Певцу «бедности и несовершенства нашей жизни» современные ему медные лбы не раз бросали упрек в недостатке любви к России и в «облаивании исторических народных святынь».
Теперь г. Евгений Марков предъявляет этот самый упрек «Отечественным Запискам». Будучи лишен всякой оригинальности, будучи вообще мизерен и неинтересен как личность, г. Марков есть тем не менее любопытный тип. Читатель без труда припомнит те более или менее распространенные в нашей литературной и общественной жизни черты меднолобия, которые г. Марков своим красноречием повторяет.
Обратите прежде всего внимание на время, избранное г. Марковым для обличения «Отечественных Записок» в «озлобленном издевании над Россией» и в «облаивании исторических народных святынь». Это – время, почти непосредственно следующее за кровавым событием 1-го марта (убийство Александра II. – Прим. ред.). Время ужаса и чуть не повального одурения; время невозможных проектов перенесения столицы в Москву и обществ взаимного добровольного шпионства; время расцвета того дикого якобы патриотизма, который, как хорошая охотничья собака, обнюхивает каждый куст, не пахнет ли жидом, поляком, вообще нерусским или русским изменником.
Надо обладать действительно очень крепким лбом, чтобы в такое время указать пальцем на тот или другой орган печати и сказать: вот кто облаивает исторические народные святыни! вот кто озлобленно издевается над Россией и всем русским! Читатель знает, что не один г. Марков занимался этим благородным ремеслом.
Скажут, может быть, что все дело тут в искренности убеждения: если г. Марков действительно убежден, что либеральствующие нахалы, проходимцы, попугаи, обезьяны, галманы «Отечественных Записок» вредны, то именно тревожность исторической минуты налагать на него нравственную обязанность указать на зло и назвать его по имени.
Так. Но заметьте, что искренность убеждения составляет при этом необходимое условие; искренность убеждения и еще одна вещь. Что касается искренности, то я позволю себе усомниться в ее наличности. Ругательства и инсинуации г. Маркова имеют совершенно ноздревский характер. Ноздрев ведь тоже рассыпал направо и налево крепкие слова, отнюдь, однако, не вкладывая в них действительной ненависти или вообще искреннего убеждения, что облаиваемый им субъект на самом деле заслуживает крепкого слова.
Допустим, что г. Марков в самом деле глубоко убежден в том, что говорит. Но ведь есть дела, по которым обвинение и суд никоим образом не могут основываться на одном только внутреннем убеждении. И обвинение г. Маркова принадлежит именно к этой категории. Если бы г. Марков не был тем, что он есть, если бы он обладал хотя малою долею самой элементарной добросовестности, он предъявил бы какие-нибудь доказательства, что мы «облаиваем исторические народные святыни» и «озлобленно издеваемся над Россией и русским». Это было бы всегда необходимо, а тем более в избранное г. Марковым для атаки время. От этого не умалился бы патриотический подвиг разыскания врагов отечества, а только приобрел бы характер солидности и серьёзности, не говоря уже о требованиях прямой добропорядочности.
Но какое до всего этого дело медным лбам?! Отправляясь в поход на врагов отечества, они, пожалуй, нарочно оденутся в арлекинский костюм, ибо им ли уразуметь, что гражданский подвиг не уживается ни с паясничеством, ни с клеветой? Их дело – сотрясать воздух бранным кликом единственно в тех видах, чтобы напакостить ближнему, и затем, вместо всякой ответственности перед собой и людьми, бесстрашно и бесстыдно выставить вперед свой медный лоб: от него все отскочит…
Отскочит, я знаю, и мое собеседование с г. Марковым. Я слишком хорошо знаю, что ни краска стыда не зальет его лица, ни ущемленная совесть не ослабит ноздревской яркости его природного румянца. Знаю и не особенно горюю об этом. Но вот что в самом деле огорчительно: если бы я доказал меднолобие г. Маркова с математическою точностью и не оставил ни одного сомнения относительно нравственной физиономии этого человека, то при новой встрече с вареными душами все-таки и он будет, «как говорится, ничего и они ничего». А вареных душ много, ими переполнена бедная русская земля. Только этим обилием вареных душ, не злопамятных и не добропамятных, можно объяснить многие дикие страницы старой и новой русской истории и многое множество наших житейских эпизодов.
Нигде негодяй не может с таким удобством проделать свое негодяйство второй и третий раз над одними и теми же слабыми, нравственно беспомощными людьми, им же имя – легион. Нельзя, значит, с ними не считаться; а как с ними считаться, коли они всегда готовы все простить якобы по благодушию, а в сущности потому, что у них душа выварена?..
Читатель заметил, может быть, что г. Марков, презирая «органы расхожего европейского либерализма», тем не менее знает какую-то «почтенную партию действительного и серьёзного либерализма». Неизвестно только, какая это партия, из каких людей она состоит, каковы ее цели и программа. Г. Марков говорит только, что к ней «стараются пристроиться» галманы. Г. Марков говорит, г. Марков не говорит, г. Марков рыдает, г. Марков раздвигает улыбкою рот до ушей – кому какое дело до этого?
Но г. Марков есть тип. Не он один прибегает к фортелю с таинственными намеками на истинный или действительный либерализм. Читателю известно, что ныне вошло в моду, говоря о либерализме, ставить его в иронические кавычки: «либерализм», «либералы» и проч. Дескать, это совсем не истинный либерализм и не истинные либералы, а мы только в насмешку так их называем, «в критику и из-под политики», как говорит у Островского жеманная купеческая дочка.
Очень часто дело не ограничивается ироническими кавычками и являются выражения: «quasi-либерализм», «лже-либерализм», «формальный либерализм» и т. п. Этими выражениями опять-таки дается понять, что употребляющим их известен и близок сердцу истинный и не формальный только либерализм, не имеющий ничего общего с образом мыслей их противников. Одни прибегают к этому фортелю просто зря, без мотива и цели, а другие…
Не знаю, впрочем, выражается ли у этих других таким способом остаток стыда или, напротив, вящее бесстыдство медных лбов. Дело в том, что многие и многие из них (г. Марков в том числе) когда-то не мало грешили по части либерализма, гордились титулом либерала и чрезвычайно негодовали на людей, находивших либерализм узкой и фальшивой доктриной. Теперь настали новые времена, и старые птицы запели новые песни: они поют о зловредности либерализма. Поют громко, с задорными фиоритурами, но – вот этого-то я и не могу решить – по остатку стыда или по большому бесстыдству, отдают двусмысленную дань своему либеральному прошлому выгораживанием какого-то истинного, не формального, серьёзного, просвещенного либерализма.
Может быть, впрочем, они просто оставляют себе лазейку на тот случай, если либерализм станет когда-нибудь опять современною песнью. Они могут в таком случае сказать: мы не были против настоящего, серьёзного, просвещенного либерализма, а, дескать, ныне господствующий и есть именно этот настоящий, серьёзный…
Нам не придется петь такую песню, потому что мы никогда либералами не были; ни в те времена, когда либерализм, правда, умеренный и аккуратный (он говорил: «наше время не время широких задач»), брызгал чуть не изо всех пор русской литературы, ни теперь, когда доктрина либерализма находится в таком загоне, что даже несколько неловко подчеркивать ея слабые стороны. Неловко по той же причине, по которой лежачего не бьют и в спину не стреляют.
Я, конечно, и не собираюсь заниматься этим благородным делом, но надо все-таки удивляться необыкновенному меднолобию людей, ставящих либерализм нам на счет и валящих вину с собственной больной головы на чужую здоровую. И ведь это всенародно происходит! Точно читатель не может заглянуть ни в старые статейки хоть того же г. Маркова и прочих нынешних врагов «лже-либерализма», ни в старые и новые номера «Отечественных Записок».
Упрек в «лже-либерализме» обыкновенно осложняется упреком в подражании Европе. Г. Марков говорит об «органах расхожего европейского либерализма», изящно указывая при этом на неправильность названия «Отечественные Записки» для журнала, который занимается «облаиванием» народных святынь и презирает все отечественное.
Мы не выбирали названия для своего журнала, а получили его по невольному наследству, в силу тех особых условий, в которых стояла и стоит русская печать. Но, по правде сказать, если бы нам предстоял свободный выбор, мы, вероятно, выбрали бы не «Отечественные Записки», а какое-нибудь другое название. Прежде всего, впрочем, ввиду того, что название это не особенно удачно в логическом и грамматическом отношении. А затем и по более интересным причинам.
Очень уж много недоразумений возбуждает слово «отечество». Я не говорю о том давно поставленном вопросе, Германию или Францию должны считать ныне своим отечеством эльзасцы и лотарингцы. Вопрос, интересный для самих эльзасцев, интересный теоретически, но собственно для нас в момент собеседования о нашем патриотизме совершенно безразличный. Мы – коренные русаки, и ни даже самый подозрительный медный лоб не мог до сих пор открыть присутствие «жидовского», польского и вообще инородческого элемента в составе нашей редакции. Не то чтобы мы гнали от себя «жидов» и иных, нет, просто так случилось.
Как бы то ни было, «случай ли выручил, бог ли помог», но одна опасность и одно затруднение для нас не существуют. Есть, к сожалению, другие.
Спрашивается: если я люблю свое отечество, то люблю ли и должен ли любить все, что в нем живет, летает и пресмыкается, всех птиц и гадов, его населяющих?
Обязан ли я, например, любить г. Маркова и все сонмище медных лбов «отечественной фабрикации»? Мне кажется, это не обязательно. Хотя бы потому не обязательно, что, любя медные лбы, я должен не любить многое русское же, несомненно русское, что эти медные лбы колотят своею металлическою непроницаемостью.