Анна Алексеевна утверждала, что это общение с крестьянскими детьми «было постоянным огорчением для нашей матери». Именно Елена Андреевна (а не отец, который, впрочем, если верить рассказам, также запрещал его) была недовольна, что ее сын играет с крестьянскими детьми. Видимо, эта деталь в воспоминаниях (верна она или нет, опять же нельзя утверждать) предназначена подчеркнуть не сословную спесь Елены Андреевны, а тонкость ее натуры, страх за ребенка, нежелание, чтобы он принимал участие в грубых забавах.
Таким был детский мир Некрасова. Очевидно, что это был мир достаточно маленький, как у всякого ребенка, но отчасти и открытый миру большому: через обучение, которое, несомненно, велось в доме Некрасовых (хотя о том, кто и чему учил детей в семье, сведений тоже нет), через наблюдения за дорогой и движущимися по ней людьми (и, возможно, беседы с кем-то из них), через общение со сверстниками из иной социальной среды. Детство Некрасова проходило в общении с крестьянскими детьми, с родителями, дававшими противоположные импульсы для развития и контрастные примеры для подражания, демонстрировавшими противоположные жизненные ценности и цели. В этом детстве были и поэтические, и грубые, и наверняка, по современным меркам, мрачные стороны. К последним можно отнести не раз описанные Некрасовым картины тягостного труда бурлаков, которых он видел на Волге, действительно представлявшей в тех местах особую трудность для прохождения судов. Однако можно полагать, что в раннем детстве Некрасову редко приходилось видеть эти сцены — всё-таки Волга была довольно далеко от имения, и вряд ли маленький ребенок мог часто самостоятельно добираться до ее берегов. Тем не менее великая русская река, несомненно, с детства вошла в жизнь Некрасова.
Всё это были разные стороны жизни дворянского ребенка, сына простого и грубоватого помещика средней руки и его более культурной и более утонченной супруги. До времени эти «ингредиенты» находятся под спудом, в ожидании того, какие из них понадобятся и реализуются в жизни и — в случае Некрасова — в творчестве. Только время и внешние обстоятельства определят, что из того, что его окружало, станет частью его поэзии. Если поэзия и заложена изначально в природе, отношениях с родителями и крестьянскими детишками, то это не значит, что она сразу отчетливо видна. Она будет увидена Некрасовым позднее — вовсе не в начале творческого пути. Долгое время он будет искать красоту и поэзию совсем в других местах, пока сама жизнь и литература не покажут ему, что самая высокая красота содержится именно здесь, во всём этом заурядном окружении детства.
ГИМНАЗИЯ. МЕЧТЫ И ЗВУКИ
Между 24 августа и 1 сентября 1832 года в ярославскую гимназию была подана бумага: «1832 г. августа… дня, я, нижеподписавшийся, сим свидетельствую, что представляемые мною для обучения в ярославскую гимназию Андрей и Николай действительно мои дети; от роду имеет 1-й 12-ть, а 2-й 11-ти лет. В чем и подписуюсь — уволенный от службы майор Алексей Сергеев, сын Некрасов».
Этот документ обозначил резкое изменение в жизни старших сыновей Некрасовых. Как в семье решался вопрос о их учебе, неизвестно. Алексей Сергеевич, исходя из собственного опыта и семейной традиции, наверняка предпочитал военную карьеру статской; позднее сын Константин по достижении требуемого возраста будет определен в Московский кадетский корпус, Федора отец безуспешно пытался пристроить в Главное инженерное училище в Петербурге. В данном случае возобладало, видимо, представление матери о правильном образовании детей, предположительно, подкрепленное отсутствием у Николая какой бы то ни было склонности к военной службе (относительно его старшего брата в этом смысле ничего не известно). Естественно, выбор пал на ближайшую гимназию — в Ярославле. Поскольку Грешнево находилось в 20 верстах от него, новоиспеченным гимназистам пришлось переселяться в губернский город.
«Город Ярославль, — писал в своей знаменитой книге «Россия в 1839 году» путешествовавший по России французский маркиз Астольф де Кюстин, — столица одной из самых примечательных губерний во всей империи, заметен уже издалека, как и предместья Москвы. Подобно всем провинциальным городам в России, он обширен и кажется безлюдным. Обширность его — не столько от многочисленности обитателей и домов, сколько от огромной ширины улиц и площадей и оттого, что здания здесь обычно расположены далеко друг от друга, так что жителей почти и не видать. <…> Цветные и золоченые главы ярославских церквей, которых здесь немногим меньше, чем домов, видны путнику издалека, как и в Москве, но сам город менее живописен, нежели старая столица империи. Рядом с ним протекает Волга, и со стороны реки город заканчивается высоким, обсаженным деревьями набережным бульваром. Ниже этого широкого бульвара пролегает подъездной путь, спускаясь от города к реке и пересекая под прямым углом бечевую тропу. Этот необходимый для хозяйственных и торговых нужд путь не прерывает собой набережной, переходящей в красивый мост. Скрытый под прогулочной аллеей, мост этот заметен лишь снизу; в целом получается недурная картина, которая имела бы внушительный вид, будь в ней еще и движение и свет; однако город, несмотря на свое торговое значение, настолько плосок, настолько правильно расчерчен, что кажется вымершим; в нем пусто, печально и тихо; впрочем, другой, сельский берег реки, который виден с набережной, еще более пуст, тих и печален».
Литератор и путешественник Павел Иванович Сумароков сообщал в фундаментальном труде с несколько легкомысленным названием «Прогулка по 12-ти губерниям с историческими и статистическими замечаниями в 1838 году»: «Волга здесь почти при начале своего течения, понижает свои берега, река Которосль, впадающая в нее у собора, мало видна, и местоположение редкой красоты сзади, над Волгою, внутри города есть обыкновенное. Со всем тем в нем дышит какая-то веселость. Ярославль лучше Нижнего, уступает преимущество над собою только Казани, Одессе, Риге и превосходит все прочие наши города. <…> Церквей 57, вдвое более Петербургского, и древнейшая из всех, против губернаторского дома, называется Св. Николая Найденского, как думать надобно, от имени строителя. <…> Середина города заключает в себе 577 каменных домов, какого количества нет даже в славной Казани, деревянные числом 2609 находятся в боковых улицах, отчего кажется, что весь Ярославль слит из камня. Жителей обоего пола 33 197. Город велик, имеет в длину до 5, в ширину до 4 верст. <…> В городе еще 5 богаделен и странноприимная, палата для бедных. <…> Улицы правильные, не все вымощены, и осенью бывает большая грязь».
Ярославль был в это время одним из наиболее богатых промышленных и торговых городов в России. Тот же Сумароков отмечал: «Купцы богаты, торгуют чужим хлебом, скотом… Фабрик в городе шелковых 3, делают атласы, сатен-тюрк, тафты, прочие ткани. Полотняных 2, бронзовых 1, купоросных 3, белил 3, колокольных 1, меди 1, кожевенных 1, свечносальных 3, табачных 3, уксусных 1, чугуннолитейных 2, красной мумии 1, суриковой 1 и канатных 1, лавок 813». На всю Россию славилась огромная ткацкая фабрика Яковлевых, к которой было приписано почти три тысячи крепостных душ. Реки не только создавали красивые виды, но и представляли образ кипучей торговой жизни: «Волга и Которосль весною сливаются вместе и потопляют места на дальнее расстояние. Они облегчают торговлю и доставляют большие выгоды. — Машины, расшивы, коломенки, барки, полубарки[9] разгружаются, нагружаются и проходят мимо до Рыбинска, далее по Шексне, Мологе до Саратова, Астрахани».
Хвалил Сумароков и общекультурный уровень жителей Ярославля — во всяком случае, сливок его общества: «Посмотрите на здешние собрания, барышни хорошо воспитаны, одеты по тем же журналам, девицы скромны, любезны, мужчины образованны, вежливы. Хотите языков, и услышите разговоры по-французски не хуже ваших. В Ярославле можно забыть о Петербурге и Москве. — В вещах, даже прихотных, нет недостатка, расстояние 240 верст от Москвы и Волга способствуют этому. Стерлядей, других рыб, дичи в изобилии… Забав довольно, бульваров, считая с поперечными, 6, есть театр, играют охотники, приезжие актеры, есть дворянское собрание, клуб, сады. Летом дают в парке у заставы воксалы[10]; там дорожки усыпаны песком, в галерее музыка, танцы; густая зелень освещается плошками, разноцветными фонарями и прогуливаются толпами. Тут качели, разные игры… Осенью, зимою бывают у многих балы…» Имелась в Ярославле и своя газета: официальные «Ярославские губернские ведомости» издавались по инициативе министра финансов Егора Францевича Канкрина с марта 1831 года и до 1838 года оставались единственными провинциальными «ведомостями» в России (публиковались там в основном цены на разнообразные товары, сведения о предприятиях, торговых оборотах ярмарок, объявления о продажах и тому подобная информация). В первый же год издания газета имела более трехсот подписчиков (среди которых был, кстати, Сергей Сергеевич Некрасов). При этом, однако, еще в 1835 году ярославский житель жаловался, что в городе «нет общественной библиотеки, нет литературной газеты, нет постоянного спектакля».
Таким был Ярославль, провинциальный, но культурный и тянувшийся за столицей, богомольный и прагматический, временами наводящий уныние, временами веселый, чрезмерно просторный на взгляд иностранца, но скорее уютный для русского человека, — город, в котором Некрасову предстояло провести почти четыре года. Ходить по широким мощеным и немощеным улицам, смотреть на кипящую на воде и на пристани торговую жизнь, заходить в лавки, глазеть на гуляющих по набережной и на бульварах, посещать праздники, любоваться видом стрелки Волги и Которосли. Но всё-таки основное время должно было принадлежать гимназии. Мальчиков Некрасовых — Андрея и Николая — привезли в Ярославль в июле, до начала учебного года, поскольку им потребовалась подготовка к вступительным экзаменам в гимназию — видимо, те знания, которые были получены дома, не давали уверенности, что они легко поступят. В результате экзамены были сданы успешно, и оба брата поступили в первый класс. Поселились под присмотром крепостного дядьки на Вознесенской улице недалеко от самой гимназии.