Николай II. Отречение которого не было — страница 6 из 32

А. И. Гучков, «старообрядческая» оппозиция и «Прогрессивный блок»

А. И. Гучков и «старообрядческая» оппозиция

Наиболее известным и ярким участником заговора против императора Николая II является, безусловно, председатель Центрального военно-промышленного комитета и член Государственного совета Александр Иванович Гучков. Пожалуй, нет ни одного сколь-нибудь значимого предприятия, направленного на умаление престижа Государя, на его дискредитацию или на ослабление его власти, за которыми не стоял бы Гучков. Причины, по которым Гучков находился в непримиримой вражде к Николаю II, были не только политического, но и личного характера. По имеющимся сведениям, царь сначала скорее положительно относился к Гучкову, ценя его ум и способности. Однако затем Гучков позволил себе предать огласке подробности одного своего частного разговора с Николаем II. Как вспоминал один из ближайших соратников Гучкова по Государственной Думе Н. В. Савич, «Гучков рассказал о своей беседе с царём многим лицам, членам фракции при президиуме Государственной Думы. Точно не помню кто, но кто-то разболтал всё, что слышал от Гучкова. Всё это дошло до сведения печати, на другой же день было подробно напечатано в газете, причём с такими подробностями, что было ясно, откуда могли быть получены эти сведения. Хуже всего было то, что преданы гласности были не только факты, о которых шла речь, но и некоторые мнения, высказанные Государем. […] Факт оглашения в печати его интимной беседы Государь воспринял как оскорбление, как предательство. Он круто и резко изменил своё отношение к Гучкову, стал относиться явно враждебно»[289].

Дорога Гучкову в правительство была закрыта.

Человек крайне честолюбивый и себялюбивый, Гучков затаил обиду на царя, постепенно переросшую во вражду. Тот же Савич так оценивал характер «нашего лидера»: «При большом уме, талантливости, ярко выраженных способностях парламентского борца Гучков был очень самолюбив, даже тщеславен, при том он отличался упрямым характером, не терпящим противодействия его планам. В последнем случае он реагировал резко и решительно, становился сразу в позу врага»[290].

Но, конечно, было бы неправильно считать, что эта вражда личного порядка была определяющей в деятельности Гучкова. Определяющим было его стремление к власти, стремление играть самостоятельную и исключительную роль в политике. Кроме того, следует учесть, что Гучков изначально был противником существующего строя. О Гучкове часто любят говорить, что он был монархистом. Сам Гучков тоже неоднократно заявлял об этом. Монархист, свергающий своего монарха, вещь, конечно, необычная. Но еще более странным выглядит монархист, совершающий государственный переворот в разгар тяжелейшей войны, монархист, сотрудничающий со злейшими врагами монархии, монархист, выдающий иностранным державам сведения, составляющие государственную тайну, монархист, распространяющий самую отвратительную клевету на царскую чету. Конечно, никаким монархистом, в подлинном смысле этого слова, Гучков не был. Но не был он и либералом, хотя таковым его считали до революции и таковым почему-то многие его считают до сих пор. Не был он и масоном, в классическом понимании этого слова, хотя опять-таки многие исследователи считают его масонство неоспоримым. Кем же он был, Александр Иванович Гучков?

Вражда Гучкова к самодержавию будет не понятна, если не учесть его происхождения, его окружения и его мировоззрения. Гучков принадлежал к купеческой старообрядческой семье, а затем был неразрывно связан с так называемым старообрядческим капиталом, сыгравшим заметную роль в революции. Говоря, что Гучков принадлежал к старообрядцам, мы опять-таки понимаем, как и в случае с его монархизмом, либерализмом и масонством, что это не более чем условное определение. К старообрядческой церкви, то есть к православию старого обряда, Гучков и другие представители «старообрядческого» капитала имели самое опосредованное отношение. Но при этом огромное влияние на них оказали так называемые старообрядческие идеи и положения. Неважно, насколько Гучков и его сподвижники из среды купечества придерживались «старообрядческой идеологии», важно, что её догматы сформировали в них отношение и к Православной церкви, и православной монархии. «Не подлежит сомнению, — пишет потомок Гучкова и хулитель русской монархии А. И. Гучков-Френкин, — что связь Гучковых, Рябушинских и многих других купеческих семей со старообрядчеством сыграла огромную роль в том, что почти все они оказались в либеральном лагере и считали своим долгом участие в борьбе за гражданские свободы. У них были расхождения в тактике и методах этой борьбы, и конечные цели они представляли себе по-разному. Но старообрядческие гены способствовали их воспитанию именно в этом духе»[291].

Исходя из этого, надо сказать два слова об этой «старообрядческой идеологии».

Начнём с того, что до 1905 года такого понятия, как старообрядческая церковь, в России не существовало. Старообрядцы считались раскольнической сектой и преследовались. В 1800 году указом императора Павла I была создана так называемая Единоверческая церковь, которая, признавая юрисдикцию Русской Православной Церкви, придерживалась дореформенных (старообрядческих) обрядов. Часть старообрядцев перешли в Единоверческую церковь, но значительная их часть по-прежнему пребывала в расколе.

Старообрядцы-раскольники также не были едины. Они разделялись на тех, кто признавал духовенство, и тех, кто духовенство не признавал (так называемые «беспоповцы»). Если о первых можно говорить как о церковной организации, признающей таинства и иерархию, то последние представляли собой различные варианты раскольнических сект. Часто эти секты полностью отпадали от христианства и приобретали изуверский характер. В этих сектах не принималось всё «мирское»: браки, законы, служба в армии, паспорта, деньги, любая власть. Замкнутый образ жизни, ограниченный контакт с «миром», учение о воцарении Антихриста с самого начала играли значительную роль в беспоповских толках. Красной нитью у беспоповцев проходила мысль, что «нет ныне в мире ни православного священства, ни таинства, ни благодати, нет средств ко спасению, ибо антихрист истребил все таинства»[292].

К началу XX века раскольничье старообрядчество представляло собой организованную и влиятельную силу. Эту силу придавало ему купечество, ведущие представители которого были старообрядцами. Опять-таки это очень условное определение, зачастую отражающее не религиозный их характер, а скорее происхождение и идеологию. Так, например, среди Вичугских купцов-фабрикантов, откуда был выходцем промышленник А. И. Коновалов, существовали секты бегунов-странников и секты Спасова согласия.

Эти секты не имели ничего общего с православием, к которому относят себя церковные староверы.

Крайне опасной псевдостарообрядческой сектой была секта «Новый Израиль», главой которой был Василий Семёнов Лубков. Сделавшись лжехристом, Лубков объявил себя «вождем новоизраильского народа», «царем XXI века», «сыном светлого эфира», которому «вручены премудрость и власть по всей земле». На 1912 год секта «Новый Израиль» насчитывала 3012 человек.

Опасность «лубковцев» заключалась в том, что эта секта приобретала большое влияние на Дону, в среде донского казачества. Это сыграло роковую роль в дни февральских событий 1917 года. Большевик В. Д. Бонч-Бруевич, тесно связанный с русскими сектантами и активно сотрудничавший с ними в борьбе с русской монархией, писал: «25 февраля 1917 года ко мне явилась группа кубанских казаков, служивших в то время в Петрограде и стоявших со своим полком где-то за Невской заставой, пришедших на мою квартиру в полном вооружении, только без карабинов. Это были представители секты «Новый Израиль». Расспросив меня относительно моего мнения о событиях в Петрограде, заявили мне, что они клянутся употребить все усилия в своих сотнях, как лично, так и через своих товарищей, чтобы ни в коем случае в рабочих не стрелять и при первой возможности перейти на их сторону. Так как из них я знал только одного, а пришло их одиннадцать человек, и так как они поняли, что я им не очень-то доверяю, то они в знак доказательства своей принадлежности к секте новоизраильтян вдруг встали и все отдали мне земной поклон по особому израильскому сектантскому способу — поклон рыбкой, — которым, по преданию, кланялись друг другу первые христиане, в знак покаяния и всепрощения. Я, конечно, знал эти «тайны» хорошо исследованной мной секты.

— Истинно говорю тебе, — сказали они, целуя меня, это требовалось по обычаю: после поклона совершалось «целование любви», — как другу нашего вождя Василия Семеновича (Лубкова), и скажи об этом всем своим товарищам — стрелять не будем, а перейдем на сторону народа»[293].

Интересно, что Бонч-Бруевич и Гучков весьма плодотворно сотрудничали и обменивались информацией. Гучков, говоря о Распутине, сам признавался в этом[294]. Более того, по сведениям Г. М. Каткова, именно Бонч-Бруевич познакомил Гучкова с Распутиным[295]. Кстати, Бонч-Бруевич был связан не только с лубковцами и Гучковым, но и с толстовцами, и с духоборами. Он проходил по оперативным материалам Главного жандармского управления и Охранного отделения. «Названный Бонч-Бруевич, — говорилось в этих материалах, — с 1896 по 1905 год проживал за границей, причём имел тесные сношения с тамошними социал-демократами, принимал непосредственное участие в различных революционных изданиях и, между прочим, занимался пропагандой лжеучения графа Льва Толстого. В 1899 году Бонч-Бруевич сопровождал из Константинополя в Канаду русских духоборов»[296].

Любопытно, что в подробных справках на Бонч-Бруевича ни словом не говорится, что его родной брат генерал-лейтенант М. Д. Бонч-Бруевич занимался вопросами контрразведки на Западном и Северо-Западном фронтах!

Гучковы относились к старообрядческой Преображенской общине Федосеевского согласия. Дед А. И. Гучкова Е. Ф. Гучков выкупал крестьян из крепостной зависимости при условии перехода их в Федосеевское согласие[297].

Что представляла собой секта федосеевцев? Федосеевская секта была организована новгородским беспоповцем Феодосием Васильевым в 90-х годах XVII века. В секте в духе агрессивной беспоповщины проповедовался строгий аскетизм, непримиримое отношение к государственной власти и иным вероисповеданиям. В православные храмы сектанты не ходили, а устраивали моленья в домах-молельнях. Такие дома-молельни были у фабриканта федосеевца Ефима Фёдоровича Гучкова, у него их насчитывалось 32. В старообрядческих сектах открыто и широкомасштабно использовали «религиозную организацию в целях набора наиболее дешёвой и наиболее тесно привязанной к фабрике рабочей силы»[298].

Своим состоянием Гучковы были обязаны в первую очередь федосеевской секте. Именно от купцов-попечителей Преображенского кладбища, бывшего фактически центром старообрядчества-беспоповства, Фёдор Алексеевич Гучков, прадед А. И. Гучкова, получил на хранение сундук с 12 млн руб. Деньги эти стекались на кладбище как вклады, пожертвования и приношения, передавались в распоряжение наставников и попечителей старообрядческой общины и пускались ими в торговый оборот. Но в 1840 г. над Преображенской общиной нависла угроза ее закрытия правительством, и тогда Ф. А. Гучков получил свои 12 миллионов, составившие основу благополучия его потомков[299].

Являясь фактически главой московских федосеевцев, Фёдор Гучков в конце царствования императора Николая I был арестован и сослан в Петрозаводск, где и скончался в 1856 году. Что, впрочем, не повлияло на благополучие рода Гучковых. Сын Ф. Гучкова, талантливый и трудолюбивый предприниматель Е. Ф. Гучков, успешно развил дело отца, и вскоре фирма «Гучков и сыновья» становится одной из ведущих фирм Москвы. Понимая, что явная принадлежность к федосеевскому старообрядчеству будет мешать его бизнесу, и под угрозой ареста, Ефим Гучков официально перешёл в Единоверческую церковь, но на самом деле продолжал оставаться членом общины.

К старообрядческим сектам принадлежали также и Рябу-шинские. Основатель династии Рябушинских, Михаил Яковлевич, в 1820 г. вступил в старообрядческую поповскую секту на Рогожском кладбище. Сблизился с купцами-старообрядцами, найдя таким образом доступ к дешевым, а может быть, и бесплатным кредитам. Рябушинский-старший оставил своим наследникам в 1858 г. 2 млн руб. Сын его Павел Михайлович также был удачлив в делах, оставался приверженцем секты и не перешел в единоверие[300].

Как мы уже писали, ещё один видный участник Февральского переворота А. И. Коновалов также происходил из старообрядческой сектантской семьи. Предки Коновалова принадлежали к беспоповской секте Спасова согласия. Спасово согласие, так же как и другие беспоповские секты, отличалась особой ненавистью к царю и к Церкви.

Главным объединяющим положением всех старообрядческих беспоповских сект, и это надо подчеркнуть, была непримиримая ненависть к царствующему Дому Романовых. Не к монархии вообще, а именно к Романовым, уничтожение которых виделось сектантам как месть за якобы грехи царя Алексея Михайловича.

Русский царь в глазах раскольников был антихристом. Служить «антихристу» означало для них страшный грех. Поэтому раскольники были готовы служить любым врагам русского царя. Вот типичное воззвание одного из раскольников, солдата-дезертира из 22-го пехотного запасного полка Осипа Платоновича Смирнова, с которым он обратился к своим «братьям-старообрядцам» в январе 1917 года: «Мы старообрядцы признаём царство антихристово в лице нашего русского царя. На сем основании мы, истинные христиане-старообрядцы, не должны признавать власти антихристовой нашего российского императора, которого священное писание признаёт антихристом???? ни молением за него, ни исполнением повинности военной службы.

Предание свидетельствует, что сия война есть последняя перед кончиною мира, погибнет царство антихристово, и у нас в России больше царя не будет. Этот последний царь Никола, и нам христианам не следует проливать напрасно крови, пусть нечестивые еретики сражаются и проливают кровь, а мы старообрядцы должны скрываться, просить у Бога помощи и ждать конца мира»[301].

Старообрядческое купечество располагало огромными финансовыми средствами. Старообрядческие купцы, открывая сначала свои коммерческие предприятия, а затем и банки, создавали целые старообрядческие сообщества, принимая на работу служащих исключительно старообрядцев. После Высочайшего Указа «Об укреплении начал веротерпимости» 17-го апреля 1905 года старообрядчество выходит из подполья.

Обладая большими деньгами, большим влиянием и большими возможностями, представители старообрядческого капитала начали играть заметную роль в общественной, а затем и политической жизни страны. Морозовы, Рябушинские, Гучковы, Третьяковы, Второвы, Мамонтовы, Солдатенковы, Коноваловы становятся известны всей стране как финансисты, меценаты, промышленники, общественные деятели. Как пишет доктор исторический наук Ф. Селезнёв: «Капиталисты-старообрядцы были одной из наиболее организованных и экономически сильных частей делового сообщества царской России. Проявляли они и заметную политическую активность»[302].

Эта политическая активность заключалась в поддержке ими в 1905–1907 годах революционных группировок, а затем лидеров думской оппозиции. 6—10 августа 1905 г. в Нижнем Новгороде состоялось «частное собрание старообрядцев», которое определило: «Существующий строй не обеспечивает права старообрядцев; Самодержавие не соответствует интересам народа; Народное представительство необходимо; Народное представительство должно быть не совещательным, а законодательным. Выборы должны быть всеобщими, прямыми, равными, тайными, с участием женщин»[303].

После поражения революции 1905 года и утверждения думской монархии старообрядческий капитал начинает активно участвовать в политической жизни страны. В 1914–1917 годах его представители занимали важное положение в обществе, в Государственной Думе и в Государственном Совете. Вот имена и должности некоторых из этих представителей:

Александр Иванович Гучков — член Государственного Совета, председатель Центрального военно-промышленного комитета, член Особого совещания по обороне государства, лидер партии «Союз 17 октября».

Николай Иванович Гучков — брат А. И. Гучкова, в 1905–1912 годах московский городской голова, с 1912 по 1917 — гласный городской Думы и активный деятель думских комитетов, организатор московского Красного Креста.

Михаил Васильевич Челноков — владелец четырёх кирпичных заводов под Москвой. С сентября 1914 — главноуполномоченный Всероссийского союза городов, в ноябре 1914 — марте 1917 московский городской голова.

Александр Иванович Коновалов — крупный промышленник, член IV Государственной Думы, с сентября 1915 — товарищ председателя Центрального военно-промышленного комитета, был одним из организаторов думского «Прогрессивного блока».

Павел Павлович Рябушинский — совладелец банкирского дома «Братья Рябушинские» и председатель совета организованного на его основе Московского банка, председатель Московского биржевого комитета, член Совета съездов представителей промышленности и торговли, член Государственного Совета. Издавал газету «Утро России», главный рупор «Прогрессивного блока».

Сергей Николаевич Третьяков — председатель Всероссийского общества льнопромышленников, старшина Московского биржевого комитета, учредитель и член совета Московского банка, глава совета директоров Русского акционерного льнопромышленного общества, член редакционного газеты «Утро России», член Центрального комитета (ЦК) партии прогрессистов. С 1915 года товарищ председателя Московского военно-промышленного комитета Рябушинского.

Сергей Алексеевич Смирнов — совладелец и директор правления Товарищества Ликинской мануфактуры, член советов Московского торгового и Московского банков, активный деятель партии прогрессистов, примыкал к её левому флангу, являлся членом редакционного комитета газеты «Утро России». Член центрального комитета Всероссийского союза городов. С 1915 — заместитель председателя Московского военно-промышленного комитета Рябушинского.

Как мы видим, все ведущие лидеры старообрядческого капитала сыграли руководящую роль в деле свержения императора Николая II. Таким образом, мы можем говорить, что Гучков принадлежал не к либералам, монархистам или масонам, а к «старообрядческой» оппозиции. Ещё раз подчеркнем, что это определение не отражает принадлежность этих людей к православным христианам, придерживающимся древнего обряда. Речь идёт о принадлежности к различным сектантским сообществам, называвшим себя старообрядцами или происходившим от них. По существу, это были протестантские секты, вышедшие из среды православия, подобно тому, как протестантские секты Запада вышли из среды католичества. Поэтому, конечно, правильнее было бы называть эту оппозицию «протестантской». Но в связи с тем, что термин «протестантизм» в русском восприятии неразрывно связан с западной историей, мы сохраним определение этой части оппозиции как «старообрядческой».

Естественно было бы полагать, что протестанты Запада и протестанты Востока должны были поддерживать друг с другом определённые связи. Причём можно точно говорить о поддержке сект не только со стороны американских, но и германских братьев. Последние, несомненно, были связаны с германской военной разведкой. Впрочем, как видно из донесений Охранного отделения, порой трудно было понять, на кого ориентируется та или иная сектантская организация. Уверенным можно быть в одном: она работала против России. Это хорошо видно из деятельности российских баптистов времён Первой мировой войны. Следует сказать, что баптизм в России опять-таки был родом в основном из раскольничьих групп Малороссии, но также и из других старообрядческих сект. Так, например, лидер российского баптистского движения И. С. Проханов происходил из семьи молокан.

Во время Мировой войны баптисты тесно сотрудничали с малороссийскими сепаратистами и приняли активное участие в подрыве императорского строя, получая довольно сильную подпитку из-за границы. Вот что сообщалось об этом в секретных материалах Охранного отделения от 5/18 января 1917 года: «По поступившим в Министерство внутренних дел сведениям в Канаде среди местных баптистов усиленно ведётся антирусская пропаганда, направленная на усиление ненависти у русских баптистов к России и к русскому Правительству, Являясь как бы рассадниками германизма, немецкие проповедники-баптисты, поставившие главнейшей задачей своею посеять ненависть к России, представляют собой скорее германских правительственных агентов, нежели евангельских проповедников. Находясь в дружественных отношениях с так называемыми мазепанцами, баптисты-проповедники указывают в своих проповедях, что настоящая война является результатом промысла Божьего, предопределившего России потерпеть наказание от Германии.

Главным пропагандистом среди проживающих в Канаде русских, галичан и буковинцев является принявший английское подданство и прописавшийся в Торонто (Канада) бывший житель Одессы некий Иван Алексеев Колесников, 62 лет, около 25 лет тому назад эмигрировавший из России в Болгарию, где прожил несколько лет и, наконец, в Торонто, в коем он находится и в настоящее время, заведуя содержащимся на средства английских и немецких баптистов «Русско-Украинским убежищем»[304].

Примечательно, что русская баптистская организация, носившая ярко выраженную антицарскую направленность, финансировалась как английскими, так и немецкими баптистами. При этом следует учесть, что баптистские организации всегда были на содержании у спецслужб.

В связи с этим представляет несомненный интерес то, что уже в 1911 году американский Конгресс организовал визит в США делегации российских баптистов во главе с их лидером В. Г. Павловым на проходивший там Всемирный собор баптистов. Приём им был оказан на самом высоком уровне, включая президента Тафта[305].

Из США баптисты отправились в Канаду по приглашению того самого Колесникова, о котором сообщалось в материалах Охранного отделения.

Во время Мировой войны секта баптистов активно сотрудничала с германскими спецслужбами и революционным подпольем по распространению противоправительственной и ан-тицерковной литературы, вела подрывную деятельность среди военнослужащих императорской армии. Так, в одном из донесений жандармского управления Севастополя от марта месяца 1915 года сообщалось: «В г. Севастополе существует несколько сектантских общин, как-то: адвентисты, евангелические христиане и баптисты. На устраиваемых сектантами собраниях, при наличии «испытанных братьев», сектанты осуждают Правительство, духовенство и войну считают «братоубийственной». 28 февраля сего года у сектантов были произведены обыски, коими обнаружены тенденциозная литература, в большинстве берлинского издания и немецких авторов»[306].

Баптисты имели тесные связи с кадетами. Тот же Павлов писал в своём дневнике 10 февраля 1906 года: «Был на собрании конституционно-демократической партии. Записался членом и участвовал в выборах бюро. Вместе со мной было несколько братьев»[307].

Виднейший деятель баптистской церкви И. С. Проханов был в тесных отношениях с лидером кадетов профессором П. Н. Милюковым[308]. Проханов познакомился с Милюковым в Чикаго в 1906 году, и познакомил их не кто иной, как американский миллионер Чарльз Крейн, которого и Милюков, и Проханов называют «добрым другом». Милюков и Проханов поняли друг друга с полуслова. «Я вспоминаю, — писал Проханов, — что Милюков сказал: «Россия нуждается в доброй революции». Я не стал противоречить этому заявлению, но сказал: «Россия нуждается в доброй реформации»[309].

Итак, революция и реформация, то есть уничтожение самодержавного строя и Русской Православной Церкви — вот, что объединяло баптистов и кадетов. Это же вполне отвечало интересам и «старообрядческой» оппозиции.

Эта «старообрядческая» оппозиция сочетала в себе большие политические и финансовые возможности, обладала широкими и влиятельными зарубежными связями, в том числе с тайными обществами и масонскими ложами. Если для интересов старообрядческой оппозиции требовалась помощь и поддержка последних, то представители этой оппозиции могли становиться членами вышеназванных обществ и лож. Но это вовсе не означало, что старообрядческая оппозиция всерьёз придерживалась масонских клятв и присяги. Невозможно представить себе такого авторитарного человека, как Гучков, впитавшего в себя дух старообрядческого сектантства, с его тоталитарной фанатичностью, и вдруг всерьёз уверовавшего в постулаты французского масонства «свободы, равенства и братства».

«Старообрядческая» оппозиция имела союзников и среди революционеров. С ней поддерживали связь самые тёмные силы революционного подполья. Одним из представителей таких сил был Я. М. Свердлов, который в 1905 году во время организации боевых отрядов на Урале сошёлся с дочерью богатого купца-старообрядца Тимофея Новгородцева — Клавдией Тимофеевной Новгородцевой. Через Новгородцеву Свердлов вошел в круг уральских раскольников. Екатеринбург был негласной столицей старообрядческого сектантства, так как эти места издавна были местом ссылки раскольников.

Но столицей «старообрядческой» политической оппозиции была Москва. В начале XX века выходцы из раскольничьих скитов владели в первопрестольной уже не отдельными предприятиями, а целым рядом отраслей. Из 25 купеческих родов Москвы почти половина были раскольническими. При имущественном цензе в избирательном праве России они имели возможность захватить все выборные должности[310].

Москва становится местом постоянных совещаний «старообрядческой» оппозиции с иными оппозиционными и революционными силами. «В десятилетие, предшествовавшее революции, — пишет Г. М. Катков, — Москва стала центром деятельности конституционных демократов — кадетов. Собрания, встречи и совещания проводились в домах у аристократов (таких, как Пётр и Павел Долгоруковы) и у промышленных тузов купеческого сословия (например, у Рябушинского и Коновалова), предпочитавших Москву Петербургу, С помощью профессоров Московского университета составлялись программы российских либеральных партий и разрабатывалась политическая тактика. Лидеры общественных организаций нашли в Москве особо благоприятную почву для сопротивления бюрократическому контролю и для вызова петроградским властям»[311].

Начало активной деятельности Гучкова, направленной на умаление власти императора Николая II, датируется летом 1915 года. Главной задачей этой деятельности было заставить императора согласиться на так называемое «ответственное министерство», во главе которого и в состав которого вошли бы сторонники Гучкова. По замыслу оппозиции «ответственное министерство» не должно было подчиняться императору, а только главе кабинета и Думе. По существу, речь шла о маленьком государственном перевороте. Оппозиция это прекрасно понимала, поэтому планы создания «ответственного министерства» держались в тайне.

Военно-Промышленные комитеты и «Прогрессивный блок»

Ситуация лета 1915 года весьма благоприятствовала этим планам. Отступление, паника, всеобщее недовольство командованием и недоверие к правительству оправдывало в глазах общества приход к власти «честных и порядочных народных избранников». Наличие сторонников «Ответственного министерства» в императорском правительстве, в Ставке великого князя Николая Николаевича и даже среди некоторых руководителей Охранного отделения делало насильственное введение «Ответственного министерства» возможным. Принятие императором Николаем II верховного главнокомандования сорвало все планы Гучкова.

«Решение Николая II, — писал историк Г. М. Катков, — взять на себя Верховное Главнокомандование было, по-видимому, его последней попыткой сохранить монархию и положительным актом предотвратить надвигающийся шторм»[312].

После того как Николай II сменил весь состав руководства Ставкой, удалил из состава правительства сторонников Гучкова, назначил главой правительства правого монархиста Б. В. Штюрмера и ситуация на фронте стала меняться к лучшему, Гучкову стало понятно, что его шансы прийти к власти путём давления на царя стали стремительно падать. Для Гучкова становилось очевидным, что единственной возможностью для него остаётся захват власти и свержение императора Николая II. Весь 1916 год Гучков посвятил тому, чтобы это совершить.

Для этого им были использованы две легальные организации: военно-промышленные комитеты и «Прогрессивный блок».

Военно-промышленные комитеты были созданы в августе 1915 года, то есть как раз в разгар борьбы Гучкова за введение «Ответственного министерства», причём, созданы они были по инициативе Гучкова. Официально задачей военно-промышленных комитетов было объединение промышленников, снабжавших армию боеприпасами и военным снаряжением, мобилизация промышленности на военные нужды. То есть эта организация была общественной. Однако, как всегда, Гучков и его сторонники решили под прикрытием военно-промышленных комитетов проводить свою политическую деятельность.

Генерал Глобачёв прямо указывал, что истинное предназначение военно-промышленных комитетов было исключительно политическим. «Настоящие, скрытые цели этой организации, — писал он, — далеко не были так благородны и патриотичны. Комитет, созданный по мысли Гучкова и его товарища Коновалова […] являлся, так сказать, той легальной возможностью, где можно было совершенно забронированно вести разрушительную работу для расшатывания государственных устоев, создать до известной степени один из революционных центров и обрабатывать через своих агентов общество и армию в нужном политическом направлении»[313].

Военно-промышленные комитеты было решено создавать по всей России. Председателем Центрального комитета был избран Гучков, его первым заместителем (товарищем) — Коновалов, вторым — Терещенко. Московский ВПК возглавил Ря-бушинский. Таким образом, руководство в центральном аппарате ВПК принадлежало «старообрядческой» оппозиции, которая не замедлила уже на первом заседании съезда выступить с политическими требованиями, а именно с предложением назначить на должность главы правительства лицо, «пользующееся общественным доверием».

22 августа 1915 года, накануне своего отъезда в Ставку, император Николай II создал при правительстве Особое совещание по обороне, совещание по обороне, которое было призвано осуществлять контроль предприятий, изготовлявших предметы боевого снабжения, а также распределяло крупные военные заказы между русскими и иностранными заводами и занималось вопросами снабжения армии. Оно возглавлялось военным министром. В состав совещания входили представители различных ведомств. Гучков вошёл и в Особое совещание, где возглавил Комиссию по пересмотру норм санитарного и медицинского снабжения армии.

Перед отъездом в Ставку Николай II в Белом зале Зимнего дворца, обращаясь к представителям особых совещаний, сказал:

«Дело, которое поручено особому совещанию по обороне государства, — самое главное и самое теперь важное. Это — усиленное снабжение армии боевыми припасами, которое только и ждут Наши доблестные войска, чтобы остановить иноплеменное нашествие и вернуть успех Нашему оружию. […]

С полным доверием предоставив вам исключительно широкие полномочия, Я все время буду с глубоким вниманием следить за вашей работою и в необходимых случаях Сам приму Личное в ней участие. Великое дело перед нами. Сосредоточим на нем одном одушевленные усилия всей страны. Оставим на время заботы о всём прочем, хотя бы и важном, государственном, но не насущном для настоящей минуты. Ничто не должно отвлекать мысли, волю и силы от единой теперь цели — прогнать врага из наших пределов. Для этой цели мы должны, прежде всего, обеспечить действующей армии и собираемым новым войскам полноту боевого снаряжения. Эта задача отныне вверена вам, господа. И Я знаю, что вы вложите в ее исполнение все свои силы, всю любовь к родине. С Богом, за дело»[314].

Однако не все участники Особого совещания были согласны с Государем в том, что главное было «прогнать врага из наших пределов». Для некоторых, в том числе и для Гучкова, гораздо важнее было то, что царь предоставлял им «исключительно широкие полномочия». И эти полномочия Гучков направил на свержение царя.

Гучков, войдя одновременно и в руководство военно-промышленного комитета, и в Особое совещание, получил реальные рычаги взаимодействия и с военной верхушкой, и, как бы сейчас сказали, с регионами, так как к началу 1916 по России было создано 220 местных ВПК, объединённых в 33 областных. Кроме того, в военно-промышленные комитеты вошли такие представители «общественности», как меньшевик-оборонец К. А. Гвоздев, председатель Рабочей группы, через которого был прямой выход на меньшевистскую думскую фракцию в лице Н. С. Чхеидзе и на «трудовика» А. Ф. Керенского, являвшихся членами высшего совета масонского «Великого Востока народов России». Гучков широко использовал эти связи для подготовки государственного переворота.

Таким образом, главной силой, на которую собирался опереться Гучков и его сторонники по «старообрядческой оппозиции», был Центральный военно-промышленный комитет.

Между тем, главным действующим центром антицарского заговора считается, и не без оснований, «Прогрессивный блок» думской оппозиции. «Прогрессивный блок» был создан 9 августа 1915 года. Ведущими лидерами блока были кадет П. Н. Милюков и прогрессист А. И. Коновалов. Позже к ним примкнули националисты В. В. Шульгин, В. А. Бобринский, В. Я. Демченко. Гучков и «старообрядцы» (Коновалов, Рябу-шинский), как известно, вошли в ряды и этого объединения. Но среди членов «Прогрессивного блока», как и среди членов Центрального военно-промышленного комитета, были люди не их круга, которые воспринимались ими как попутчики, вынужденные союзники на пути к организации государственного переворота. К таким людям, прежде всего, относился кадет Павел Николаевич Милюков. С лёгкой руки советской историографии Гучков и Милюков воспринимаются нами как нераздельное целое, как некий тандем, наподобие «Маркс-Ленин». На самом деле отношения между Гучковым и Милюковым были далеко не дружескими. В 1908 году Гучков даже вызвал Милюкова на дуэль за то, что тот обвинил Гучкова во лжи. «Гучков был лидером большинства, — вспоминал Милюков, — меня называли лидером оппозиции; отказ был бы политическим актом. Я принял вызов»[315]. Лишь длительные переговоры секундантов привели обе стороны к отказу от дуэли.

Гучков был октябристом, сторонником жесткой и авторитарной власти, Милюков, напротив, был кадетом и либералом. Они расходились по очень многим вопросам: например, автономия Польши, против которой категорически выступал Гучков и которую не менее категорично защищал Милюков[316].

Гучков обладал, конечно, гораздо бóльшим опытом работы с правительством, да и в личном плане был, несомненно, более одарённым человеком, чем Милюков. Гучков пользовался большим авторитетом у промышленных, военных и околовоенных кругов. Но в либеральных кругах первенство принадлежало, безусловно, Милюкову. Символом «русской свободы» на Западе считали Милюкова, что особенно проявилось во время визита русской парламентской делегации за границу в апреле — июне 1916 года. Эта поездка была осуществлена по инициативе английской стороны, которая придавала визиту думцев подчеркнуто важный характер.

Оба, и Гучков, и Милюков, были людьми, не стеснявшимися в средствах, не останавливавшимися перед преступными действиями, если этого, по их мнению, требовала обстановка. Но, пожалуй, Милюков в этом плане превосходил самого Гучкова. Милюковские воспоминания, написанные им в эмиграции, пестрят таким количеством издевательских оценок оппонентов, многие из которых к тому времени были давно замучены большевиками, что они затмевают воспоминания Гучкова.

Наконец, у Милюкова было еще одно весьма сильное преимущество. Он был связан с американским банкирским сообществом. В своих воспоминаниях Милюков открыто называет одного из тех, с кем он поддерживал в США тесную связь. Имя этого человека Чарльз Крейн, тот самый, что был «добрым другом» русского баптиста Проханова. Именно по приглашению Крейна Милюков неоднократно посещал в 1903–1906 годах Америку. В разгар революционной смуты в России Милюкову в США был устроен торжественный приём. Вот, что пишет о своей поездке в Штаты сам Милюков: «Она превратилась в некое триумфальное шествие, заготовленное для меня, конечно, при ближайшем содействии моего друга, Чарльза Крейна. Это был, так сказать, зенит моей популярности в Америке»[317].

Когда Милюков писал эти строки, он, конечно, не знал, что через 100 лет о Крейне станут известны такие подробности, о которых Милюков предпочёл бы никогда не упоминать. Между тем, эти подробности дают понять, с какими американскими силами сотрудничал Милюков и кто из них оказывал ему содействие в России. Скажем два слова о Крейне.

Чарльз Ричард Крейн — советник президента Соединенных Штатов Америки, потомственный промышленник, дипломат и меценат, владелец компаний «Вестингхаус», «Метрополитен» и «Виккерс», той самой «Виккерс», которая в 1915 году успешно срывала поставки в Россию столь нужных ей артиллерийских снарядов. Чарльз Крейн являлся ближайшим деловым партнером Якова Шиффа, как минимум, с начала 1900-х годов. «Кун, Лёйб & С°», управляемая Шиффом, тесно сотрудничала с «Вестингхаус & С°», управляемой Крейном. Их партнерство осуществлялось также в структурах Федеральной резервной системы и «Нейшнл Сити-банк», через который будут впоследствии переводиться деньги на революцию в России. Деятельность данного банка активизировалась в России как раз накануне Февральской революции, заблаговременно создавая легальный источник финансирования для своих агентов влияния. Отделение американского «Нейшнл Сити-банка» было впервые открыто в Петрограде 2/15-го января 1917 года при поддержке министра финансов П. Л. Барка, тайно работавшего на революцию. Первым клиентом стал заговорщик М. И. Терещенко, получивший кредит в 100 тыс. долларов. Кредит этот был в истории банковского дела уникальным — без предварительных переговоров, без указания цели займа, обеспечения, условий погашения[318].

В 1913 году Чарльз Крейн рассматривался президентом США как самая вероятная кандидатура на должность американского посла в Петербурге[319].

Именно Крейн будет тем человеком, который весной 1917 года снабдит деньгами и американским паспортом находившегося в США Льва Троцкого и поможет ему и его группе выехать в Россию для продолжения революции. Именно Крейн будет одним из главных деловых партнёров большевистского режима, вместе с которым в 20-х годах он будет участвовать в грабеже России.

Чем же занимался Милюков в Америке вместе со своим другом Крейном? Он предсказывал революцию в России. «Предсказание осуществилось, — самодовольно писал позже вышвырнутый этой самой революцией заграницу Милюков, — революция произошла, и ее ближайшие цели вызвали огромное сочувствие во всем цивилизованном мире — и в Америке в особенности»[320].

К 1916 году связи Милюкова с американскими финансовым олигархами никуда не пропали, к ним прибавились связи с английскими представителями «Круглого стола». Генерал Спиридович сообщал, что им получены оперативные данные о том, что «во время посещения некоторых стран кое-кто из депутатов получил руководящие указания от масонского центра с обещанием моральной поддержки в борьбе с правительством». Это, по мнению Спиридовича, и определило начало активной борьбы с ним левой оппозиции в конце 1916 года[321].

Имеются веские основания полагать, что напрямую с «Круглым столом» был связан и Гучков. Участник заговора подполковник А. И. Верховский свидетельствовал, что Гучков, рассказывая о своих планах переворота, вспоминал: «На 1 марта был назначен внутренний дворцовый переворот. Группа твёрдых людей должна была собраться в Питере и на перегоне между Царским Селом и столицей проникнуть в царский поезд, арестовать царя и выслать его немедленно за границу. Согласие некоторых иностранных правительств было получено»[322].

Из последующих событий вокруг арестованной царской семьи нетрудно догадаться, что таким «иностранным правительством» было английское.

Кроме того, А. И. Гучков был членом так называемого Русско-Английского общества, фактически филиала английских спецслужб. 5 мая 1917 года, уже после Февральской революции, Гучков был приглашен на его заседание, на котором обсуждалась политика Временного правительства. При этом текст приглашения гласил: «И.о. председателя Русско-Английского общества М. И. Ростовцев имеет честь уведомить вас, милостивый государь, что в понедельник 8-го сего мая в 5 час. вечера в Европейской гостинице (фойе 4-й этаж) состоится соединенное заседание членов Комитета Русско-Английского общества и Англо-Русского бюро для совместного обсуждения вопроса о пропаганде на фронте и среди рабочих»[323].

После большевистского переворота все руководство общества оказалось за границей. В 1919 году в Англии, по инициативе кадетов М. И. Ростовцева, П. Н. Милюкова и А. В. Тырковой, было создано общество под названием Комитета освобождения России. Целью этой организации было информирование общественности Англии об истинном положении дел в России. Председателем Комитета стал профессор М. И. Ростовцев, бывший глава Русско-Английского общества. Членами Комитета были: Г. В. Вильямс, Д. Д. Гарднер, Н. X. Денисов, П. Н. Милюков. Деятельность Комитета поддерживали англичане Дж. Бьюкенен, Б. Пэре, P.-В. Ситон-Уотсон — все связанные с секретными английскими службами и организациями. О Бьюкенене мы уже достаточно говорили.

Что же касается историка Бернарда Пэрса, то он в 1909 году был одним из главных организаторов визита русской думской делегации в составе Гучкова, Милюкова, Челнокова в Англию. В 1914 — Пэре становится осведомителем английского правительства в России под видом военного журналиста. Пэре был очень дружен с Гучковым ещё с начала XX века, именно Пэрсу Гучков диктовал свои воспоминания[324].

Другой историк Роберт-Вильям Ситон-Уотсон во время Первой мировой войны работал в Бюро разведки британского правительства, где он был ответственен за британскую пропаганду.

Думается, что эти факты не требуют комментариев.

Кроме того, существенную финансовую поддержку кадетской партии оказывало банкирское семейство Каменка, тесное связанное как с А. И. Гучковым, так и с английскими промышленными кругами. Борис Абрамович Каменка состоял председателем Азовско-Донского банка, членом Русско-Английской торговой палаты, а заодно и членом страхового общества «Россия», главой наблюдательного совета которого являлся А. И. Гучков[325].

В 1911 году близкий родственник Б. А. Каменки А. И. Каменка выделил 3000 рублей в распоряжение конституционно-демократической партии на её предвыборную кампанию в IV-ю Государственную Думу[326].

Итак, Гучков и Милюков были нужны друг другу, нужны для захвата власти в стране. Для этого они были готовы соединить свои силы в «Прогрессивном блоке». Но одновременно каждый стремился использовать другого в своих личных целях с тем, чтобы затем отстранить от захваченной власти. Генерал Глобачёв 26 января 1917 года докладывал о соперничестве этих двух группировок: «Внимательное ознакомление с работой наиболее активных оппозиционных деятелей самым точным и определённым образом указывает на наличность в данный момент двух исключительно серьёзных и широко развивших свою деятельность общественных групп, в одинаковой степени забывших свои прежние исторические выкрики «о благе страны» и с исключительной беззастенчивостью стремящихся ныне к созданию лишь личного благополучия, хотя бы и на костях усердно опекаемой ими родины. Первую из этих групп составляют руководящие «дельцы» парламентского прогрессивного блока, […] руководимого тесно сплотившейся группой Родзянко, Милюкова. Означенная группа окончательно изверилась в возможности принудить представителей Правительства уйти со своих постов добровольно и передать всю полноту власти думскому большинству, долженствующему насадить в России начала «истинного парламентаризма по западноевропейскому образцу». […]

Во главе второй группы общественных деятелей, действующих пока в достаточной мере законспирированно и стремящихся, во что бы то ни стало, выхватить «будущую добычу из рук» представителей думской — стоят не менее жаждущие власти А. И. Гучков, князь Львов, С. И. Третьяков-Коновалов и некоторые другие»[327].

Вынужденные пойти на временный союз, группа Гучкова и либералы вошли в «Прогрессивный блок» и в составленный ими список планируемого «Ответственного министерства», который, к слову сказать, во многом предварил состав будущего первого Временного правительства.

Потерпев летом 1915 поражение от царя, «Прогрессивный блок» не оставил борьбы. Наоборот, эта борьба в течение 1916 года приобретала всё более активный характер, достигнув своего апогея к концу года. Причин для эскалации этого противостояния с императорским правительством было несколько. Главными из них были оттеснение от власти сторонников блока в правительстве, усилившийся контроль со стороны нового главы правительства Штюрмера за его деятельностью в области иностранных и финансовых дел, усилившийся контроль правительства за деятельностью военно-промышленных комитетов и, главное, наметившийся летом 1916 года перелом на театре военных действий в пользу России.

По поводу последнего Милюков в конце 1917 года, уже после февральских событий, писал искренне (что случалось с ним крайне редко) монархисту И. В. Ревенко: «Вы знаете, что твердое решение воспользоваться войною для производства переворота было принято нами вскоре после начала этой войны. Заметьте также, что ждать больше мы не могли, ибо знали, что в конце апреля или начале мая наша армия должна была перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство и вызвали бы в стране взрыв патриотизма и ликования. Вы понимаете теперь, почему я в последнюю минуту колебался дать согласие на производство переворота, понимаете также, каково должно быть в настоящее время мое внутреннее состояние. История проклянет вождей наших, так называемых пролетариев, но проклянет и нас, вызвавших бурю»[328].

Эти строки Милюкова подтверждаются мнением генерала Глобачёва: «Всё было приготовлено к переходу в общее наступление весной 1917 года. Центральные державы должны были быть разгромлены в этом году. Таким образом, для революционного переворота в России имелся 1 месяц, то есть до 1 апреля. Дальнейшее промедление срывало революцию, ибо начались бы военные успехи, а вместе с ними ускользнула бы благоприятная почва»[329].

Интересна дата, когда должна была произойти революция: 1 апреля 1917 года. Как мы помним, именно до этой даты английское правительство согласилось продлить финансовый договор с Россией. Случайно ли это совпадение?

Главным стремлением «Прогрессивного блока» по-прежнему оставалось создание «Ответственного министерства», которое искусно камуфлировалось под призыв к императору назначить кабинет «общественного доверия». Под обществом «Прогрессивный блок», несомненно, понимал себя. На словах министерство «общественного доверия» должно было быть созвано по воле царя и ему подчиняться. Но, конечно, мало кто верил, что Гучков и Милюков, войдя в такое правительство, будут верноподданно исполнять державную волю Государя. Меньше всего в это верили сами члены оппозиции. Весной 1916 года Милюков заявил: «Как первый шаг, мы по тактическим соображениям ныне выдвигаем формулу — министерство, ответственное перед народом. Пусть мы только получим такое министерство, и оно силою вещей скоро превратится в ответственное министерство. Вы только громче требуйте ответственного министерства, а мы уж позаботимся, какое в него вложить содержание»[330].

В конце 1915 — начале 1916 года «Прогрессивный блок» и Гучков начинают активную деятельность по дискредитации правительства и лично Государя. Главными мишенями становятся Б. В. Штюрмер, Г Е. Распутин и косвенно императрица Александра Федоровна. Как пишет Г. М. Катков: «Излюбленным методом Гучкова в распускании слухов и вовлечении влиятельных лиц в его замыслы было распространение напечатанного на машинке или мимеографированного материала, воспроизводящего частную переписку. Ещё в 1912 году в правительственных кругах считали, что именно он пустил в ход мимеографированные копии писем, написанных несколько лет тому назад царицей и её детьми Распутину; это был сильный, можно сказать, вероломный, удар по престижу монархии.

В сентябре 1915 года Гучков воспользовался тем же самым приёмом, взявшись распространять от имени общественных организаций нецензурованные думские речи»[331].

Следует отметить, что те самые «письма» царицы Распутину, которые Г М. Катков называет «мимеографированными копиями», на самом деле были фальшивками, сфабрикованными расстригой Сергеем Михайловичем Труфановым (бывшим иеромонахом Илиодором). Гучков находился в тайном контакте с этим человеком и не брезговал пользоваться его услугами.

Одновременно шло собирание сил, для обеспечения будущего переворота. 2/15 марта 1916 года министр внутренних дел А. Н. Хвостов докладывал Б. В. Штюрмеру: «По поступающим в Министерство Внутренних Дел сведениям, при «прогрессивном блоке» в Государственной Думе негласно учреждено особое бюро для постоянных и систематических сношений со всеми общественными и муниципальными организациями России, обслуживающими нужды действующей армии и тыла; благодаря этому «прогрессивный блок», в случае каких-либо осложнений с Правительством, надеется получить возможность провести при поддержке Государственной Думы давление на Правительственную власть со стороны означенных организации»[332].

Летом 1916 года Б. В. Штюрмер представил императору Николаю II письменный доклад, в котором очень точно определил цели «Прогрессивного блока». Штюрмер пишет: «Задача так называемого «прогрессивного блока», опирающегося на большинство Думы, сводится к проведению теперь же, в летнюю сессию, главных законопроектов об отмене всех правовых ограничений для крестьян, проекта земской реформы, проекта нового закона об обществах и союзах. Каждый из означенных законопроектов интересует так называемый «прогрессивный блок» не столько по существу, сколько с точки зрения возможности внушать с думской кафедры обществу, что Государственная Дума исполнена лучших намерений, но что она не в состоянии ничего практически осуществить, ибо Правительство, опасаясь всяческих преобразований, ведёт постоянную и упорную борьбу с прогрессивными течениями общественной мысли.

В действительности же, каждый из этих проектов построен на началах, столь несоображённых ни с историей, ни с практикой, ни с духом русского законодательства, что если бы каким-либо образом проекты эти получили бы силу закона, страна оказалась бы в положении совершенно безвыходном»[333].

Император Николай II понимал всю опасность «Прогрессивного блока» и деятельности думской оппозиции. В июле 1916 года царь требует ускорить роспуск Думы на каникулы. На упомянутом выше докладе Штюрмера Николай II наложил следующую резолюцию: «Роспуск законодательных учреждений может состояться 20–22 июля, но не позднее»[334].

Мотивы, по которым царь требовал ускорить перерыв в работе Государственной Думы, вполне понятны, если учесть постоянно поступающую к нему информацию о действиях «прогрессивного» её большинства. «Работать с сим Советом Министров, — писал Николаю II Штюрмер, — Дума по-прежнему отказывается и настаивает на составлении Кабинета из лиц, облечённых её доверием и перед нею ответственных. Убеждённость в том, что такое желание её будет исполнено, настолько укрепилась в сознании большинства Думы, что обычная система её борьбы с Правительством совершенно изменилась. В прежние времена правительственные мероприятия подвергались критике по мере обсуждения смет отдельных ведомств, в настоящую сессию Дума, не приступая к отдельным сметам и не обсуждая внесения законопроектов, прямо обратилась к штурму власти.

В основе плана действий руководителей Государственной Думы лежит соображение о том, что если бы настоящее Правительство не было заменено Кабинетом общественного доверия, то занятия Думы должны были бы прерваться, и тогда бы представилась бы возможность вызвать беспорядки среди рабочего населения, учащейся молодёжи и даже в войсках»[335].

Пока Дума бездействовала в перерывах между сессиями, правительство попыталось провести ряд действий, направленных на ослабление позиций Гучкова в военно-промышленных комитетах. Дело в том, что Гучков видел в этих комитетах в первую очередь политический механизм захвата власти, а не общественную организацию, призванную помогать армии. Военно-промышленные комитеты стали центрами антиправительственной агитации и собраний. Штюрмер докладывал Николаю II о мерах, предпринятых правительством для нормализации деятельности ВПК. «Правительством, — докладывал Штюрмер, — был принят ряд мер, направленных к ограничению деятельности учреждений, созданных Особыми совещаниями по обороне государства, по, продовольствию, снабжению топливом и перевозками, во всех тех случаях, когда деятельность этих учреждений выходила за рамки закона и учреждения эти являлись ареной для политической агитации. […] В дальнейшем положен предел политической агитации Военно-промышленных комитетов, ограничены случаи созвания всякого рода съездов и приняты другие меры предупредительного характера»[336].

Заговор Гучкова

Когда Гучков понял, что правительство будет пресекать любые его попытки использовать ВПК в открытой агитации, он перешёл к другой тактике, развязав, через те же ВПК, целую кампанию по обвинению правительства в неспособности снабдить армию снарядами и продовольствием. Гучков действовал крайне изощрённо: он понял, что обвинение правительства в измене гораздо эффективнее обвинения в недостатке либерализма и свобод.

18 августа 1916 года Гучков написал якобы «секретное» письмо начальнику штаба Верховного главнокомандующего генерал-адъютанту М. В. Алексееву, сделав при этом так, чтобы оно немедленно было предано огласке и чтобы с ним было бы ознакомлено наибольшее число заинтересованных людей. В своих беседах с Н. А. Базили Гучков так рассказывал об этом: «Московский городской голова Челноков был в Петербурге, и я ему показал копию этого письма. Он просил меня на один день, кому-то хотел показать, и это было непростительно с его стороны, потому что я знаю, как письма эти опасны для самого дела, которому служишь. Это письмо было Челноковым или теми, кому он передал его, размножено и получило широкое распространение в военных кругах. Этот документ получил распространение на фронте, в то время как я имел в виду только Алексеева. Это было использовано как агитационное средство против строя: армия свой долг выполняет, а вот что делается в тылу!»[337]

Заметим, что этот рассказ Гучкова произошёл уже в эмиграции, когда весь ужас революции был очевиден, а её «герои» достаточно скомпрометированы. Поэтому Гучков пытался представить дело так, будто бы Челноков сам по своей инициативе показал письмо другим людям. Это была ложь. Гучков не был наивным человеком и прекрасно понимал, кому он передаёт письмо такой важности и что с этим письмом может произойти. К тому же Челноков был соратником Гучкова по оппозиции, а потому мало вероятно, чтобы он стал действовать вопреки воле своего соратника. Но в этом эмигрантском признании Гучкова для нас важно то, что Гучков сам характеризует свое письмо как «агитационное средство против строя».

В своём письме Алексееву Гучков сообщал: «Недели две тому назад генерал Маниковский, которому было поручено Особым совещанием усилить всеми средствами изготовление тяжёлых снарядов, выработал совместно с заводчиками целую шкалу премий за усиленный выпуск снарядов, каковое производство по своей трудности отталкивает многих. Эта шкала при особом циркуляре была разослана по всем заводам, а 13-го августа пришло от г. Штюрмера письмо, предлагающее отменить премиальную систему. Самый текст этого письма я прилагаю Вам в копии. Опять-таки стороной узнали мы об этой мере. Сегодня М. В. Родзянко внёс об этом запрос в Особом совещании. Генерал Маниковский подтвердил, заявив, что он в отчаянии, что рушится всё, что налажено, что вряд ли ему удастся при новых условиях добиться увеличения выпуска тяжёлых снарядов.

Разумеется, Особое совещание единогласно признало, что распоряжение г. Штюрмера вредно, опасно, незаконно, что оно должно быть немедленно отменено, для чего надлежит обратиться к военному министру, к Штюрмеру, к Государю. […] Вот Вам голые факты, глубокоуважаемый Михаил Васильевич. Согласитесь, что если бы кому-либо был дан приказ из Берлина — уменьшить выпуск винтовок, пулемётов, тяжёлых снарядов, то он не мог бы поступить иначе, как это сделали князь Шаховской, Штюрмер и Шуваев»[338].

Понятно, что в первую очередь это письмо было предназначено не /Алексееву. Письмо было рассчитано на то, что /Алексеев и Маниковский распространят среди генералитета и офицерства следующую информацию: умные генералы делают всё, чтобы наладить производство снарядов, правительство делает всё, чтобы им в этом помешать, а защитниками интересов армии и Родины являются два человека — Гучков и Родзянко. Эта цель Гучкову полностью удалась: общество, ознакомившись с главными положениями письма в устном или письменном пересказе, стало повторять на все лады версию Гучкова. При этом оно не задумывалось, что все те «голые факты», о которых сообщал Гучков, на самом деле являлись ложью.

Эта ложь была убедительно раскрыта в докладах Б. В. Штюрмера императору. В одном из них Штюрмер объясняет причину появления письма Гучкова: «Усилия руководителей противоправительственного движения в стране — сломить проводимую Правительством систему — не увенчались успехом. Тогда начался другого рода поход на Правительство, путём инсинуаций о том, что оно парализует деятельность военных властей в деле борьбы с внешним врагом. Клевета эта нашла выражение в письмах Гучкова на имя начальника штаба Верховного Главнокомандующего. В них заявлялось о том, что Совет Министров сознательно нарушает мероприятия, направленные к обеспечению задач обороны государства. Письма эти получили особое распространение, в виду того, что они были обращены к начальнику штаба Верховного Главнокомандующего и заключающаяся в них клевета военным ведомством не опровергалась»[339].

В другом докладе глава правительства более подробно остановился на существе вопроса о премиях: «По вопросу о премировании заводов, работающих на оборону, за увеличение их производительности, Особое совещание признало эти премирования нецелесообразными, ввиду чего мною предложено было военному министру предложение об этом оставить без движения. Решение Особого совещания было основано на данных, предоставленных министром торговли и промышленности, который свидетельствовал, что премировка назначается не по сравнению с тем, что заводы должны были поставить, а по сравнению с тем, что они фактически поставили. Премировка справедлива, если завод, взявшийся поставить в июне месяце 1000 снарядов и исправно их изготовивший, в июле месяце выработает не только прежнюю 1000, но 1200 снарядов. Лишние 200 снарядов подлежат премировке. Если же завод, взявшийся в июне поставлять 1000 снарядов, изготовил всего 200, то есть не исполнил контракта, а в июле выработал 210 снарядов, то эти последние не подлежат премировке. Совещание согласилось с этим и признало дело премирования неправильно поставленным»[340].

В ответ на доклад Штюрмера Николай II поделился со своим министром об опасениях генерала Алексеева и военного министра генерала Д. С. Шуваева того, что запрещение премирования отразится на производстве Тульских заводов. На это Штюрмер доложил, что запрет премирования не касался Тульского завода, а лишь мелких заводов, которые допускали злоупотребление в этой области, безмерно обременяя казну[341].

Таким образом, ложь Гучкова была очевидной и преследовала одну цель: компрометацию правительства. Но вполне возможно, в этой лжи скрывались и другие, так сказать, личные интересы Гучкова. Дело в том, что деятельность в военно-промышленных комитетах приносила ему немалый доход. Вот что писал по этому поводу Штюрмер: «Минувшим летом Правительством был установлен контроль над расходованием отпускаемых Земским и Городским союзам казённых сумм, а в сентябре месяце опубликованы данные о том, что деятельность этих союзов поддерживается исключительно на казённые средства (свыше 553 000 000 рублей казённых субсидий и только 4 362 000 рублей местных средств). Этим объявлением был снят ореол с деятелей Земских и Городских союзов»[342].

Напомним, что Земский и Городской союзы, объединённые с 1915 года в единую организацию Земгор, являлись, наряду с ВПК, главной опорой «Прогрессивного блока» и возглавлялись соратниками Гучкова по блоку князем Г. Е. Львовым и М. В. Челноковым. Не вызывает сомнений, что те мелкие заводы, за премии которым так ратовал Гучков, рекомендовались к премированию им самим, а также представителями Земгора. Скорее всего, не бескорыстно, а, как бы мы сейчас сказали, за щедрые «откаты» с этих премий.

То, что подрывная деятельность военно-промышленных комитетов сочеталась с личным обогащением, видно из донесений Охранного отделения. 25 августа 1916 года в секретном донесении на имя директора Департамента полиции сообщалось: «В январе сего года председатель «Союза русского Народа» доктор Дубровин передал в Департамент полиции поступившее из Саратова письмо, в котором, между прочим, сообщалось о том, что саратовский полицмейстер находится в хороших отношениях с местным крупным мукомолом и спекулянтом Шмидтом, благодаря чему последний избран председателем продовольственной городской комиссии. 16-го января 1916 года за № 40169 начальник Саратовского губернского жандармского управления донёс, что, согласно поступившим сведениям, Фёдору Шмидту, старшему из братьев мукомольного Товарищества «Братьев Шмидт» приписывается вина за повышение цен на муку. Из представленного г. Министру внутренних дел доклада от 24 января сего года тайного советника П. М. Кошкина и действительного статского советника А. А. Волкова, назначенных в качестве представителей министерства внутренних дел в комиссию, командированную в Саратов, […] усматривается, что названные представители пришли к заключению, что работа мельниц за последнее время действительно сократилась по вине Товарищества.

Из этого же доклада видно, что главным деятелем в Товариществе является Фёдор, Фридрих, Шмидт. Он доминирует над прочими членами Товарищества. Фридрих Шмидт состоит председателем Областного Военно-Промышленного комитета»[343].

Такие случаи были не единичны. Так, член Государственной Думы и «Прогрессивного блока» кадет А. И. Шингарев через своих доверенных лиц контролировал общество оптовых закупок, которое получило из общественных средств товаров свыше чем на 100 тысяч рублей и ссуду в 50 тысяч. При этом общество продавало продукты выше установленных цен. Товары закупались у спекулянтов[344]. Комментируя эти действия Шингарёва, О. А. Платонов пишет: «Шингарев и компания пробивали для этого общества выделение 1750 тысяч рублей якобы как кредит по снабжению населения продуктами первой необходимости, а на самом деле для спекуляций. Большой скандал вызвала сдача 50 потребительских лавок на 6лет некоему Лесману, которому была обещана внеочередная доставка грузов, льготы по перевозке в городе, 11 процентов прибыли на капитал»[345].

Естественно, что действия правительства по борьбе с подобными противоправными действиями и ограничение влияния военно-промышленных комитетов, главных центров «Прогрессивного блока», не могли не тревожить его руководителей.

Гучков был также встревожен и тем, что цель — создание «Ответственного министерства» или, для начала, назначение ответственного главы правительства — становилась всё более и более призрачной. То была чёткая позиция Николая II, твёрдо заявившего, что до окончания войны никаких реформ в государственном управлении не предвидится, и ничто не могло заставить царя и правительство пойти на уступки в этом вопросе. Оппозиции становилось понятно, что если она протянет до весны, то предстоящее наступление и последующий перелом в войне сделает её мечты о власти и вовсе несбыточными.

Всё это вместе взятое привело Гучкова и «старообрядцев» к окончательной мысли о радикальном дворцовом перевороте. В конце сентября — начале октября 1916 года состоялось несколько встреч заговорщиков, на которых стали разрабатываться детали будущего переворота. Гучков рассказывал, что первоначально заговорщиков было трое: он сам, член масонского верховного совета «Великого Востока народов России» кадет Н. В. Некрасов и промышленник М. И. Терещенко[346].

Встречи проходили на квартире у руководителя Земско-городского комитета по обеспечению армии, члена Центрального военно-промышленного комитета, кадета М. М. Фёдорова, который якобы ничего не знал об обсуждаемом заговоре.

На самом деле, конечно, это были встречи Гучкова с представителями разных направлений оппозиции, с которыми он обсуждал этапы переворота, а также, скорее всего, делёж будущей власти. Переворот был поддержан ведущими лидерами русской крупной буржуазии или, как мы бы сейчас сказали, промышленного олигархата.

Любопытно, что, по словам Гучкова, вскоре к ним примкнул князь Д. Л. Вяземский. Князь Вяземский был начальником 17-го передового отряда Красного Креста и лицом, приближённым к великому князю Николаю Николаевичу. По словам Гучкова, именно на Вяземского должна была быть возложена задача по привлечению войск к осуществлению переворота. Примечательно, что князь Вяземский был застрелен неизвестными 2-го марта 1917 года на улицах Петрограда, в разгар осуществления переворота, когда он находился рядом с Гучковым.

Вот что рассказывал о заговоре Гучков: «Из беседы с Некрасовым выяснилось, что и он пришел к той же точке зрения о полной невозможности нормальными путями добиться коренной перемены правительственного курса, о неизбежности насильственного переворота, [явился] страх, что выполнение этой задачи возьмут на себя слепые стихийные силы улицы, рабочие, солдаты, тыл, и отсюда определенное сознание, что эту задачу должны принять на себя спокойные государственные элементы. Мысль о терроре по отношению к носителю верховной власти даже не обсуждалась — настолько она считалась неприменимой в данном случае. Так как в дальнейшем предполагалось возведение на престол сына Государя — Наследника, с братом государя в качестве регента на время малолетства, то представлялось недопустимым заставить сына и брата присягнуть через лужу крови. Отсюда и родился замысел о дворцовом перевороте, в результате которого Государь был бы вынужден подписать отречение с передачей престола законному наследнику. В этих пределах план очень быстро сложился. […] Наша тройка приступила к детальной разработке этого плана. Представлялись три конкретных возможности. Первая — захват Государя в Царском Селе или Петергофе. Этот план вызывал значительные затруднения. Если даже иметь на своей стороне какие-нибудь воинские части, расположенные в резиденции Государя, то было несомненно, что им будет оказано вооруженное сопротивление, во всяком случае, предстояло кровопролитие, которого хотелось избежать. Другая возможность была произвести эту операцию в Ставке, но это требовало если не прямого участия, то, во всяком случае, некоторого попустительства со стороны высших чинов командования. Не хотелось вводить этих лиц в состав заговора по многим причинам. Не только потому, что мы не были совсем уверены, найдем ли там сотрудников, но мы не хотели, чтобы эти лица, которые после переворота будут возглавлять русскую армию, чтобы они участвовали в самом перевороте. Требовалось, чтобы лояльные элементы им подчинились… В этой комбинации — в Ставке — мы встречали те же сомнения. Части могли быть на стороне [правительства]. Значит, опять гражданская война в пределах фронта. Если б цареубийство… но мы были против этого. Третья возможность — и на ней мы остановились — это захват царского поезда во время проезда из Петербурга в Ставку и обратно. Были изучены маршруты, выяснено, какие воинские части расположены вблизи этих путей, и остановились на некоторых железнодорожных участках по соседству с расположением соответствующих гвардейских кавалерийских частей в Новгородской губ. так называемых Аракчеевских казармах. Вот эта последняя комбинация нам представлялась технически более простой. Надо было найти единомышленников среди офицерского состава этих полков. Имелось в виду совсем не трогать солдат, а сосредоточиться только на том, чтобы получить единомышленников в самом офицерском составе. Мы крепко верили, что гвардейские офицеры, усвоившие отрицательное, критическое отношение к правительственной политике, к правительственной власти гораздо более болезненное и острое, чем в каких-нибудь армейских частях, мы думали, что среди них мы в состоянии будем найти единомышленников»[347].

Итак, из «сухого остатка» воспоминаний Гучкова очевидно следующее: царский поезд должен быть задержан по возвращении Государя из Ставки в Петроград при помощи гвардейских офицеров.

Но что должно было произойти дальше? Согласно тому же Гучкову, это была «хирургическая операция в смысле революционного акта воздействия на Государя, в смысле отречения. Сам план рисовался таким образом. Значит, захват этой воинской частью фронтового поезда; затем, мы крепко верили, что нам удастся вынудить у Государя отречение с назначением Наследника в качестве преемника. Должны были быть заготовлены соответствующие манифесты, предполагалось все это выполнить в ночное время, наиболее удобное, и предполагалось, что утром вся Россия и армия узнают о двух актах, исходящих от самой верховной власти, — отречении и назначении Наследника»[348].

«Из показаний А. И. Гучкова ЧСК, — писал С. П. Мельгунов, — стало известно о заговоре, который перед революцией организовал Гучков. По его словам план был таков: захватить по дороге между Ставкой и Царским Селом Императорский поезд, вынудить отречение, затем, одновременно, при посредстве воинских частей, на которые в Петрограде можно было бы рассчитывать, арестовать существующее правительство и затем уже объявить как о перевороте, так и о лицах, которые возглавят правительство»[349].

«В результате ряда организованных единым масонским центром совещаний оппозиционных деятелей, — пишет доктор исторических наук В. С. Брачев, — был разработан общий план захвата царского поезда во время одной из поездок Николая Пиз Петербурга (так в тексте — П. М.) в Ставку или обратно. Арестовав Царя, предполагалось тут же принудить его к отречению от престола в пользу Царевича Алексея при регентстве Михаила Александровича и введению в стране конституционного строя»[350].

Таким образом, замысел заговора Гучкова представлял собой быстрый дворцовый переворот, закамуфлированный под легитимную передачу власти от Николая II к цесаревичу Алексею при регентстве великого князя Михаила Александровича, который, в свою очередь, полностью бы зависел от регентского совета, в котором главную роль должен был играть Гучков.

Но почему Гучков был так уверен, что им удастся вырвать у Николая II отречение?

Здесь примечательно то, что Гучков несколько раз употребляет слово «цареубийство», всякий раз, правда, подчёркивая, что на это заговорщики никогда бы не пошли. Тем не менее, Гучков ясно даёт понять, что именно убийство было бы оптимальным вариантом. «Если б цареубийство…» — мечтательно произносит он. Закономерно встаёт вопрос: если убийство императора было оптимальным решением вопроса, то почему Гучков не мог пойти на него?

Милюков в своих воспоминаниях прямо указывал на то, что Гучков не исключал убийства императора Николая II. «А. И. Гучков, — писал он, — не исключал и самых крайних форм устранения царя, если бы переворот совершился в форме, напоминавшей ему XVIII столетие русской истории, — в форме убийства. Но если бы переворот совершился в форме, которую он лично предпочитал — в форме военного пронунциаменто, то он желал бы удаления царя в форме наиболее «мягкой» — отречения от престола»[351].

Милюков также указывал, «что судьба императора и императрицы остается при этом нерешенной — вплоть до вмешательства «лейб-гвардейцев», как это было в XVIII в.»[352].

В другом месте Милюков говорил «о принудительном отречении царя и даже более сильных мерах»[353].

Не нужно пояснять читателю, что такое «вмешательство лейб-гвардейцев по примеру XVIII-ro века». Убийства императоров Петра III и Павла I являются лучшими примерами подобного «вмешательства».

Мельгунов в своих исторических исследованиях указывал на план цареубийства по примеру 1801 года: «Речь шла о заговоре в стиле дворцового переворота XVIII столетия, при которых не исключалась возможность и цареубийства»[354].

Профессор Ю. В. Ломоносов, бывший во время войны высоким железнодорожным чиновником и по совместительству активным агентом революции, писал в своих воспоминаниях: «Удивительно то, что, насколько я слышал, это недовольство было направлено почти исключительно против царя и особенно царицы. В штабах и в Ставке царицу ругали нещадно, поговаривали не только о её заточении, но даже о низложении Николая. Говорили об этом даже за генеральскими столами. Но всегда, при всех разговорах этого рода, наиболее вероятным исходом казалась революция чисто дворцовая, вроде убийства Павла»[355].

Воспоминания Милюкова полностью опровергают слова Гучкова о том, что переворот готовился только его, Гучкова, «тройкой». Милюков прямо говорит, что руководство «Прогрессивного блока» изначально было посвящено в замысел заговора.

«Блок исходил из предположения, — вспоминал Милюков, — что при перевороте так или иначе Николай II будет устранен с престола. Блок соглашался на передачу власти монарха к законному наследнику Алексею и на регентство до его совершеннолетия — великому князю Михаилу Александровичу. Мягкий характер великого князя и малолетство наследника казались лучшей гарантией перехода к конституционному строю. […] Не помню, к сожалению, в какой именно день мы были через М. М. Федорова приглашены принять участие в совещании, устроенном в помещении Военно-промышленного комитета. Помню только, что мы пришли туда уже с готовым решением, и, после обмена мнений, наше предложение было принято. Гучков присутствовал при обсуждении, но таинственно молчал, и это молчание принималось за доказательство его участия в предстоявшем перевороте. Мы ушли, во всяком случае, без полной уверенности, что переворот состоится, но с твердым решением, в случае если он состоится, взять на себя устройство перехода власти к Наследнику и к регенту»[356].

Понятно, что в регентский совет при малолетнем государе должны были войти Гучков, Милюков, представители «старообрядческой оппозиции», российского промышленного олигархата и «Прогрессивного блока». Сам Гучков отрицал наличие у себя амбиций регента и существование списка кандидатов в регентский совет. Дескать, думали только о России, а не о власти. «Лица (в регентский совет — П. М.) не намечались. Претензий на захват власти не было. Просто крепко верили, что новая власть, в основе которой лежал бы некоторый революционный акт, при образовании правительства была бы вынуждена считаться с иными элементами, чем старая власть. Поэтому у нас не было ни списка министерства, ни лиц совсем не намечалось, по крайней мере, у меня не было»[357].

То была, безусловно, ложь. Если задолго до переворота существовали списки так называемого «Ответственного министерства», то, тем более, должен был существовать и список регентского совета. Именно там, в регентском совете и должна была быть сосредоточена главная власть заговорщиков.

Рабочая группа и планы заговорщиков

Слова Гучкова о том, что он и его соратники по заговору отказались от организаций массовых беспорядков и использования их для начала переворота — очередная ложь. На самом деле и Гучков, и Милюков не только не отказались от организации рабочих выступлений, но, наоборот, возлагали на них большие надежды. Однако сам Гучков не был в состоянии вывести рабочих на улицы. Кто-то должен был ему в этом содействовать. И это содействие мы находим в лице так называемой Рабочей группы Центрального военно-промышленного комитета.

«Создание рабочих групп военно-промышленных комитетов, — пишет Г. М. Катков, — было задумано и проведено в жизнь в 1915–1916 годах Гучковым и Коноваловым в Петрограде и Москве, а в Киеве — М. И. Терещенко. Текстильный магнат А. И. Коновалов ещё до начала войны связался через большевика И. И, Скворцова-Степанова с революционными кругами и пытался организовать «информационный комитет» всех партий и оппозиционных групп»[358].

Рабочие группы состояли почти полностью из меньшевиков-мартовцев. Как мы уже говорили, меньшевики, как и всё социал-демократическое движение, переживали в конце 1916 года далеко не лучшие дни. Между тем, социал-демократы имели немалое влияние на рабочих крупных петроградских заводов. В тот момент, когда руководство большинства социал-демократических партий и группировок не верило в реальность государственного переворота и отказывалось выводить людей на улицы, Рабочая группа с радостью ухватилась за предложенный ей Гучковым тактический союз. Начальник Петроградского охранного отделения генерал К. И. Глобачёв в своём секретном докладе директору Департамента полиции сообщал: «Не встретив должного сочувствия в подпольных социалистических кругах, мысль [обустройстве демонстративного шествия] с увлечением была подхвачена представителями рабочей группы «Центрального военно-промышленного комитета» и уже через последних сделалась достоянием рабочих и иных кругов столичного населения.

Сохранив свою революционную физиономию, но в то же самое время ясно отколовшись от руководящих кругов социалистического старого «Интернационала», рабочая группа ЦВПК через названный комитет вошла в тесное соприкосновение с оппозиционной общественностью»[359].

Однако между Гучковым и Милюковым имелись свои разногласия по поводу значимости рабочих выступлений. Милюков и его сторонники в «Прогрессивном блоке» делали на них главную ставку, полагая, что именно эти выступления, которые должны были стать ответом на предполагаемый роспуск царём Государственной Думы, приведут к крушению «старой власти». Согласно их планам, в Петрограде в 1917 году должно было произойти нечто подобное тому, что произошло в Париже в 1789. То есть нужно было взятие своей русской Бастилии с тем, чтобы установить в России конституционную монархию и оказаться у власти.

Гучков, наоборот, полагал, что рабочие выступления должны стать отвлекающим манёвром для тихого государственного переворота. Кроме того, Гучков справедливо полагал, что если переворот будет произведён под эгидой защиты Государственной Думы, то и у власти окажутся в первую очередь представители думской оппозиции, а Гучков, как мы помним, не был депутатом Думы. Гучков стремился к бесшумному и молниеносному государственному перевороту с тем, чтобы на следующее утро страна узнала бы имя нового царя, регента и главы регентского совета, то есть его, Гучкова, имя.

Генерал Спиридович писал: «Создав широкое рабочее движение около Гос. Думы, Гучков надеялся более легко осуществить и самый персональный дворцовый переворот, осуществление чего являлось его особо конспиративной работой, бывшей географически вне поля зрения Петроградского Охранного Отделения»[360].

Как сообщал генерал Глобачёв, группа Гучкова «считает мечты о захвате власти при содействии демонстративно выступивших масс населения неосуществимыми и все свои надежды и упования основывает на исключительной уверенности в неизбежности «в самом ближайшем будущем» дворцового переворота, поддержанного всего-навсего лишь одной-двумя сочувствующими этому перевороту воинскими частями. Дворцовый переворот […] должен передать всю полноту власти именно этой группе»[361].

Несмотря на имеющиеся разногласия, Гучков и Милюков «самым усердным образом шли навстречу» друг другу[362].

Связи Гучкова с Рабочей группой были весьма тесными. Генерал Спиридович писал: «Рабочая Группа состояла из десяти представителей от рабочих Центрального Военно-Промышленного Комитета, в котором председательствовал Коновалов и шесть представителей Областного Петроградского комитета, у коих председательствовал Гучков.

Сконструировавшись окончательно в конце предыдущего года, группа стремилась сделаться руководящим органом всего рабочего класса. Она выработала ряд резолюций с революционными требованиями и огласила их (безнаказанно) 3 декабря 1915 года на собрании Цент. Военно-Пром. Комитета. Тогда же она приняла ряд мер для организации подобных групп по всей России. Гучков и Коновалов содействовали работам Рабочей Группы. Первый поддерживал ее требования перед правительством, а второй помог образованию самостоятельной Рабочей группы при Московском Военно-Промышленном Комитете»[363].

Гучков и оппозиция всячески заигрывали с революционными организациями, поощряя и потворствуя их деятельности среди рабочих.

Генерал Спиридович писал: «Представители буржуазии помогали организации рабочих революционных кадров. Так в их присутствии оглашались резолюции о необходимости «мира без аннексий и контрибуций», в то самое время, когда те же господа Гучковы, Коноваловы, Некрасовы нападали на правительство за то, что оно, как клеветали на него, хочет заключить сепаратный мир. Такова была двойственная, лицемерная тактика Гучкова, Коновалова и Ко., мечтавших не о победе над немцами, а о победе над самодержавием. Капитал стремился к власти»[364].

В помещении военно-промышленных комитетов устраивались нелегальные рабочие собрания. Так, 20 октября/2 ноября 1916 года в предписании на имя Гучкова от Охранного отделения Москвы говорилось: «15-го сего сентября, вечером, в помещении продовольственного отдела Московского областного Военно-промышленного комитета, полицией было обнаружено собрание рабочих в числе 37 человек, проходившее без надлежащего на то разрешения. По существу означенное собрание является незаконным, так как участники такового не имеют и не могут иметь никакого отношения к Военно-Промышленному комитету»[365].

Начиная с осени 1916 года, Гучковым и другими участниками заговора была развёрнута активная пропагандистская кампания по подготовке общества к предстоящим событиям. Главным рупором заговорщиков в Думе стал её председатель камергер Михаил Васильевич Родзянко. Его роль была точно определена Н. А. Маклаковым. В письме к императору Николаю II он писал ещё 27 апреля 1915 года: «Родзянко, Ваше Величество, только исполнитель, напыщенный и неумный, а за ним стоят его руководители, гг. Гучковы, кн. Львовы и другие, систематически идущие к своей цели. В чём она? Затемнить свет Вашей славы, Ваше Величество, и ослабить силу значения святой, истинной и всегда спасательной на Руси идеи Самодержавия»[366].

Осенью 1916 года заговорщики нагнетают обстановку, изображая дело таким образом, словно Россия стоит перед военным поражением из-за деятельности правительства. Причём в своих речах оппозиционеры уже напрямую обвиняют власть в измене.

1 ноября 1916 года после перерыва собралась Государственная Дума. Выступая на её заседании, Милюков фактически обвинил императрицу Александру Фёдоровну и председателя правительства Б. В. Штюрмера в измене.

Выход из создавшегося положения Гучков, Милюков и их сторонники, уже не очень скрывая, связывают с насильственным переворотом. Требования об «ответственном министре» («Ответственном министерстве») сменяются призывами к «активным действиям». Ещё в конце октябре 1916 года Штюр-мер докладывал царю, что на съезде председателей губернских управ и представителей городских союзов, состоявшегося в Москве, главным требованием было «призвать к власти лицо, облечённое доверием народа, и добиться создания ответственного министерства»[367].

Но уже 7 января 1917 года Охранное отделение сообщает руководству Департамента полиции следующее: «30 декабря минувшего года в Москве состоялось заседание центрального комитета партии 17-го октября под председательством А. И. Гучкова. В заседании приняло участие всего 15 человек и в их числе известные октябристы Н. И. Гучков, К. Бахрушин, Н. В. Щёков, М. К. Любавский и другие. […]

При оценке создавшегося политического положения Гучков высказался в самом мрачном духе, почти в смысле полной безнадёжности найти какой-либо выход при нарастании разобщённости общественных сил и партий. Но при всём своём пессимизме Гучков намекнул в докладе на возможность неожиданного выхода из тупика в ближайшие дни, вне воздействия и усилий общественности, причём также дал понять, что в случае такого выхода, по его мнению, возьмут верх прогрессивные начала общественности. В этих соображениях А. И. Гучков рекомендовал своей партии всячески поддерживать Прогрессивный блок»[368].

В конце 1916 года известный масон князь А. В. Оболенский спросил Гучкова, насколько справедливы слухи о предстоящем перевороте. «Гучков, — пишет далее Оболенский, — вдруг начал меня посвящать во все детали заговора и называть главных его участников… Я понял, что попал в самое гнездо заговора. Председатель Думы Родзянко, Гучков и Алексеев были во главе его. Принимали участие в нем и другие лица, как генерал Рузский, и даже знал о нем А. А. Столыпин (брат Петра Аркадьевича). Англия была вместе с заговорщиками. Английский посол Бьюкенен принимал участие в этом движении, многие совещания проходили у него»[369].

С конца октября и до начала ноября 1916 года в донесениях наружного наблюдения за «Санитарным», под таким псевдонимом проходил Гучков в справках филёров, появляются сообщения о сильной активизации деятельности объекта наблюдения. «Гучков Александр Иванович, — говорится в сообщении филёров, — 14-го минувшего октября, вместе с членом Государственной Думы Павлом Николаевичем Крупенским и потомственным почётным сотрудником газеты «Новое Время» Алексеем Ивановичем Ксюриным, на моторе из Петрограда выбыли в Ригу.

В Риге посетили губернатора и Начальника гарнизона генерала Радко-Дмитриева. На обратном пути заезжали в город Венден, где посетили командующего 13-й армией. […]

30 октября Гучков посетил графа Коковцова и князя Туманова.

Из расспросов шофёра, с которым ездит Гучков, видно, что он бывает на разных заводах, во многих банках и в страховом обществе «Россия». Товарищ его Коновалов на одном с ним моторе не ездит, а имеет собственный мотор, который при поездках берёт с собой. Коновалов с 24-го минувшего октября находится в Москве. Приезд его в Петроград ожидается 2-го сего ноября»[370].

Любопытно, что в своих поездках Гучков часто пользовался автомобилем («мотором») № 561, принадлежавшим князю Владимиру Николаевичу Орлову[371]. Князь В. Н. Орлов входил в ближайшее окружение императора Николая II, но поддерживал самые тесные отношения с Гучковым и «Прогрессивным блоком» и входил в близкий круг великого князя Николая Николаевича. Летом 1915 года Орлов был замешан в попытке государственного переворота и вместе с великим князем отправлен служить на Кавказ. Однако связь с Гучковым и Коноваловым продолжал поддерживать.

Вся совокупность данных позволяет сделать вывод, что заговорщики планировали переворот на конец ноября 1916 года. Зловеще звучат строки воспоминаний Милюкова о визите Николая II в Государственную Думу в конце 1916 года: «Отойдя несколько шагов от нашей группы, Николай вдруг остановился, обернулся, и я почувствовал на себе его пристальный взгляд. Несколько мгновений я его выдерживал, потом неожиданно для себя… улыбнулся и опустил глаза. Помню, в эту минуту я почувствовал к нему жалость, как к обреченному. Всё произошло так быстро, что никто этого эпизода не заметил. Царь обернулся и вышел»[372].

24 января Рабочая группа распространила среди рабочих прокламацию, в которой говорилось: «Рабочему классу и демократии нельзя больше ждать. Каждый пропущенный день опасен. Решительное устранение самодержавного режима и полная демократизация страны являются теперь задачей, требующей неотложного разрешения, вопросом существования рабочего класса и демократии… К моменту открытия Думы мы должны быть готовы на общее организованное выступление. Пусть весь рабочий Петроград к открытию Думы, завод за заводом, район за районом, дружно двинется к Таврическому дворцу, чтобы там заявить основные требования рабочего класса и демократии»[373].

Сообщения Петроградского охранного отделения о деятельности Рабочей группы становятся всё тревожнее. В двадцатых числах января оно сообщает, что Рабочая группа усиленно готовит массовые выступления рабочих. «Город разбит на районы, — говорилось в докладных записках директору Департамента полиции, — руководство которыми в смысле устройства митингов и т. д. поручены отдельным членам коллегии. Так, Выборгский район поручен членам группы Гвоздёву, Брейдо, Абросимову. Василеостровский район — Емельянову, Невская застава — Вайнеру. Петроградская сторона — Шамарину»[374].

27 января Петроградское охранное отделение нанесло по замыслам заговорщиков ощутимый удар, арестовав всё руководство Рабочей группы: К. А. Гвоздёва, И. И. Емельянова, Г. X. Брейдо, Е. А. Гудкова, В. М. Абросимова и других[375]. Все арестованные были заключены в тюрьму «Кресты».

Аресты были произведены с санкции министра внутренних дел А. Д. Протопопова, который, согласно воспоминаниям генералов Глобачёва и Спиридовича, пошёл на этот арест под сильным давлением Охранного отделения. При этом Протопопов категорически отказался арестовывать самого Гучкова, якобы из-за страха перед общественным мнением. Как мы увидим, это утверждение является весьма сильным упрощением действительности.

Поясняя причины ареста Рабочей группы, власти заявляли: «Ввиду того, что деятельность названной рабочей группы достигла пределов явной угрозы для государственного порядка, Правительство должно было принять законные меры к пресечению весьма опасного, особенно в военное время, проявления действий рабочей группы, выступившей под предлогом участия в учреждении содействий обороне страны на путь организации революционного движения в Империи»[376].

«Арест рабочей группы, — писал генерал Глобачёв, — произвёл ошеломляющее действие на ЦВПК, и в особенности на Гучкова, у которого, как говорится, была выдернута скамейка из-под ног; связующее звено удалено, и сразу обрывалась связь центра с рабочими кругами. Этого Гучков перенести не мог; всегда в высшей степени острожный в своих замыслах, он в эту минуту потерял самообладание и, наряду с принятыми им мерами ходатайства об освобождении арестованных перед Главнокомандующим Петроградского военного округа, рискнул на открытый призыв петроградских рабочих к протесту против якобы незаконного ареста народных избранников. По заводам и фабрикам рассылались об этом циркуляры ЦВПКза подписью его председателя А. И. Гучкова»[377].

Не менее остро реагировал на арест рабочей группы и другой руководитель ЦВПК — Коновалов. «Как раз в тот момент, — восклицал он на заседании Государственной Думы, — когда группа готовилась стать оплотом против опасных течений в рабочей массе, правительство разрушает эту ячейку… Удар по рабочей группе — это… удар по всей русской общественности»[378].

Спиридович уверяет, что Гучков настолько потерял голову, узнав об аресте Рабочей группы, что решился на немедленный дворцовый переворот. «В эти дни, — писал он, — Гучков сделал первую попытку осуществить свой фантастический младотурецкий план — захватить Государя Императора, вынудить его отречение в пользу Цесаревича, причем при сопротивлении Гучков был готов прибегнуть и к цареубийству.

Гучков полагал, что кто устроит этот переворот, тот и будет господином положения в решении, кому быть регентом при молодом царе. План приурочивался к Царскому Селу или Петрограду, но он не удался»[379].

Сообщая об этом плане, Спиридович называет участников: кроме Гучкова, в плане участвовали Некрасов, князь Вяземский, Терещенко и генерал-майор Крымов.

От Государя должны были потребовать отречения, а в случае отказа — убить его. По мнению Спиридовича, план провалился, потому что «Гучков не нашел среди офицеров людей, соглашавшихся идти на цареубийство. Не нашел Гучков тогда и вообще сочувствия среди общественников насильственному перевороту. На предложения некоторым принять участие в таком заговоре получались отказы. В числе отказавшихся был и член Государственной Думы Шульгин».

Это утверждение Спиридовича весьма сомнительно. Сведений об попытке Гучкова нет в донесениях Охранного отделения. Да и времени на скоропалительный переворот у Гучкова, скорее всего, не было. Но Спиридович прав в одном: 27-го января 1917 года был нанесён тяжёлый удар по заговору Гучкова и «Прогрессивного блока». В результате начавшиеся 22-го февраля выступления рабочих в Петрограде были не в поддержку Государственной Думы, как того планировали заговорщики, а с требованиями «хлеба!»[380] Становилось ясным, что в этих условиях дворцовый переворот Гучкова становился сложно выполним.

Таким образом, арест Рабочей группы спутал игру Гучкова, сделав его первоначальный сценарий дворцового переворота невыполнимым.

Но, скорее всего, на самом деле, Рабочая группа и почти открытые заявления о готовящемся заговоре были со стороны Гучкова не чем иным, как отвлекающим манёвром, призванным скрыть подготовку настоящего переворота. Причём этот манёвр мог быть предназначен как для дезориентации правительства, так и для обмана своих подельников по «Прогрессивному блоку», с которыми Гучков не хотел делиться властью.

Арестовав Рабочую группу, Охранное отделение считало, что нанесло по заговорщикам тяжёлый удар, фактически обезоружив Гучкова. Исходя из этой информации, министр Протопопов справедливо полагал, что арест Гучкова, которого требовало Охранное отделение, не нужен и только будет способствовать его популярности.

Кроме того, в МВД исходили из оперативной информации, которая утверждала, что любое массовое выступление должно быть связано с роспуском Государственной Думы. 16-го февраля 1917 года, то есть сразу же после разгона февральской демонстрации в Петрограде, генерал для поручений министра внутренних дел сообщал Протопопову из Москвы: «Считаю долгом доложить Вашему Высокопревосходительству, что, судя по настроению московских общественных и революционных кругов, следует ожидать возникновения серьёзных демонстративных выступлений не в настоящее время, а только в случае роспуска Государственной Думы»[381].

Кадетское руководство «Прогрессивного блока» также решило, что правительство одержало верх и что переворот отодвигается на неопределённое время.

Но чего не предполагали ни Протопопов, ни руководство Охранного отделения, ни руководство «Прогрессивного блока», так это то, что Гучков имел в запасе ещё один сценарий переворота. По этому сценарию вывести рабочих на улицы должна была не Рабочая группа, а иная сила.

Глава 3