— А почему Гюго не дают сразу по две штуки? — спросила она.
— А чтобы не спекулировали!
— Про каждого человека так и подозревают?
— Про каждого!
Да, печально жить, когда тебя все время подозревают, потому что — все дефицит... А у иностранцев тоже? Нет? Значит, там человек уже звучит гордо? Да, сказал Миша, но и нам надо работать, чтоб не было дефицита. Насте очень захотелось работать, например книги делать. Она могла бы рисунки рисовать в книги. Ей так сильно захотелось рисовать, что кулак разжался и послышался комариный звон оброненной монеты.
Из дневника Светы: “Сегодня смотрели с Настей Пикассо. “Цвета, а если я вырасту художником номер один, как Пикассо... короче, ты будешь рада?” — “Если даже номером сто один, как Ван Дейк, которого мы вчера с тобой купили...” Настя сразу вспомнила автопортрет Ван Дейка: “Это у которого рука свисает интел... (не смогла выговорить), короче, свисает... так свисает”...”
Писатель К-ов
— Папа, папа, вставай! Скорее! ты уже поспал, папа! — просила Соня.
— Что опять случилось?
— А во сколько лет можно целоваться? Ты уже проснулся?
— Нет, я сплю, и мне снится кошмар: дети не дают спать...
И тут три звонка, хотя к Ивановым звонить дважды: это пришел писатель К-ов с женой, которая имела прозвище Дороти Донаган.
— А почему вы звоните трижды? — удивился Антон.
— А это чтобы вы пришли в опупение, — серьезно ответил К-ов.
— Вы что... забыли семнадцатую заповедь: не вводи в опупение?! — спросил не менее серьезно Миша и позвал с кухни Свету, ведь чтобы купить Насте кровать, постель и одежду, она продает сережки этой Дороти, которая уже смахивает — подумать только — слезу.
— Вообще-то золото уже не носят, а носят платину, но... у нас нет денег на нее. — Дороти уронила и вторую слезу — сколько их у нее запланировано?..
Сонечка
— Мама, бутылки-то молочные вымыла я, можно подарить Дороти — пусть купит себе плать... платины...
Писатель К-ов срочно перевел разговор. Как давно он здесь не был, как давно, а Фауст — все же имя, дорогой Антон! Антон ранее полагал, что это — фамилия. Соня опять решила участвовать в беседе:
— А у меня были гниды, скажи, папа!
Папа сказал, что гниды, конечно, никого не унижают, но и не возвышают. Просто фауна из волос Насти перекочевала, обрить пришлось.
Настя
— А я уже читать умею! — похвасталась Настя.
— Ну, прочти, что у меня на лице написано! — Писатель К-ов говорил голосом под Смоктуновского и смотрел взглядом под Янковского.
Настя прочла у него на лице, что она никому не нужна. Эта мысль была плохая — она не помогала выживать.
— У вас написано то же, что у Ван Дейка — на автопортрете, но только рука не свисает интел...лигентно, а в кулак сжата. — Она пригвоздила его и замолчала громче всех — огромный аденоид не давал ей дышать свободно, и Настя все время как бы пыхтела.
В это время Света ушла на кухню ставить чайник, и писатель К-ов пошел вслед за нею, напевая, и посмотрел на Свету, безнадежно далекую от совершенства, а с Настей на руках и ногах она еще более удалилась от...
На секунду он показался Свете стариком с мефистофельскими складками на лице. Его глазами Света увидела Настю:
1. Голова обрита.
2. Глаз заклеен бинтом.
3. Рука в гипсе.
4. Во рту аппарат для исправления зубов.
— Брежневская дочь коллекционирует бриллианты, а ты продаешь единственные сережки ради девочки с помойки! Кому это нужно?! Зачем?
— А зачем пишешь?
“Для денег”, — пальцем по муке написал К-ов на столе кухни.
— Для денег иди натягивай струны! Не струны в душах людей, а карниз такой есть — струна. Для штор. Шабашники к нам пришли с дрелью, за десятку две штуки сделали...
Дороти
Дороти уже сидела в Светиных сережках, а рядом с нею курила сестра Миши — Людмила Архипова и своим прекрасным низким голосом (за что ее прозвали Охрипова) хвасталась: все, что сейчас на ней, связано ее руками.
— Мне бы маму такую! — восхитилась Дороти.
Света внутренне ахнула: если Архипова и старше, то года на два всего. Ну и Дороти! Небось брякнула и сама кается сидит. И Света с междометиями кинулась гладить рукав связанной золовкой кофты. И тут Дороти повторила: ей бы маму такую!
Света ждала, что сейчас Архипова ответит как следует, даже писатель К-ов понял, что жена его переборщила, и стал срочно забинтовываться своим длиннейшим шарфом, потом перетек в плащ. Архипова же в ответ на все встала во весь свой великолепный рост и красиво прошлась по комнате походкой манекенщицы. Дороти оказалась ниже ее на голову, а писатель К-ов даже ниже жены. И хотя он взял в руки трость, а в губы — трубку, росту от всех этих манипуляций не прибавилось. Но рост писателя К-ова не сам по себе был наказанием, конечно, а лишь как причина его комплекса сверхчеловека.
— А гены-то! — пылко напомнил на прощанье писатель К-ов и кивнул на Настю.
Света поморщилась. Все мы, конечно, говорим банальности, но именно как банальности, а писатель К-ов — с выстраданным видом.
— Что такое гены? — сразу же спросила Настя.
— А это когда тебе хочется беситься вместо того, чтобы сидеть спокойно, — это и есть гены, — ответила Света. — Миш, почему писатель К-ов еще ничего такого уж великого не написал, а ведет себя словно знаменитость какая-то?
— А это магическое поведение. Он думает: буду вести себя как знаменитость — и тогда напишу великое... что-то. Им. Да...
Внучка графини-бабушки
— Дороти все еще говорит, что она внучка графини-бабки?
Дело-то в том, что Света, Лю, так звали сестру Миши, и Дороти жили когда-то в одной комнате университетского общежития. Иногда к ним приезжали родители, в том числе к Дороти — старушка-уборщица, которая, сильно окая, говорила: “Учись, учись, доченька, — белый хлеб на черный день готовь...” А когда доченька ее решила, что белый хлеб на черный день ей обеспечит писатель К-ов, то пришлось отбить его у жены. Она оделась во все черное, сказала К-ову, что из Франции ей две урны прислали. Погибли родители. Якобы в командировке. И писатель К-ов ее стал утешать, а уж она ему про бабушку-графиню... про фамильную библиотеку...
— Мать, налей еще — чай у тебя хорош, прямо на редкость! — Это Лю прервала историю про внучку-графиню.
А Настя думала: вот для чего ей пригодится история про графиню-внучку — для будущего... мало ли чего в жизни пригождается. Так, собрав на этот раз всю свою мудрость, Настя села рисовать — копировать “Автопортрет” Ван Дейка. Она думала, что рисование — это тоже белый хлеб на черный день.
Соседка Нина
— Люблю эти две полосы на фасаде: белая и черная, как инь и ян, как добро и зло, как Пушкин и Дантес... — Йог Андрей умолк, потому что Света прямо в руки ему положила замороженный кусок мяса.
— Прокрутите мясо, мужчины! А то заведетесь сейчас про свою йогу!
Это про какую — про бабу-ёгу? Только Настя это произнесла, как в проеме кухонной двери выросла вдруг соседка и настороженно оглядела всех — не про нее ли говорят тут?
— Ниночка, как съездила отдохнула? — засуетилась Света, понимая, что соседка будет недовольна появлением на кухне собаки.
Но Нина в первую очередь была недовольна Светиной неблагодарностью:
— Я вам тут огурцы оставляла — нашли?
В это время йог Андрей повернулся к Нине своим аскетичным лицом, полным красивых костей, — она сразу же решила присоединиться к веселью, к пельменям и вынула из сумки несколько груш.
— Бутылку-то тоже доставайте! — проронил йог Андрей, в последний раз проворачивая ручку мясорубки.
— Вам бы хорошо в торговле у нас работать, предчувствовать ревизии. Ивановы говорят, что вы — гений. Это правда?
— Да, я гений, вот — рука гения, вот — нога, а вот так гений пьет из стакана. — Он уже налил себе из бутылки и выпил.
— Не выйогивайся! — строго заметил Миша. — Настя чтоб вино не... заметила...
Нина внимательно и в то же время незаметно для всех осмотрела тело Андрея со всех сторон: вены уже набухшие, конечно, а зубы? Ну-ка анекдот им... ха-ха-ха! Да, и зубки-то тоже... не в комплекте, недешево встанут коронки нынче...
— В коридоре у нас сейчас видела жучка синего цвета, — сообщила Сонечка, всегда желавшая общаться.
— Кыш-кыш! Идите в комнату — сейчас принесу вам пельмени!.. — Света замахала руками на детей и устало сообщила гостю: — Бонна опять заболела, приходится самой все...
Когда дети вышли из кухни, взрослые успели быстро чокнуться, причем Нина просунула руку между Светой и Мишей: нельзя чокаться супругам — деньги не будут водиться!
— А, чего там, все равно мы уже разорены революцией. — Миша махнул рукой и чуть не разбил бокал.
Нина вздрогнула. Ивановы живут здесь уже несколько месяцев, и она привыкла к некоторым их играм, к тому, например, что есть бонна, но она всегда “заболела”, однако... за это!.. Могут и посадить ведь! Ишь революцию высмеивают... Она была старше их на десять лет и еще застала ночные аресты... Чтобы срочно перевести разговор, она побежала в свою комнату и вернулась с синим плащом для Насти — после стирки он ей мал, а девчонке в самый раз будет.
Разговор
— Настя, ну почему у тебя такие грязные ноги? — спросила Нина.
— Так я ведь везде хожу.
— А руки почему грязные?
— Но я ведь все трогаю.
— Хорошо. А шея-то почему грязная?
— А я кувыркаюсь.
— Молодец! — закрыв глаза, сказал Насте йог Андрей.
Радости от похвалы у Насти было столько, что не обхватить руками, — она даже примерилась, но нет, не смогла обхватить, так и пошла в комнату, неся впереди себя на вытянутых руках огромный кусок радости.
— Нирвана, — выдохнул йог Андрей.
— От плаща у Насти нирвана...
— Да нет... Жизнь с Настей теперь... будет приближаться к нирване, — сказал йог Андрей.
Но нирвану пришлось пока отложить. Пельмени-то все слиплись! По двое! Как варить? Света заметалась по кухне, побежала в комнату, стала делать замечания всем детям, в квартире запахло грозой.