черью князя Дмитрия Заозерского Софией. Но великий князь, заподозрив неладное, велел заковать Шемяку и отправил его с приставом в Коломну. Отныне отношения между двоюродными братьями были испорчены бесповоротно. 14 мая 1436 года московский князь разгромил Василия Косого в решающем сражении, которое произошло в Ростовской земле на реке Черехе. Мятежник был пленен, а затем ослеплен в московской тюрьме, где провел остаток своих дней. После этого Василий II велел выпустить Шемяку и заключил с ним договор, который, однако, таил в себе повод для новой войны. Василий II оставил за собой города Звенигород и Дмитров, относившиеся к уделу Василия Косого, «что вынужден был сквозь зубы признать законным сам Дмитрий Шемяка»[76]. Назревала новая схватка за власть, едва не стоившая Василию II жизни и великого княжения.
Татары, пользуясь враждой среди русских князей, тоже не прекращали свои набеги. 3 июля 1439 года под стенами Москвы появился татарский хан Улуг-Мухаммад. Великий князь заблаговременно город покинул, оставив его на попечение своего шурина, литовского князя Юрия Патрикеевича. Десять дней продолжалась осада. Взять Московский Кремль татары не сумели, но разграбили и пожгли все посады. В городе стоял такой смрад от непогребенных, разлагавшихся тел, что Василий II в Москве жить не стал: «…а сам поживе в Переславли и в Ростове до зимы»[77].
Беда, как известно, не ходит одна. Зимой 1442 года от нестерпимых морозов погибло много людей. Что переживали москвичи в ту страшную зиму, можно представить по запискам англичанина Флетчера, который так вспоминал о зимней Москве: «Когда вы выходите из теплой комнаты на мороз, дыхание ваше спирается, холодный воздух душит вас. Не одни путешествующие, но и люди на рынках и на улицах в городах испытывают на себе действие мороза, одни совсем замерзают, другие падают на улицах; многих привозят в города сидящими в санях и замерзшими в таком положении; иные отмораживают себе нос, уши, щеки, пальцы, ноги и прочее. Часто случается, что медведи и волки (когда зима очень сурова), побуждаемые голодом, стаями выходят из лесов, нападают на селения и опустошают их: тогда жители вынуждены бывают спасаться бегством»[78].
Весной того же года от таяния «великих снегов» началось наводнение. Но настоящим злым роком Москвы, от которого не было никакого спасения, были страшные опустошительные пожары.
Летом 1445 года москвичам опять пришлось пережить дни смертельной угрозы. 7 июля войско великого князя было разбито татарами под Суздалем. Сам великий князь попал в плен, хотя сражался мужественно. По словам летописца, «на великом князе многи раны быша по главе и по рукам, а тело все бито вельми»[79]. «Плененный татарами, Василий II подвергся унизительной процедуре. С него сняли нательные кресты. Некий „татарин Ачисан“ отвез их в Москву и передал жене и матери великого князя. Этот зловещий „подарок“ привел в ужас весь двор. Весть о случившемся мгновенно распространилась и по городу. Началась паника, порожденная слухами о скором приходе татар»[80]. Великие княгини Софья Витовтовна и Мария Ярославна поспешили выехать со своим двором и боярами в Ростов. Это вызвало волнения в столице. Собравшиеся горожане завалили городские ворота, а «хотящих из града бежати начаша имати, и бити, и ковати». Когда попытки бегства были пресечены, жители сообща стали укреплять городские стены и сооружать временное пристанище для беженцев, которых в городе собралось множество. Они надеялись пережить нашествие под защитой белокаменных стен. Из-за летней жары и большого скопления людей в Москве начался пожар. За ночь город выгорел так, что в нем не осталось ни одного деревянного строения, рухнули некоторые каменные церкви и часть городских стен. «…а людей многое множество изгоре священноиноков и иноков, и инокинь, мужей и жен, и детей», — кратко и скорбно записал о том пожаре русский летописец.
Впоследствии Нил Сорский составил помянник усопших православных христиан. За основу он взял текст синодика святителя Кирилла Иерусалимского, но значительно дополнил его. Реалии, проступающие сквозь строки поминальной молитвы, оказались так похожи на русскую действительность, что русские книжники назвали ее «творением» старца Нила. Конечно, Нил переписал для себя эту молитву не случайно. В 1445 году будущему преподобному исполнилось 12 лет. Впечатления, полученные в эту пору жизни, глубоко западают в душу. И только молитва могла утолить пережитую скорбь: «Помяни, Господи, души всех людей православных, на ратях убитых и от язв умерших, и в городах и селах огнем пожженных, оружием и мечем убитых и всячески погубленных, тех, кто от рук безбожных и от междоусобной брани нужную (насильственную. — Е. Р.) смерть во благочестии принял. Помяни, Господи, души православных, которые за правду господ своих верно умерли»[81].
К счастью, в те дни татары не пошли на Москву: полуразрушенные стены новой осады не выдержали бы. Великий князь вернулся в свою столицу только через пять месяцев, 17 ноября 1445 года. «Последствия страшного пожара всё еще давали о себе знать. Для великого князя даже не нашлось достойного пристанища в Кремле. Он вынужден был остановиться „на дворе матери своея за городом, на Ваганкове, а потом оттоле съиде в град, на двор княже Юрьев Патрикеевича“»[82]. Где в это время ютилась семья Майковых, мы не знаем. Вероятно, им приходилось часто покидать Москву и отстраивать свой дом заново после погромов и пожаров.
1446 год стал кульминацией братоубийственной вой-ны. (Нилу тогда исполнилось 13 лет.) Ночью 1 октября 1446 года жители Москвы в страхе проснулись, наблюдая необычное явление: колебались фундаменты домов и церквей. Даже в строениях Кремля ощущались подземные толчки. Казалось, сама природа предупреждала о грядущих несчастьях. «Злой бедой» назвал русский летописец события 1446 года. Накануне Великого поста Василий II поехал на богомолье в Троице-Сергиев монастырь. «Заговорщики немедленно дали о том весть Шемяке и князю Можайскому, Иоанну, которые были в Рузе, имея в готовности целый полк вооруженных людей. Февраля 12 ночью они пришли к Кремлю, где царствовала глубокая тишина; никто не мыслил о неприятеле; все спали; бодрствовали только изменники и без шума отворили им ворота. Князья вступили в город, вломились во дворец, захватили мать, супругу, казну Василиеву, многих верных бояр, опустошив их домы; одним словом, взяли Москву. В ту же самую ночь Шемяка послал Иоанна Можайского с воинами к Троицкой лавре»[83]. Здесь великий князь был захвачен заговорщиками. Князя посадили в голые сани и повезли в Москву. Верные слуги спасли от расправы детей Василия — шестилетнего Ивана и пятилетнего Юрия, которые были вместе с отцом на богомолье. Воспитатель княжичей князь Иван Ряполовский вместе со своими братьями Семеном и Дмитрием вывез их в Муром.
В ночь с 16 на 17 февраля 1446 года великого князя ослепили. «Некоторые летописи сообщают страшные подробности этой казни. Дмитрий Шемяка велел своим людям приступить к делу. Они отправились в комнату, где находился князь Василий, набросились на него. Повалили на пол и придавили доской. Конюх по прозвищу Берестень ножом ослепил князя, при этом сильно поранив ему лицо. Сделав свое дело, палачи ушли, оставив потерявшего сознание Василия „яко мертва“ лежать на залитом кровью ковре»[84]. С тех пор великий князь стал носить темную повязку на лице, современники прозвали его Темным.
Князь Дмитрий получил желаемое великое княжение, а двоюродного брата сослал вместе с женой Марией Ярославной в Углич. Здесь 13 августа 1446 года у Василия Темного родился сын Андрей, впоследствии прозванный Большим. Трагически сложилась его судьба: он родился и умер в тюрьме. Но об этом рассказ еще впереди. В сентябре 1446 года Шемяка выпустил Василия II из заточения и дал ему в удел Вологду. Стремясь любой ценой освободиться из плена, слепой князь дал клятву на кресте в том, что не будет искать великого княжения. Поручителями за него выступили прибывшие в Углич епископы во главе с нареченным митрополитом Ионой. Шемяка отпустил пленника, и 15 сентября Василий Темный со своей семьей и людьми отправился в Вологду, а оттуда — на богомолье в Кириллов монастырь. Для православного человека клятва на кресте была священной. Ее нарушение считалось предательством Христа и воспринималось как грех Иуды. Казалось, ослепленный Василий II навсегда лишился возможности снова оказаться на троне. Так бы оно и было, если бы не поддержка его двора. Князь обладал удивительным даром окружать себя надежными и талантливыми людьми. В какие бы ситуации он ни попадал, неизменно бояре и служилые люди оказывали поддержку своему господину, чем обезоруживали его противников.
Современники по-разному оценивали личность Василия Темного. Кто-то не смог простить ему незаслуженных обид и называл Иудой; кто-то, наоборот, находил в нем множество достоинств. В Житии преподобного Мартиниана Белозерского отношение к Василию Темному неизменно уважительное. Да это и неудивительно: довольно продолжительное время игумен был духовным отцом великого князя. Оценки автора Жития, видимо, восходят к оценкам самого Мартиниана. В тексте говорится, что великий князь Василий Васильевич «во всем проявил себя как благодарный и храбрый человек, твердый сильной верой в Бога»[85].
Совершенно правы те историки, которые говорят, что за спиной Василия вставал Порядок. Но не тот порядок, который осознается людьми как отлаженный строй жизни. Его при Василии Темном как раз не существовало. Жить в Москве в те годы было все равно, что построить дом на склоне извергающегося вулкана. В любой момент можно было лишиться не только имущества и положения, но и самой жизни. Речь шла о Порядке другого — мистического — уровня. И настоятель Кирилло-Белозерского монастыря Трифон, и ферапонтовский игумен Мартиниан, к которым обратились за помощью бояре великого князя, это хорошо понимали.