о слоя. Но если вдруг наступало похолодание, то нужно было доставать другой воск – с лёгким банановым запахом.
У Доуги в «Автобусе» был целый мешок с разными упаковками воска.
Вся эта работа – скрести, счищать, вощить доски от кончика носа до кончика хвоста, от края и до края нежно-розовым или пахуче-банановым воском – была отличным упражнением. Руки у Берегини стали сильными, мышцы окрепли.
Всё это пригодится ей сегодня ночью, когда она будет управлять шлюпкой.
4
Берегиня опустила руку за борт шлюпки и поболтала пальцами в воде. В эту тёмную тихую ночь поверхность пруда была гладкой и тускло поблёскивала, как огромное зеркало.
– Пусть скорее, скорее начнётся прилив! – прошептала она. И, помолчав, добавила: – Дурацкие, дурацкие крабы!
Вода казалась прохладной по сравнению с тёплым ночным воздухом. Она знала, что все десять крабов там, внизу. Утром она видела, как они, один за другим, торопливо бежали к воде. Настоящий парад крабов.
Внезапно она вспомнила, как они сердито щёлкали клешнями, и поскорее отдёрнула пальцы. Засунув мокрую руку в карман, она нащупала там деревянную фигурку Йемайи. Берегиня впопыхах сунула её в джинсы, когда тайком убегала из дома.
Йемайя – владычица морей, повелительница русалок, одна из семи фигурок, которые вырезал из дерева месье Бошан. Берегиня звала их «мерлинги», и Йемайя была самой любимой из них.
– Йемайя, – прошептала Берегиня и тихонько погладила деревянную статуэтку.
На корме шлюпки тоненько заскулил пёс Верт. Берегиня ласково потрепала его по голове.
Внезапно порыв ветра ударил ей в лицо. Берегиня поёжилась. Ветер. Это неспроста. Это напоминание.
Нет, конечно, дело было не только в крабах. Надо признать, что тут поработала целая компания: кот Синдбад, щенок Второй, чайка Капитан и пёс Верт. «Зверьё», как называл их Доуги. Четвёрка мохнатых и пернатых тоже внесла свою лепту во всю эту историю.
– Да-да! – сказала она Верту, который был явно недоволен происходящим. – Без тебя тоже не обошлось!
И тут налетел новый порыв ветра.
Ну ладно, если уж быть до конца честной, то свалить всё только на зверьё не выйдет. Увы и ах! Если быть совсем-совсем честной, то тут не обошлось и без доли её вины, пусть самой малости, самой крошечки, самой-самой крохотулечки!
– Дурацкие крабы! – громко сказала она и снова перегнулась через борт шлюпки, высунула язык, нахмурила брови и состроила крабам сердитую физиономию.
Пусть видят! Наверное, они и увидели, хотя было так темно, что она даже не могла разглядеть собственного отражения в зеркально-гладкой воде. Она и сама знала, что толку в этом не было никакого. Подумаешь, сердитая физиономия! Ну и что? Мало ли она на своём веку перевидала сердитых физиономий! Берегиня легла на дно лодки и стала смотреть в чёрное небо. Крупные сахарные звёзды лукаво подмигивали и хитро улыбались ей.
«Ну, где же ты, ленивица луна? – подумала она. – Выходи скорей!»
Берегиня знала, что луна всегда выходит после захода солнца. Но закат был уже давно! Ей казалось, что прошла целая вечность. И тут она вспомнила, что говорил месье Бошан: «Голубая луна всегда кокетничает. Она испытывает наше терпение. Она любит прятаться за облачной грядой, отсиживаться за песчаными дюнами. Голубая луна… Она никогда никуда не спешит».
5
Сегодняшний день начинался вовсе не с сердитых физиономий, наоборот – с радостных улыбок. Проснувшись, Берегиня зашла на кухню и оказалась там одновременно с Доуги, который вернулся с улицы, держа в руках алюминиевый бак. Берегиня знала, что в нём сидят злые, щёлкающие клешнями крабы. Синь уже вовсю помешивала в кастрюле соус ру для густого супа гумбо. Берегиня заглянула в бак, чтобы пересчитать крабов. И вдруг… по спине её внезапно пробежал озноб.
– П-п-п-привет, соня! – весело подмигнул ей Доуги, и она, позабыв про странный озноб, подмигнула ему в ответ:
– Приветик!
Наконец-то настал этот день! Осталось всего несколько часов – и наступит ночь, которую она ждала целое лето. Тринадцатое полнолуние. Ночь голубой луны! Ночь супа гумбо! Ночь душистого цереуса, что растёт в саду месье Бошана! И ночь ещё одного события. И это событие было самым радостным для Берегини. Доуги должен был спеть для Синь песенку, в которой всего три слова. Он репетировал её, подыгрывая себе на нежно мурлыкающей маленькой гавайской гитаре-укулеле: «Будь моей женой!»
Берегиня, натирая воском сёрфборды, частенько слышала, как Доуги напевает эту простую песенку. Он всегда исполнял её, когда Синь не было поблизости, просто пел и пел: «Будь моей женой! Будь моей женой!» – и, что удивительно, слова выходили у него такими приятными, нежными, ладными – без всякого заикания.
Увидев Доуги рано поутру на кухне, Берегиня сразу подумала: «Интересно, что скажет Синь, когда услышит заветную песенку? Что она решит? Что ответит? Да или нет?» Это был главный вопрос. И Берегиня надеялась, что Синь скажет «да». Она очень надеялась на это.
Тогда Доуги станет ей почти что отцом, потому что Синь была ей почти что матерью. Вот будет здорово! Берегиня от радости чуть не выпалила всё это вслух, но вовремя прикусила язык. Однако её так и тянуло запрыгать от радости или запеть во всё горло. Но она только скрестила на счастье пальцы и лукаво улыбнулась Доуги. Берегиня знала его давным-давно, с самого своего рождения. А родилась она, как известно, в воде. «Точь-в-точь как д-д-д-дельфинёнок!» – говорил Доуги.
В это время щенок Доуги по кличке Второй встал на задние лапы и начал потешно служить, умильно поглядывая на хозяина. Берегиня наклонилась и погладила его по пятнистой, бело-чёрной голове.
– Т-т-т-там надо почист-т-т-тить пару досок, – сказал ей Доуги.
Берегиня радостно кивнула. Вот и отлично! Значит, в её красном кошельке прибавится ещё денег, так что к концу дня у неё уже будет капитал в сорок четыре доллара. Это же целое состояние! Нет, определённо сегодня счастливый день! Доуги меж тем подхватил Второго и направился к выходу.
– Д-д-д-дела, – коротко пояснил он, кивнув Синь на прощание.
Та на минутку оторвалась от своего соуса ру, подняла глаза на Доуги и улыбнулась.
– Пока, – сказала она, добавляя в кастрюлю какую-то очередную приправу.
Берегиня заметила, что Доуги искоса взглянул на Синь, прежде чем выйти из кухни.
– Сегодня т-т-т-тринадцатое полнолуние, – тихо произнёс он, закрывая за собой дверь.
Берегиня едва не бросилась вслед за ним. Ей так хотелось попросить, чтобы он спел свою песенку для Синь прямо сейчас. Ведь до вечера ещё целая вечность! А Доуги уже спускался вниз по ступенькам. Она прислушалась к его тяжёлым шагам. Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два… Шаги стихли. Но ведь ступенек всего десять. Значит, Доуги остановился перед последней. Может, он передумает и вернётся?.. Может, он тоже почувствовал, что не в силах ждать до вечера целый день, целую вечность?
Берегиня закусила губу от волнения.
Один. Последний шаг. Последняя ступенька. Доуги ушёл.
Но всё-таки это было утро радостных улыбок.
6
После ухода Доуги Берегиня ещё улыбалась. С улыбкой она подошла к плите и стала возле Синь, которая помешивала соус ру для гумбо – супа голубой луны. Его запах наполнял кухню. Казалось, если высунуть язык, то можно попробовать гумбо, не зачерпывая его ложкой. Достаточно просто лизнуть душистый, наваристый пар, что поднимается из горячей кастрюли.
Лук, чеснок, бекон – всё это плавало в густом бульоне, приправленном волшебными ароматными приправами «Филе».
– «Филе» делают из лавровых листьев, – объяснила Синь, нарезая бамию и помидоры, которые накануне вечером принесла из магазина.
Ммммм! Пальчики оближешь. Нет вкуснее запаха на свете!
– Ой как пахнет, Синь! Вкуснятина! – сказала Берегиня.
А Синь, стоя у плиты, уже вся пропиталась густым, душистым запахом. Её волосы, кожа, одежда пахли ароматным острым соусом ру.
Берегиня знала: кастрюля будет стоять на плите весь день – гумбо должен долго томиться на медленном огне. Вечером, перед самым ужином, Синь вскипятит на соседней конфорке воду, бросит живых крабов в крутой кипяток, а потом добавит их в готовый гумбо.
Свежие крабы. Те самые, что час назад угодили к Доуги в ловушку. Вкусные голубые крабы.
Берегиня вдруг стала думать о крабах в алюминиевом баке. Она знала, что они нервничают. Слышно было, как они сердито щёлкают клешнями. Но едва она склонилась над баком, как они сразу затихли. Берегиня внимательно рассматривала пленников и словно впервые увидела, каким нежным узором изукрашены их спинки. Она вдруг заметила, какие у них хрупкие и изящные панцири, по форме напоминающие сердечки, и какие смешные у них клешни – пара больших и пара совсем крошечных. Сердце у неё вдруг дрогнуло. Какие они красивые! И беззащитные. Они сидели в алюминиевом баке и все, как один, смотрели на неё. Все десять.
«О боже! – подумала Берегиня. – Они просидят здесь до вечера, а потом Синь бросит их в крутой кипяток. Живьём. Их красивые коричнево-бело-голубые спинки станут сначала розовыми, потом красными».
У Берегини вдруг засосало под ложечкой. Она не могла больше смотреть на крабов.
Отойдя от бака, она направилась в ванную комнату. Там она села на край ванны. Какой он был холодный! Холод пробирал даже сквозь пижаму. Сердце билось так, словно хотело выскочить из груди. Берегиня нервничала, как крабы в баке. Схватив прабабушкино белое махровое полотенце, она изо всех сил впилась в него зубами.
Что делать?
Эти крабы в баке смотрели прямо на неё, по спине пробежал озноб. Нет-нет, она не ошиблась. Крабы что-то хотели ей сказать. Что?
Синь постучала в дверь:
– Берегиня, дорогая!
Надо ответить. Надо что-то сказать. Что?
– Берегиня!
По крайней мере здесь, в ванной, не слышно крабов. Слава богу! Она сделала глубокий вдох и встала, чтобы открыть дверь. И тут вдруг её осенило. Ну конечно! Как же она сразу не догадалась? Ведь этих крабов должны заживо бросить в крутой кипяток. И они просили её о спасении. Их мольба звучала так громко, так ясно, так пронзительно…