы спустя: «Если бы мы отправили в Россию половину тех снарядов, которые затем были попусту затрачены в этих плохо задуманных боях, и 1/5 пушек, выпустивших эти снаряды, то не только удалось бы предотвратить русское поражение, но немцы испытали бы отпор… Вместо этого мы предоставили Россию ее судьбе…»[163].
Не выполняла свои обязательства перед Россией и союзная Франция. Так, Россия разместила во Франции заказ на 50 самолетов. Несмотря на неоднократные настойчивые требования русских военных представителей, они не доставлялись в Россию. В октябре 1916 года военный министр генерал Д. С. Шуваев предписал военному агенту в Париже графу А. А. Игнатьеву экстренно организовать доставку самолетов, поскольку неполучение их до закрытия навигаций, по словам министра, «поставит наши войска в критическое положение»[164].
Французское правительство не нашло парохода для перевозки самолетов. Англичане также отказали в предоставлении транспорта и даже приняли, ввиду опасности со стороны германских субмарин, специальное решение «не выпускать больше судов на Архангельск».
После неудач русской армии летом 1915 года тон западных союзников в отношении России стал вызывающим. В марте 1916 года Морис Палеолог не без злорадства писал: «Если Россия не выдержит роли союзника до конца, она тогда лишит себя возможности участвовать в плодах нашей победы, тогда она разделит судьбу Центральных держав».
Французский посол явно забыл, как в 1914 году он умолял императора Николая II спасти Францию от разгрома и начать Восточно-Прусскую операцию. Не приходило в голову послу и то обстоятельство, что без России Франция вряд ли одолеет Германию.
В самый тяжёлый для России момент, когда русская армия, обливаясь кровью, отступала перед превосходящим неприятелем, французы вели тайные переговоры с польскими сепаратистами о возможном отделении Польши от России.
В том же 1916 году Англия потребовала отдать ей весь русский торговый флот, находящийся в свободных морях, в виде компенсации даже не за поставки, а за прикрытие перевозок британскими крейсерами. Когда Россия отказалась от этого предложения, англичане стали сокращать поставки России.
Во время конференции в Шантильи союзники стали вырабатывать «экономическую программу для России», мало интересуясь, что об этом думает сама Россия. По сути, шли споры о послевоенном разделе русского рынка. Британия, как «главный кредитор», претендовала на львиную долю. Франция навязывала льготные таможенные тарифы для своих товаров.
Но Россию рано списали со счётов. Победоносная весенняя кампания 1916 года: наступление русской армии в Галиции, сокрушительный разгром турок на Кавказе, невиданный скачок русской промышленности стали для Запада неприятным сюрпризом. Русские успехи проходили на фоне неудач союзников: попытка союзного десанта в Дарданеллах захлебнулась в крови, под Верденом и на Сомме шла чудовищная мясорубка с неясным исходом, вступившая в войну на стороне Антанты Италия потерпела поражение от австрийцев, английский экспедиционный корпус был истреблён в Ираке.
На этом фоне в 1915–1916 годах союзникам пришлось пойти навстречу России по очень болезненному для них вопросу: признанию за Россией в послевоенном мире контроля над Черноморскими проливами, вхождения в состав Российской империи Константинополя, части средиземноморского побережья и согласиться с усилением господства России на Святой Земле. Николай II рассматривал эти завоевания как важнейшие для России и как ключ к общей победе.
Уже в Высочайшем манифесте по случаю нападения Турции на Россию 2 ноября 1914 года говорилось: «Вместе со всем Народом Русским Мы непреклонно верим, что нынешнее безрассудное вмешательство Турции в военные действия только ускорит роковой для неё ход событий и откроет для России путь к разрешению завещанных ей предками исторических задач на берегах Чёрного моря»[165].
4/17 марта 1915 года император Николай II в беседе с французским послом Морисом Палеологом в категоричной форме заявил, что нужно самым радикальным образом решить проблему проливов и Константинополя. «Его Величество, — докладывал Палеолог, — добавил, что город Константинополь и средиземноморская Фракия должны быть включены в Российскую Империю»[166].
В тот же день послам России в Лондоне и Париже была направлена следующая телеграмма министра иностранных дел России Сазонова: «Ход последних событий привел Его Величество Императора Николая II к убеждению, что вопрос о Константинополе и проливах должен быть окончательно разрешен в смысле вековых стремлений России. Всякое его разрешение, которое не включало бы в состав Русской империи города Константинополя, западного берега Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, а равно и Южной Фракии по черту Энос — Мидия, было бы неудовлетворительно»[167].
6/18 марта текст этой телеграммы был доведён до сведений министров иностранных дел Франции и Англии послом в Париже А. П. Извольским и послом в Лондоне — А. К. Бенкендорфом[168].
14/27 марта английский посол в Петрограде Джордж Бьюкенен вручил Сазонову меморандум, составленный им на основании инструкций из Лондона. В меморандуме подтверждалось согласие английского правительства на присоединение к России проливов, Константинополя и указанных территорий при условии, что война будет доведена до победного конца и что Великобритания и Франция осуществят свои пожелания за счет Оттоманской империи и «некоторых областей, лежащих вне её»[169].
Весной 1916 года председатель Совета министров Б. В. Штюрмер составил отчёт о своей встрече с императором Николаем II. Штюрмер писал: «Мне казалось возможным ныне же объявить России и Европе о состоявшемся договоре с нашими союзниками, Францией и Англией, об уступке России Константинополя, проливов и береговых полос. Впечатление, которое произведёт в России осуществление исторических заветов, будет огромное. Известие это может быть изложено в виде правительственного сообщения. Его Величество осведомился относительно способов возможного выполнения оглашения уступки нам Константинополя и проливов. Я имел случай обменяться мнением с послами великобританским и французским, которые не встречают к сему препятствий»[170].
Таким образом, вопрос о проливах и Константинополе был решён для России положительно.
Между тем, согласие о передаче России этих территорий далось союзникам очень нелегко. По-существу, речь шла о том, что они добровольно передавали русскому царю контроль над важнейшими геополитическими зонами мирового значения.
К 1917 году Россия намного меньше зависела от западных союзников, чем в 1914 году. Полным ходом шло освоение азиатского рынка, активно развивалась торговля с такими странами, как Япония, Китай, Маньчжурия.
Из Японии в Россию шли поставки металлов, медикаментов, оружия, амуниции, кожевенных изделий. Кожевенная промышленность Японии целиком работала на Россию[171].
Для того чтобы понять все значение военных поставок из Японии, обратимся к секретному докладу великого князя Георгия Михайловича, который тот подготовил императору Николаю II 16 февраля 1916 года после своего возвращения из Японии, куда великий князь ездил по заданию царя. Георгий Михайлович сообщал: «Что нами заказано: 1) заказано 84 миллиона ружейных патронов в период с окт. 1915 по декабрь 1916; 2) ведутся переговоры о заказе 600 000 винтовок; 3) заказано 1200 000 3-х дюймовых шрапнелей; 4) заказано 63 060 пудов бездымного пороха; […] 6) заказано 150 000 винтовок; 7) в последнее время испрашивалась уступка нам пушек японской горной артиллерии в количестве 100–200 орудии с полной амуницией, запасными частями и обеспеченными выстрелами от 1000 до 5000 на орудие, 8) уступка нам винтовок теперь же возможно в большом количестве, обязательно с патронами не менее 700 штук на винтовку»[172].
Резко возрос импорт продуктов питания, сырья для пищевой и военной индустрии из Китая. Так, например, транзитные перевозки мясных продуктов из Китая в Сибирь и центральные районы России в период мировой войны выросли почти в 13 раз. Ввоз монгольского рогатого скота увеличился с 66 тысяч голов в довоенные годы до более чем 175 тысяч в 1916 году, одновременно закупалось не менее 100 тысяч овец. Ввозилось в еще большем, чем прежде, количестве также зерно в Сибирь и на Дальний Восток. В годы войны сильно возрос спрос на соевые бобы и соепродукты (масло, жмыхи) из Маньчжурии[173].
Если в 1913 году доля России в экспорте Японии составляла 1,5 процента, то в 1916 году — 13,4 процента. Для Китая соответственно — 11,1 и 12,8; в товарообороте Ирана она поднялась в 1914–1916 годах с 59,6 до 63,6 %. Заметно увеличился удельный вес России в вывозе из Афганистана, в том числе за счёт товаров индийского производства[174].
Эти меры были направлены на ослабление зависимости России от западных поставок.
Если сравнить поставки из Японии с западными поставками, то мы увидим, насколько первые были значительнее вторых. В 1916 году русское правительство рассчитывало получить от союзников 2700 орудий разных калибров с боевым комплектом снарядов; 1 миллион винтовок и 3 миллиарда патронов к ним; 21 300 пулеметов с патронами и др. Все это должен был получить контр-адмирал А. И. Русин, специально командированный в Англию и Францию. Однако фактически Россия получила меньше половины требуемого вооружения[175].
15 декабря 1915 года русское правительство потребовало от французского резкого увеличения поставок винтовок в русскую армию, в частности для Русского экспедиционного корпуса, направляемого во Францию. Французы поначалу считали, что всё вооружение корпуса должны взять на себя русские. Под давлением русского командования министр колоний Г. Думерг повысил количество винтовок для русского корпуса с 120 000 до 180 000. Однако большая часть этих винтовок была устаревших моделей 1874 года[176].
То же самое касается и поставок из США. Так, в частности, было заказано в США 3,8 миллионов винтовок, отправлено же в Россию и поступило в действующую армию всего 300 тысяч. Из 108-дюймовых гаубиц в армию поступило по неполным сведениям только восемь.
Сорвалась и попытка западных правительств, прежде всего английского, взять под контроль русские финансы. Россия упорно отказывалась поставлять Англии золото в качестве гарантий по кредитам. Странная позиция министра финансов П. Л. Барка, фактически подыгрывавшего англичанам, а также отсутствие надлежащего контроля над финансовыми потоками, заставило императорское правительство искать оптимальную форму такого контроля. В своём письме Николаю II от 21-го января 1916 года, И. Л. Горемыкин, накануне отправленный царём в отставку, писал: «Ваше Императорское Величество! Исполняя полученное мной приказание, приемлю долгом довести до сведения Вашего Величества, что должность председателя финансового комитета было бы всего лучше соединить с должностью Председателя Совета министров, так как финансовая политика не может быть в разногласии с общей политикой правительства»[177].
Приемник И. Л. Горемыкина Б. В. Штюрмер по приказу императора взял вопрос о финансах под свой жесткий контроль. Думается, что это стало одной из главных причин, по которой Штюрмер был подвергнут яростной атаке со стороны руководства военно-промышленных комитетов.
К концу 1916 года общая военная обстановка складывалась в пользу Антанты. Главную роль в этом союзе играла Россия. Она оттягивала на себя бóльшую часть германских и австрийских дивизий. На Западе поняли: Россия способна самостоятельно выиграть войну, а её экономика гораздо сильнее, чем об этом было принято считать. Тон союзников в отношении России сразу изменился. Посыпались предложения о кредитах, французы свернули все секретные переговоры с польскими сепаратистами.
Но одновременно в определённых правящих кругах Запада стала расти самая серьёзная озабоченность в связи с той ролью, какой Россия должна была играть в послевоенном устройстве мира.
В этих кругах отчётливо понимали, что после грядущей победы, а всем было ясно, что она не за горами, императорская Россия будет играть ведущую роль. В самом деле, кто мог быть соперником России после окончания мировой войны? После разгрома Германии ни одно государство мира не смогло бы сравниться с Россией по могуществу, населению и по территории. Западные правящие круги понимали — главной сверхдержавой грядущего мироустройства будет царская Россия.
Наконец, был ещё один аспект, который не мог не вызывать у союзников сильного раздражения. В разговоре с английским послом Бьюкененом Николай II чётко дал понять, что Россия не собирается одна без союзников предпринимать вторжение вглубь Германии. Бьюкенен вспоминал об этом разговоре с царём: «Когда я спросил, не обдумывал ли он вопроса о выпрямлении русских границ за счет Германии, его величество ответил, что он боится, что ему пришлось бы удовлетвориться и нынешними границами, как они ни плохи. Германцы должны быть изгнаны из Польши, но русское наступление внутрь Германии стоило бы слишком тяжелых жертв. Его целью всегда было создание объединенной Польши под протекторатом России, как буферного государства между Германией и Россией; но он не питает в настоящее время никакой надежды на включение Познани в Польшу»[178].
А это означало, что планы Англии добиться общей победы руками ослабленной и зависимой России провалились. Именно успехи России на фронте и в промышленности вызвали новую волну тревоги в правящих кругах Запада. Они полагали, что если Россия победит, она будет диктовать свои условия и уже никто не сможет ей в этом помешать. Значит, нужно было сделать так, чтобы Россия эту войну не выиграла, или, вернее, выиграла бы, но так, чтобы все плоды её победы достались бы не ей самой, а западным демократиям. Главным гарантом независимой политики России был император Николай II. Пока царь был на престоле — Россия была неподконтрольна для западных правительств. Значит — царя нужно было любой ценой свергнуть с престола.
ЧАСТЬ 2