теля Циона. Тот не замедлил пожаловаться руководству академии. Студентов решили приструнить и пригрозили им репрессиями. В ответ на такие обещания на следующей лекции Циона закидали тухлыми яйцами и помидорами.
О беспорядках в академии доложили самому императору. Тот сразу же отдал приказ наказать зачинщиков и принять все меры для того, чтобы предупредить уличные беспорядки.
Арестовали семерых студентов. Их товарищи стали проводить сходки, требуя освободить задержанных. Эти собрания немедленно разгоняли жандармы.
Особое внимание к делу привлекало то, что Медико-хирургическая академия подчинялась военному ведомству. Д. И. Милютин, военный министр, напрямую курировавший академию, решил замять дело, не поднимая особого шума. В итоге все арестованные студенты были отпущены.
Шел 1875 год. Катя Зенькова, о браке с которой мечтал Николай Кибальчич, окончила епархиальное училище. Это было женское учебное заведение, выпускницы которого могли работать домашними и сельскими учительницами. Но жениться на Кате хотел не только Кибальчич, но и племянник местного викарного епископа Костя. Викарий Серапион лично побеседовал о желании своего племянника с отцом девушки. Тот не смог открыто отказаться и в ответ на предложение ответил, что пока Катя еще очень молода, но к обсуждению вопроса о браке можно вернуться через год. На самом же деле Катин отец уже дал согласие на ее брак с Николаем Кибальчичем.
Это было не единственное препятствие к браку Кати и Николая. Еще одной причиной, усложнявшей возможность обвенчаться, было то, что они являлись дальними родственниками. В таких случаях требовалось разрешение викария. Было очевидно, что викарий Серапион, к которому надлежало обратиться, не даст разрешения на брак Кати Зеньковой с кем-либо, помимо своего племянника. Отец Кибальчича вместе с отцом девушки решили, что после отказа викария и архиерея они подадут прошение в Синод. Муж сестры Николая Кибальчича был там присяжным поверенным и наверняка мог помочь получить разрешение на брак дальних родственников. Но было еще кое-что: Катин отец был крестным отцом Кибальчича, что было намного более серьезным препятствием для брака. Этот факт необходимо было скрыть.
На лето 1875 года Николай поехал на Украину, в село Жорнище, к своему дяде – священнику Наркиссу Олтаржевскому. Наркисс был дальним родственником Кибальчичей – сестра матери Николая много лет назад вышла за него замуж.
Через некоторое время к Николаю Кибальчичу в Жорнище приехал погостить его товарищ по академии. Хозяевам он представился как Николай Сергеевич Тютчев. Друзья близко общались со многими крестьянами, старались поближе ознакомиться с их жизнью и заслужить доверие. Завязав более тесное знакомство с жителями села, молодые люди начали вести революционную пропаганду. Так, Кибальчич привез из Петербурга несколько экземпляров «Сказки о четырех братьях и их приключениях» и пытался распространить это произведение в среде крестьян. Эта сказка под авторством Льва Тихомирова использовалась народниками для пропаганды их идей в крестьянской среде и была запрещена правительством.
Вскоре товарищи-студенты уехали из Жорнища, оставив крамольное произведение ходить по рукам. В конце концов оно дошло до пономаря местной церкви. Прочитав, он понял, что эта сказка отнюдь не невинна и направлена против правительства, и передал ее священнику. Тот, в свою очередь, отправил ее митрополиту, митрополит – губернатору, губернатор – прокурору. В итоге было заведено следствие, показавшее, что брошюру в Жорнище привез не кто иной, как Кибальчич.
А Кибальчич тем временем готовился к женитьбе на Екатерине Зеньковой. Не забывал о ней и племянник викария. Узнав, что Катя выбрала другого, он, ревнуя, стал думать, как расстроить их брак. Знакомый священник, родственник Зеньковых, помог ему в этом, сообщив викарию, что Николай Кибальчич является крестным сыном отца своей невесты. Это сделало брак невозможным.
Молодые люди получили отказ на просьбу о браке именно из-за духовного родства.
Кибальчич уехал в Петербург и погрузился в учебу. Больше он не думал о женитьбе, а на расспросы друзей о том, почему он одинок, отвечал: «Женщины любят, чтобы за ними ухаживали, а я этого не умею, да и некогда мне».
Начало революционной деятельности
Сеятель знанья на ниву народную!
Почву ты, что ли, находишь бесплодную.
Худы ль твои семена?
Робок ли сердцем ты? слаб ли ты силами?
Труд награждается всходами хилыми,
Доброго мало зерна!
В октябре 1875 года курсистка Вольхина, знакомая Кибальчича, попросила его сохранить у себя тюк с нелегальной литературой. Николай, никогда не отказывавший в просьбах, не отказался и в этот раз.
На следующий день Кибальчича вызвали в полицейский участок. Было ясно, что там узнали о крамольных произведениях, которые он взял на хранение. Николай поспешил домой, чтобы поскорее избавиться от опасного тюка с книгами. Подойдя к дому, молодой человек понял, что опоздал: уже шел обыск. Бежать Кибальчич не стал. Он поднялся в свою квартиру.
Как оказалось, полиция решила провести у Николая обыск вовсе не из-за этих книг, а из-за дела, заведенного на него в Жорнищах. Но на этот раз объем крамольной литературы, найденной у Кибальчича, в сотни раз превосходил то, что было в жорнищевской истории.
Обо всем произошедшем было немедленно доложено императору Александру. Кибальчич был арестован. На допросе он заявил, что понятия не имеет, откуда у него взялись запрещенные книги.
Среди найденного во время обыска особо примечателен перевод «Манифеста коммунистической партии» Маркса и Энгельса – программное произведение коммунистов, рассказывающее об их целях и задачах. Этот перевод был выполнен на высоком уровне, и велика вероятность, что его автором был сам Кибальчич, прекрасно владевший несколькими языками.
Обложка «Манифеста коммунистической партии» Маркса и Энгельса.
«Арест пропагандиста». Художник И. Е. Репин.
Советская марка к 100-летию «Манифеста коммунистической партии».
Кибальчич пробыл в тюрьме месяц. Полицейские приходили и к студенту Тютчеву, именем которого назвался товарищ Кибальчича, распространявший вместе с ним в Жорнище нелегальную литературу. Однако Тютчев доказал, что тем летом находился в другом месте. До сих пор неизвестно, кто тогда все же приезжал в Жорнище к Николаю.
Кибальчича отправили в Киев по запросу киевской жандармерии, которая занималась ведением дела. В Третьем отделении Кибальчичу при отправке дали следующую характеристику: «…подозрительная, дерзкая личность; данные им в разное время показания оказались ложными».
Студент Тютчев, которого допрашивали по этому делу в октябре 1875 года, рассказывал: «Когда меня ввели на очную ставку в „комиссию“, то меня поразила внешность Кибальчича: этот уравновешенный человек, ничем не возмутимый, был бледен как полотно, глаза его блуждали, и по лицу его спадали крупные капли пота; даже его смятая рубашка была, видимо, вся влажная… Очевидно, его допрашивали уже не один час, не давая ни минуты опомниться… Только этим я и объяснил себе его состояние крайнего утомления и как бы растерянности… Только тут впервые я и уразумел, каким бывает настоящий допрос в „комиссии“ III отделения».
В киевской тюрьме Кибальчич провел целых два года – и все это время в качестве подследственного, а не осужденного. Так и не было доказано, что он вел в Жорнище преднамеренную пропаганду.
В тюрьме Николай занимался изучением английского и медицины, много читал.
Весной 1877 года заключенного Кибальчича навестила Катя Зенькова, которая так и не вышла замуж за племянника викария.
В августе того же года Кибальчич подал прошение министру юстиции о скорейшем рассмотрении его дела. В этом же прошении он писал о своем желании отправиться на шедшую в то время русско-турецкую войну фельдшером или солдатом.
Священник Наркисс Олтаржевский, у которого в Жорнище гостил Николай тем злополучным летом, резко критиковал Кибальчича и активно помогал следствию. Позже он получил орден Святой Анны III степени за заслуги по военному и гражданскому ведомству.
В тюрьме Николай познакомился со многими революционерами. Среди его новых друзей был Лев Дейч – впоследствии один из лидеров меньшевиков. От него Николай узнал о планах революционеров совершать террористические акты, используя взрывные устройства.
Вот как Дейч вспоминал о знакомстве с Кибальчичем: «…особенно оптимистом он был в отношении к людям. О всех, с кем он близко сталкивался, он был хорошего мнения! Хотя и не превозносил никого до небес, не приходил ни от кого в особенный восторг. Он со всеми в тюрьме – как впоследствии на воле – был одинаково хорош, ровен, со всеми жил в мире (нас было в тюрьме человек около 20). Я решительно не знаю случая, чтобы он с кем-нибудь серьезно поспорил, поругался, и, думаю, во всю его жизнь с ним не было такого случая. Всегда спокойный, уступчивый… Он не собирался уже, как прежде можно было думать, поселиться в каком-нибудь селе с целью вести мирную, культурную деятельность. Теперь он сам находил, что медленная пропаганда – работа малопроизводительная, сам заявлял, что невыгодно за „одного крестьянина“, за одну „Хитрую механику“ десяти социалистам целые годы проводить в тюрьмах».
Надзирателем в киевской тюрьме некоторое время был Фроленко, также революционер. Он поступил на эту службу специально для того, чтобы освободить товарищей по революционной борьбе, в том числе и Льва Дейча. Фроленко смог устроить их побег.
От Фроленко же киевские революционеры узнали о Кибальчиче и решили помочь ему освободиться. Для этого нужно было взять арестованного на поруки. Это могли сделать только близкие родственники. Было решено, что Кибальчичу следует вступить в фиктивный брак с Еленой Кестельман, которая и поможет взять Николая на поруки. Этот план расстроился, так как «жених» и «невеста» не получили разрешения на брак.