Биль Гоур был мощного телосложения, крепко сбитый парень. Он получил задание отправиться в Ассоциацию промышленников и собрать кое-какие сведения. Вульф предварительно созвонился с Эрскином и заручился его содействием.
– Неужели дела обстоят так плохо? – спросил я, когда они ушли.
– Почему плохо? – нахмурился Вульф.
– Вы прекрасно знаете почему! Пятьдесят долларов в день на объедки! Что в этом гениального?
– А что может поделать гений в этой людской сутолоке?! Больше тысячи человек, у которых имеются мотивы для убийства и возможность его совершить… Черт меня дернул поддаться на твои уговоры!
– Нет уж, сэр! Даже не пытайтесь! – твердо сказал я. – Когда я прочитал вашу записку, я сразу понял, что вы захотите взвалить всю вину на меня. Признаюсь, не думал, что дело так безнадежно, пока не услышал, как вы приказывали Солу и Билю лазать по всем дырам, которые полиция давно обшарила. Если вы не хотите признаться в том, что побиты, вы еще можете выкрутиться. Я выпишу чек на десять тысяч долларов, а вы продиктуете мне письмо, в котором сообщите промышленникам, что в связи с заболеванием коклюшем, или лучше свинкой, вы…
– Заткнись! – рассердился он. – Как я могу вернуть деньги, которые не получал?
– Вы их получили. Чек пришел с утренней почтой, и я внес всю сумму на депозит.
– Боже мой! Они в банке?
– Да, сэр.
Он яростно надавил на звонок, чтобы Фриц принес ему пива. Никогда раньше мне не доводилось видеть его в состоянии, столь близком к панике.
Во избежание недоразумений мы получаем газеты в двух экземплярах, и, положив перед Вульфом его порцию, я сел за стол со своей. Сперва я принялся за «Газетт» и на первой же полосе увидел заголовки, сулившие интересные новости. Миссис Бун снова порадовала нас.
Кажется, я еще не упоминал о бумажнике Буна. Это потому, что его пропажа не могла иметь к убийству никакого отношения. Денег в нем Бун не носил, он держал их в портмоне, в заднем кармане брюк. В бумажнике были только его права на вождение машины и фотография жены в подвенечном наряде.
Новость, о которой сообщала «Газетт», заключалась в том, что сегодня утром миссис Бун получила по почте конверт, в котором находились автомобильные права мистера Буна и ее фотокарточка.
– Интересно, – нарочито громко произнес Вульф, желая привлечь мое внимание.
– Если бы мисс Гантер не связала меня по рукам и ногам, я бы съездил к миссис Бун за этим конвертом, – как бы между прочим заметил я.
– Его уже исследуют со всех сторон в лаборатории у Кремера, – буркнул Вульф, и мы снова уткнулись в газеты.
До самого вечера не произошло никаких событий. После ужина, когда мы вернулись в кабинет – это было незадолго до девяти часов, – принесли телеграмму. Я вскрыл ее и протянул Вульфу. Прочитав, он вернул ее мне. В телеграмме говорилось: «НИРО ВУЛЬФУ ЗАПАДНАЯ ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ УЛИЦА ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ДЕЛАЮТ НЕВОЗМОЖНОЙ ДАЛЬНЕЙШУЮ СЛЕЖКУ ЗА О’НИЛОМ ОДНАКО ЭТО НЕОБХОДИМО ХОТЯ НИКАКИХ ГАРАНТИЙ НЕЛЬЗЯ ДАТЬ БРЕСЛОУ».
Я вопросительно воззрился на Вульфа.
– Может быть, ты будешь любезен рассказать, что еще предпринял без моего ведома? – устало произнес он.
Я усмехнулся:
– Это вы расскажете мне, по какой ставке вы наняли Бреслоу.
– Стало быть, ты не в курсе?
– Нет. А вы?
– Свяжись с Бреслоу по телефону.
Это оказалось не так просто. В конце концов я вновь обратился к Лону Коэну в редакцию «Газетт» и через три минуты соединил Вульфа с Бреслоу, а сам взял параллельную трубку.
Даже по телефонному разговору можно было предположить, какое раздраженное лицо у Бреслоу и как его всего распирает от гнева.
– Да. Вульф? Удалось что-нибудь разузнать? Да? Да?
– Я хочу задать вам вопрос.
– Да? Что за вопрос? Да?
– Дайте же мне говорить! Скажите, когда вы будете готовы выслушать меня.
– Я готов. Черт возьми, в чем дело? Какой вопрос?
– Я хочу спросить о телеграмме, которую вы мне послали…
– Телеграмма? Какая телеграмма?! Я не посылал никакой телеграммы!
– Так я и знал. Произошла ошибка. Неправильно указана подпись. Я ждал телеграммы от человека по фамилии Брестоу. Извините, что потревожил вас. До свидания.
Бреслоу пытался продлить агонию, но Вульф повесил трубку.
– Итак, – заметил я, – он не посылал телеграммы. Но кто же?! И почему она подписана его фамилией?
Вульф посмотрел на стенные часы. Было начало десятого.
– Узнай, дома ли О’Нил. Только спроси. Разговаривать буду я.
Вульф на минуту задумался:
– Нет. Пожалуй, оставим его в покое на ночь. Примешься за него с утра, когда он выйдет из дому.
Глава 13
Наружное наблюдение, да еще в одиночку, в условиях Нью-Йорка может окончиться чем угодно, в зависимости от обстоятельств. У вас могут высохнуть мозги и невыносимо заболеть мышцы от напряженной десятичасовой слежки, во время которой вы прибегаете ко всем известным уловкам и ухищрениям и изобретаете новые, лишь бы не потерять из виду объект, и вдруг в одну секунду вы упускаете его из-за какой-нибудь мелочи, которую никто никогда не мог бы предусмотреть. Можно потерять его и в первые пять минут, особенно если он подозревает, что за ним следят. Зайдет в какую-нибудь контору или гостиницу и проведет там весь день – плевать ему на то, что вы треплете себе нервы.
Тут ничего нельзя загадывать заранее, но я ожидал, что проведу день впустую, тем более что было воскресенье. Вскоре после восьми утра я уже сидел в такси на Парк-авеню в районе Семидесятых улиц, в полусотне шагов от парадной двери дома, где проживал О’Нил. Я готов был побиться об заклад, что останусь на том же месте и шесть часов спустя, и двенадцать, хотя и допускал слабую возможность, что в одиннадцать утра мы отправимся в церковь, а в два – обедать в какой-нибудь ресторан.
Я даже не мог позволить себе удовольствия почитать воскресные выпуски газет, потому что не сводил глаз с подъезда. Шофер такси, мой старый приятель Герб Аронсон, не мог быть мне полезен, так как никогда не видел О’Нила. Время тянулось медленно, мы болтали о том о сем, и Герб почитывал мне вслух статейки из «Таймс».
В десять часов мы решили заключить пари. Надо было написать на бумажке время, когда наш объект высунет нос из своего убежища, и тот, кто больше ошибется, заплатит другому по центу за каждую проигранную минуту. Герб уже протягивал мне клочок газеты, чтобы я написал на нем свое время, как вдруг на тротуаре возник Дон О’Нил.
– Отложим, – сказал я. – Вот он.
Что бы ни предпринял сейчас О’Нил, все ставило нас в затруднительное положение. Привратник уже обратил на нас внимание, даже пытался подозвать Герба для какого-то пассажира. О’Нил бросил в нашу сторону взгляд, и я прижался в угол, чтобы он меня не заметил. Потом он что-то сказал привратнику, и тот в ответ покачал головой. Хуже этого ничего не могло быть, разве что О’Нил направился бы к нам и увидел меня.
– Паршиво, – заметил Герб. – Он ждет такси, и нам придется последовать за ним, а когда он вернется, привратник скажет, что за ним следят.
– Что же прикажешь делать? – озлился я. – Переодеваться цветочницей и торговать на углу фиалками? В следующий раз ты сам разработаешь операцию. Кто знает, может быть, мы еще схватим его по обвинению в убийстве? Хотя мне лично кажется, что вся эта идея слежки за ним – пустая идея. Заводи! Он садится в такси!
Мы двинулись следом.
– Чушь какая-то, – проворчал Герб. – С тем же успехом мы можем подъехать к нему и спросить, куда он держит путь.
– Помалкивай, – оборвал я. – У него нет причин думать, что за ним следят, если его кто-нибудь не спугнул, – вот тогда наше дело швах. Держись поближе, чтобы не отстать на светофорах.
Герб хорошо знал свое дело. Движение в воскресное утро было небольшое, и вскоре следом за О’Нилом мы выехали на Сорок шестую улицу. Там О’Нил свернул влево. Через квартал, на Лексингтон-авеню, он снова свернул и остановился перед Центральным вокзалом. Герб тоже затормозил. Нас разделяли две машины. Выходя, я подмигнул Гербу: «Ну, что я тебе говорил? Он хочет бежать! Увидимся на суде».
Как только О’Нил рассчитался с таксистом и направился в здание вокзала, я последовал за ним. Я все еще не верил, что эта затея к чему-нибудь приведет. С большей приятностью я провел бы воскресенье у друзей в Гринвич-Виллидж за покером и виски. Тем временем О’Нил, ничего не подозревая, шагал по длинному коридору, затем пересек главный вестибюль с уверенностью человека, имеющего перед собой определенную цель. Наконец он свернул, но не к выходу на платформу, а к лестнице, ведущей наверх, в почтовое отделение. Я убавил шаг, не упуская О’Нила из виду. Он подошел к окошку, протянул квитанцию и минуту спустя получил посылку.
Хотя я находился метрах в двадцати пяти от О’Нила, посылка сразу насторожила меня. Это был небольшой квадратный кожаный чемоданчик. Он взял его и направился к выходу. Теперь я не столько боялся быть обнаруженным, сколько потерять О’Нила. Я буквально наступал ему на пятки. Он вдруг остановился, сунул свою ношу под пальто, прижал поплотнее рукой и застегнулся на все пуговицы. Потом, вместо того чтобы вернуться к подъезду, выходящему на Лексингтон-авеню, он пошел к выходу на Сорок вторую улицу и, выйдя, направился к отелю «Амбасадор», где обычно стояли такси. Меня он не видел. Вскоре подошло такси, он сел и хотел было захлопнуть дверцу, но я решил, что дальше так дело не пойдет. Конечно, было бы не худо узнать адрес, который он дал шоферу, но я понимал, что если из-за какой-нибудь случайности потеряю из виду кожаный чемоданчик, то мне придется искать другую работу. Я подбежал и придержал дверцу:
– Мистер О’Нил, привет! В центр! Не подвезете?
Не дожидаясь приглашения, я уселся рядом с ним и, желая быть хоть сколько-нибудь полезным, захлопнул дверцу.
О’Нил явно забеспокоился:
– Гудвин? Откуда вы взялись? Я не… Я еду в противоположном направлении.
– Неважно, – сказал я. – Я просто хотел задать вам несколько вопросов относительно чемоданчика, который вы прячете под пальто. – И добавил, уже шоферу: – Езжайте. На Восьмой улице повернете налево.