Петруччо. Она здесь!
Служанка. Но она сказала, что никогда этого вам не простит.
Служанка ненадолго исчезла. Слышался горячий шепот.
Госпожа появилась внезапно. Она была закутана в шаль. Она зябла и простуженно кашляла.
Она. Простите, что у меня такой вид. Я простужена.
Петруччо. У вас прекрасный вид!
Она. Бросьте!
Она обняла его, засмеялась, посмотрела в глаза проницательно и весело.
— Ну что? Как настоящий мужчина убежал от большой любви? Была бы поменьше, остался бы?
Петруччо. Я убежал не от тебя.
Она. От кого же? Ты был мой. Значит, убежал от меня. Правда, подружка моя, Доротея, на что-то рассчитывала. Но не тут-то было.
Петруччо. Промокла! В такую ночь, больная!
Она. Ну. Как же вы собираетесь жить дальше? Конкретно. Там же нужна какая-то профессия, или как это у них называется?
Петруччо. Буду куплетистом.
Она. Зачем вам это! Так уж невозможно жить здесь? Люди живут.
Петруччо. Не могу видеть этого. Которому сломал позвоночник. Я не хотел. Теперь он ходит вот так. (Показал, согнувшись под прямым углом.) Так теперь и будет ходить до конца жизни. И все время, то и дело встречался бы мне. Нарочно попадался бы мне на глаза.
Она. Да это же страшный человек! Вспомни, какой он был, когда ходил еще так! (Показала, как ходил, выгнувшись величаво.) Хитроумный, вкрадчивый такой вампирик! И вот, ты из-за него бежишь от меня?
Петруччо. От тебя?.. Ты знаешь, чего мне это стоит. Я от этой жизни бегу. Базар больных честолюбий. Все самоутверждаются. «Я такой. А ты какой? А я — вот такой!» Я думал: как жил, как живу, будет так продолжаться до ста лет. Вдруг разом! Все лопнули связи! Зависимости, неудобства! Один лишь поступок! Простое решенье! И — к Богу, и к черту! Разнузданная беззаботность! Всем мир объявляю почетный! В дорогу! Куда? А, не знаю, по белому свету!
Она. Пешком?
Петруччо. Ну и что? Подвезут по дороге — подъеду.
Она. Там будет лучше?
Петруччо. Будет иначе. И этого достаточно.
Она. Нет, дорогой мой, всюду одно и то же. Будет только помельче, пожальче. Станешь куплетист по нумерации талантов, скажем, номер семнадцать. Это в лучшем случае. А восемнадцатый будет тебя подсиживать.
Петруччо. Согласен быть девятнадцатым.
Она. А хозяин из благородных, который пригласит тебя для развлечения гостей, будет тебя демонстрировать: смотрите, этот тот самый Петруччо, который сбежал в куплетисты. Неужели тот! Быть не может! Поразительно, во что может превратиться человек! Петруччо, рассказал бы нам, как ты, что ты. Доволен ли своей жизнью?
Петруччо. По-разному, хозяин, как когда.
Она. Где же ты теперь обитаешь, бедняга?
Петруччо. Где придется, хозяин.
Она. Где же ты хранишь свое имущество, дружок?
Петруччо. Вам известно, что у меня нет имущества.
Она. Что же у тебя есть, плут? Не может быть, чтобы у человека так уж ничего и не было!
Петруччо. Свобода у меня есть, хозяин. Одна только свобода. А так, из наличности больше ничего.
Горожане в ночных колпаках, облокотясь на подоконники, внимательно слушали их.
Она. Свобода. От всего? И от долга? И от чести? И от стремленья к совершенству? А ведь это закон жизни. Это хороший закон. Лучшие становятся примером для других. А если они немного красуются, можно простить. Многим это стоит жизни. Нет, милый, рыцарская честь чиста как белый снег. Заслуг ее тебе не счесть, и не поднять на смех. Нет, милый, рыцарская честь — сестра веселых зорь! Предателю — укор и месть. Насильнику — позор. Что нас хранит от суеты до самых поздних лет? Наивной юности мечты, гербов старинный свет. Нет, милый, рыцарская честь — за всех, кто угнетен. О, рыцарство! Победы весть, надежды женской стон… Его мечей умолкнет звон, поржавеет доспех — но станет рыцарства закон навек законом всех…
Петруччо. Посидим на прощанье.
Он сел на землю. И она села. Петруччо смотрел на нее. Она смотрела в сторону. Горожане смотрели на них.
Она. Мы прощаемся как думаешь, навсегда?
Петруччо. Хочу верить, что нет.
Она. А я хочу, чтоб навсегда…
На сцену вышла молодая женщина, гримерша. Она подошла к Петруччо — тот поднялся и стала накладывать на его лицо черты возраста. Реквизитор накинул на него что-то живописное, хотя и потрепанное. Вручил простенький музыкальный инструмент, наподобие виолы. Тем временам Она тоже поднялась и, скорбно глядя на Петруччо, исчезла.
Прошли годы.
На подмостках Петруччо и еще один куплетист, тоже с инструментом и такого же потрепанного облика. Они сидят в ожидании и, видимо, уже давно.
Куплетист. А здорово ты его подсек. Я, признаться, тоже хотел ему сказать, но, думаю, ладно. «Где, говорит, хранишь свое имущество?» «А вам известно, граф, нет у меня имущества!» «Что же, говорит, у тебя есть?» «А свобода, граф, больше ничего!»
Петруччо. Интересно, долго они там?
Куплетист. Откушают — вызовут. Наше дело торчать тут наготове. Да еще заплатят ли? Там ведь все со вкусом. Сейчас у всех вкус. Опозоришься — погонят и до свидания не скажут. О! Вот взгляните-ка, это поучительно. Первый наш тащится. Талант ты наш, популяр ты наш, номер один! Только номер-то твой уже под сомнением, и не встретил-то тебя никто! Все, тишина.
Куплетист № 1 вошел, вперил в коллег тяжелый взгляд.
— Здорово, братцы.
Куплетисты поднялись.
— Да сидите вы, чего там.
И сам присел.
— А давно вы так?
Куплетист. Да вот, вас ждем. Это ведь вы у нас главный, а мы так, гарнир. Позвольте представиться…
Первый. Давайте уж попросту, а то нет памяти на имена. По гамбургскому-то счету, вы кто?
Куплетист(смутился). По гамбургскому-то счету номер восемнадцать.
Первый. Чего же смущаться. Лучше быть твердым восемнадцатым, чем проблематичным первым.
Куплетист № 18(засмеялся шутке). Ну уж, вам ли уж… Ну, вы скажете! Но мое имя действительно не стоит запоминать. А вот его имя — Петруччо — с вашего разрешения!
Куплетист № 1. Да ну. Тот Петруччо?
Куплетист № 18. Тот, тот!
Куплетист № 1(заволновался). Ехал сюда — чувствовал: что-то должно случиться. Давно хочу встретиться с вами! Разъезды эти чертовы. Не принадлежал себе. Теперь принадлежу, разъездов стало меньше. Что, кстати, симптоматично. Есть вопросы. Именно к вам. Может быть один вопрос… (Обратился к восемнадцатому.) Слушай, друг. Прости меня ради Господа и не обижайся. Пошел бы погулял. Такой случай…
Куплетист № 18. Вас понял. Но если вам когда-нибудь понадобится сбегать за спичками — кликните меня. (Исчез.)
Куплетист № 1. Как вы решились? Вот что меня поражает! Ведь это поступок! Я ведь тоже подумываю: а что, если взять и отказаться? Уйти в тень. Подальше, далеко. Пока не поздно. Но возможно ли — уйти? Все равно мы числимся. У всех, от кого, казалось бы, ушли. Любой на виду, как на ладони. Им даже интересней, когда мы начинаем дергать лапками как лягушки под током. Ее уже нет в живых, а она дергается. Любопытно же наблюдать! С другой стороны: я далеко, мне их не видно, для меня не имеет значения, чем я у них там числюсь! Ведь так можно рассудить! Хотел задать вопрос, а заговариваю вас, прошу прощения. Вот вопрос: почему вам пришла в голову эта мысль? С чего началось?
Петруччо(в затруднении). Началось-то, собственно, незаметно. Я и не знал еще, что это началось…
Куплетист № 1. Вы не теоретизируйте, это и я умею. Что толкнуло? Конкретно.
Петруччо. А толкнуло, пожалуй, вот что: в каком-то бестолковом поединке повредил человеку позвоночник. После этого он согнулся пополам. Вот так он ходит, вот так!.. И каждый раз, как он попадался мне на глаза, я сворачивал в первый попавшийся закоулок. Перестал ходить по улицам, где мог его встретить! Но он — как нарочно, как нарочно! Ходил по всем улицам!..
Куплетист № 1. Да, это причина… Простите, я слушаю, слушаю, просто немного устал. Сегодня с утра какой-то негодяй испортил настроение на целый день: хвалит песенки этого пенкоснимателя, Рейнальдино. Ну, того, который выцыганил себе приз на межпровинциальном фестивале. Не знаю, как вы к нему относитесь, но мне сдается, что у него даже в песнях о смерти слышится самодовольная улыбочка популяра… Вот так живем ради сомнительных оценок сомнительных ценителей. Рабы престижа. Кстати, вы, я слышал, по-гамбургскому — семнадцатый? Берегитесь восемнадцатого. Рейнальдино совсем недавно был третьим, потом съел второго, теперь хочет закусить мной.
Петруччо. Что касается меня, то, сказать по чести, мой порядковый номер не имеет для меня большого значения. Я же не учился петь песенки, имею право не уметь! Но зато — зато! Прежде я все время был занят мыслями о себе самом, все время как бы поглядывал на себя со стороны. Теперь же у меня открылись глаза на все вокруг! Брести по дорогам, нести, что стоит и то, что не стоит. Я клоун, политик, философ! Я эпикуреец, я стоик! Где страхи, тревоги? Унынье, заботы, обиды? Дороги! Пороги! Разнообразные виды!.. Нет, не думайте, что я все вижу в розовом свете, я не слепой. Я понял, что покоя и равновесия нет нигде. Да, мне невтерпеж видеть достоинство, которое просит подаянья. Видеть, как ложь глумится над простотой, видеть ничтожество в роскошной одежде…
Первый. Постой, постой, как ты сказал? Ничтожество в роскошной одежде… Ничтожество в роскошном одеянье… Это неплохо. И вот тебе — справедливость: ты куплетист номер семнадцать, а этот пенкосниматель — знамя прогресса. Но ты мыслишь! А он? У меня все ученики говорят, что он бездарен! «Ничтожество в роскошном одеянье.» Ему было бы непонятно, что это значит! Или даже вот: мне н