В этой необъятности нет и намека на то, что откуда-то придет помощь, чтобы спасти нас от самих себя.
То, что свет открывает, есть опасность, то, чего он требует, есть вера.
Глава 46
Я хочу оставить все позади: Шарпа с его манией, пропавших девушек и их крики о помощи, Буббу Ганза и его одержимость заговорами, Майка и зловещую, затаившуюся Синюю лошадь, ягодку в моем мозгу, которая заставляет меня сомневаться во всем, что касается меня самой.
Я успеваю проехать семь из девяти часов пути в сторону пустыни, прежде чем отправляю Бридж сообщение. Я умоляю ее не давать Шарпу мой адрес и не говорить Майку, что меня нет в городе. Обещаю ей позвонить «с вершины». Она велела мне уехать, и я подчиняюсь. Затем я выключаю телефон.
Мое убежище в горах посреди пустыни не отмечено ни в гугл-картах, ни в складках бумажной карты Шарпа. После Алпайна сети больше нет. Одним глазом я слежу за счетчиком проеханных миль, другим – за пейзажем, который напоминает мне, что я всего лишь крохотное пятнышко на вселенской временной шкале, точка в конце предложения чернового наброска.
Маршрут после Алпайна отличается безумной геометрией – налево через 2,7 мили после железнодорожного переезда, направо через 22,6 мили после крутой развилки, налево через 1,7 миль за сломанным знаком съезда с трассы и через 2,3 мили по грунтовой горной дороге, поворот на которую даже я порой умудряюсь пропустить.
Я говорю редким посетителям, что им нужен полный привод и хорошие шины, чтобы, проехав три четверти пути в гору, не разворачиваться, когда дорога превращается в лавину камней. И через десять минут верхушка моей крыши покажется на фоне великолепных облаков.
Меня можно найти и другим способом, но это требует неимоверных усилий: откопать документ с моим именем, разыскать сантехника, который чинил мне раковину, или людей, с трудом расчистивших дорогу к моему дому, мою страховую компанию, удачливых ловцов дронов, операторов 911, которым потребуются данные GPS, чтобы вас найти.
Шарп наверняка решит подключить местных копов, но те привыкли держать язык за зубами и давно живут по собственным правилам.
Потому что люди обычно не селятся в национальном парке Биг-Бенд в одиночку, если только не бегут от чего-то нехорошего. Брат Унабомбера прятался здесь, когда его затравила пресса.
Преступники и невинные, попавшие под программу защиты свидетелей, мужья и жены, преследуемые бывшими, мини-наркобароны, за голову которых назначена награда, – здесь всплывает не меньше историй, чем видов обитающих в этой местности птиц, а птиц тут больше, чем где-либо в континентальной части Соединенных Штатов.
Биг-Бенд – отличное место, чтобы спрятаться, но охотников немного, потому что здесь жарко, сурово и одиноко. Люди живут на невостребованной земле в палатках, под самодельными навесами для машин, сквоттерствуют под палящим солнцем безжалостной пустыни, пока не находят вариант получше. Я же, напротив, задержалась здесь надолго, потому что хочу быть как можно ближе к Вселенной и как можно дальше от голосов. Здесь у моих призраков больше вероятность заблудиться и меньше – нанести мне визит. Я живу в мире со змеями, свиньями-пекари и рысями.
Однако, когда, закончив подъем, мой джип судорожно вздыхает, солнце почти село, и я совершенно не чувствую в душе мира.
На протяжении пятисот миль в ушах стоял непрерывный грохот.
Шарп не успокоится, пока не вернет браслет.
Я выпрыгиваю из джипа и медленно разворачиваюсь, впитывая любимый вид, панораму плато, гор и неба. На небе уже выступили первые звезды. Дом стоит в полной изоляции, такой же, каким я его оставила, современный, простая архитектура на фоне первобытного ландшафта. Огромные стеклянные окна, вагонка из кедра, стальной сайдинг с ржавой патиной, который, впрочем, никогда не ржавеет, гибрид солнечных батарей и телескопических антенн на крыше.
Бывший владелец был в бегах и сам вбил сваи для четырехкомнатного дома в доломитовую породу, сам соединил доску и металл в причудливую головоломку.
Он заполнил дом качественной бытовой техникой, установил гранитные столешницы, отшлифовал полы, вставил потрясающие окна, пропускающие вой пустынных ветров.
Его не пугала дорога, от которой глаза лезли на лоб, а внутренности выворачивало наизнанку.
Электричества не было. Современная пещера должна была работать на солнечных батареях и пропане, а дождевые стоки собирали воду, которой хватало для двухминутного душа.
Его почти все устраивало, пока ему снова не пришлось бежать, потому что настойчивый преследователь шел по пятам.
Тот человек продал мне дом за наличные, довольно дешево. Я всячески пыталась оправдать эту возмутительную покупку. До обсерватории от моего нового дома был всего час езды.
К тому же я могла внести улучшения.
Что я и сделала, потратив все свои сбережения. Я реинвестировала сюда каждый доллар из каждого гранта, каждого тура, каждой консультации и лекции. Я превратила дом из птичьего гнезда в сложный вычислительный центр, чтобы заклинать оттуда космические божества.
И, только подписав контракт на покупку дома, узнала, что провести электричество на вершину горы обойдется в тридцать три доллара за фут. А еще мне потребовались бы разрешения от всех землевладельцев, собственность которых пересекала бы линия электропередач. Землевладельцы были разбросаны по Соединенным Штатам и даже не подозревали, что являются таковыми – потомки первопоселенцев, не сумевших получить разрешение на строительство дороги и забросивших свою собственность более века назад, да и документы на нее были давно утеряны.
Впрочем, в комплекте к дому шло одно весьма важное и счастливое обстоятельство, которое связывало меня с цивилизацией, – вышка сотовой связи с другой стороны горы.
Связь отличная. Помедлив, я включаю телефон. И оставляю включенным ровно столько, сколько требуется, чтобы написать Бридж, что я добралась. Затем стаскиваю стул с веранды и сажусь на краю обрыва, откуда открывается вид на дорогу далеко внизу.
Довольно долго я слежу, но не замечаю фар, свернувших в мой поворот.
Я провела дома тревожные сорок восемь часов, включая телефон раз в день меньше чем на минуту. Никаких вестей ни от Шарпа. Ни от Бридж. Ни от Майка.
Днем я продолжаю рыскать в сети в поисках чего-нибудь о пропавшей за последние двадцать лет девушке с браслетом. Безуспешно. Либо она не стала газетной сенсацией, как Лиззи, либо эту деталь копы утаили от прессы.
По ночам я сомневаюсь в своем импульсивном решении переспать с Шарпом. А после стащить браслет. Я умоляю его хозяйку, хорошенький призрак, сказать мне, что делать с браслетом, но она не отвечает. Я не сплю, пока глаза не становятся как свинец в мамином пистолете, который лежит рядом с кроватью.
Впервые в жизни я боюсь ночи. И не хочу глядеть вверх.
Не хочу смотреть в небо ни просто так, ни вооружившись телескопом, ни даже после сообщения, что фонд продлил мой проект на два месяца и немного удлинил срок разрешения на использование спутника. Это значит, что не все еще потеряно.
Я разглядываю кромешную тьму за громадными окнами и чувствую дрожь.
Ночь тебя найдет.
Так говорил один из моих любимых профессоров.
Он преподавал поэзию, не физику. И поэзия, и физика несут погибель.
Завтра мои звезда и планета снова сойдутся. Мне придется поднять голову и подавить изнуряющую панику, если я хочу и дальше продвигать свою карьеру, которая сейчас, как никогда, на взлете. Какая ирония, что я стала примером того, как сходятся реальное и фантастическое. В интервью «Вашингтон пост» моя начальница назвала меня «символом единства нашего времени».
В полночь я заставляю себя провести пробный тест. Я раскладываю на твердой земле одно из маминых стеганых одеял, как та девочка в Вирджинии, которая выскальзывала из кровати, чтобы побыть наедине с небом. Неосознанно я улеглась тогда почти над телом Лизы Мари Прессли, молодой женщины, зарытой на заднем дворе нашего съемного дома.
Ее могила – место, где я узнала, что ночное небо похоже на меняющуюся картину импрессионистов. Что оно требует пристального внимания и много-много терпения.
Нельзя просто поднять глаза и сразу все увидеть.
Придется ждать.
Каждые десять минут мои жалкие человеческие глаза все явственнее различают новые звезды, проступающие на небе. Я устраиваюсь поудобнее. Мне потребуется два часа, чтобы увидеть целиком явление Млечного Пути, слой за слоем звезд и звездной пыли – зрелище, от которого замирает сердце.
Метафора для многого в нашей жизни.
Ботинок Шарпа в нескольких дюймах от моей головы – это первое, что я вижу, прежде чем он выступил из тьмы целиком. Ботинок совсем рядом с новой трещинкой в моем черепе. Я вскакиваю.
Должно быть, он припарковался у поворота и прошел оставшуюся часть пути пешком, чтобы я не услышала.
Глава 47
Мы с Шарпом стоим в одном из самых темных мест на планете. Лица его я не вижу, но ботинок узнала сразу. Свет в доме выключен, чтобы не мешать мне наблюдать за небом и ради экономии солнечной энергии.
Он ни за что не разглядел бы мою плоскую тень, если бы не дал глазам немного привыкнуть. Может быть, долго прятался в сумерках и ждал наступления темноты. Или весь день наблюдал за мной в мои незанавешенные окна. Или даже целых два, в пустынном камуфляже, змея, крадущаяся по пустыне.
Шарп подходит ближе.
Браслет на моем запястье, словно кошачий колокольчик, бренчит, когда я бросаюсь к дому.
Он перехватывает меня у двери. Я несколько раз сильно бью ему в голень.
Каким бы силачом я его ни считала, он еще сильнее.
Я думаю обо всех укромных местах на двухстах тысячах миль пустыни Чихуахуа, где он может похоронить меня вместе со своей тайной, в чем бы она ни заключалась. Койоты съедят меня на обед и разбросают мои косточки, и Бридж никогда не сможет меня похоронить. Я вижу, как птица клюет мою крошечную опухоль и улетает, зажав ее в клювике.
Он заводит мои руки за голову, держа меня за запястья и прижимая спиной к двери.
– Я не убивал ее, – рычит он. – Если это именно то, о чем ты думаешь.
Он отпускает мои руки. Отступает назад. Я потираю кожу в том месте, где одна из подвесок впилась в запястье, когда Шарп вдавил меня в дверь. Думаю о пистолете под кроватью. Или о том, что, если бы он посторонился, я знаю тропинку, где можно спрятаться в кактусах.
– Этот браслет принадлежит моей сестре. – На секунду Шарп умолкает. – Принадлежал, – поправляет он сам себя.
В моем мозгу возникает видение головы, которая погружается во тьму. Я не могу сказать, песочная ли это могила или водяная. Отшатываюсь назад. Я не знаю, чему верить.
– Я не хотел к тебе подкрадываться. На полпути у меня спустила шина, поэтому остаток пути я проделал пешком. Майк объяснил мне, как ехать. Сказал, что они с Бридж были тут пару раз, помогали тебе обустроиться. Сказал, что дорога сюда та еще. По-моему, он ее переоценил. Майк велел мне… все тебе рассказать. Пожалуйста, дай мне объясниться.
Я еле заметно киваю.
– Моя сестра пропала двенадцать лет назад, когда училась на втором курсе Техасского университета. Она возвращалась из клуба в общежитие в одиночку. Было два часа ночи. Уличная камера зафиксировала, что она решила срезать дорогу, пройдя через стройку. Больше ее никто не видел. Она просто исчезла.
– Кроме… браслета.
– Я до этого доберусь. Четыре года спустя – за тысячу миль отсюда – двое полицейских из Миннеаполиса остановились помочь байкеру, у которого спустило колесо на известной живописной трассе. Один из полицейских отошел отлить и под кустом аронии нашел браслет. В нескольких ярдах валялся ее студенческий билет. Коп оказался парнем ответственным и вбил ее имя в систему. Когда обнаружилось, что удостоверение принадлежит моей сестре, признанной без вести пропавшей в Техасе, ФБР организовало расследование.
– Ее имя. Оно тоже начинается на «Э».
– Да, верно.
Его глаза загораются, когда он видит, что, возможно, сумеет до меня достучаться.
– Ее звали Эмбер. Глаза у нее с самого рождения были янтарного цвета. Она с детства собирала шармы. На браслете осталось всего несколько штук, недостающие обнаружили разбросанными на протяжении десяти миль вдоль той же трассы. Криминалисты использовали металлодетекторы. Я вижу, как она выбрасывала в окно шармы, словно хлебные крошки, в надежде, что я найду ее. На них нашли ее кровь и частицы кожи. Предполагают, что она срывала их ногтями. – Он отворачивается, всматривается в пустыню. – Рассказывать про нее тебе, да любому, равносильно признанию, что домой она не вернется. Я хочу найти ее. Я твердо намерен ее найти. Но не уверен, что готов узнать все… подробности. Не то чтобы я не верил, что ты можешь их разглядеть, напротив, как раз этого я и боюсь.
Когда он заканчивает, я знаю: это правда, похожая на рваную рану.
– Прости, что считал тебя обманщицей, – говорит Шарп. – Ты была права, для меня обычное дело – показывать снимок браслета на случайных допросах по делам о пропаже женщин. Это мой способ поддерживать на плаву расследование, когда боссы велят мне его прекратить, говоря, что я принимаю все слишком близко к сердцу. Тот снимок помогает мне не опускать руки. Я надеюсь увидеть в глазах узнавание, заметить необъяснимый нервный тик. Ты была первой, выбравшей этот снимок. Я не сомневался, что Майк намекнул тебе – хотел, чтобы я поверил, будто ты способна найти Лиззи Соломон. Это бы нас сблизило.
– Майк знает про твою сестру, – говорю я тихо.
– Один из немногих. Однажды мы с ним совершили паломничество к тому кусту аронии. Он всегда считал, что мне решать, рассказывать чужим эту историю или нет. Он знает, что я выкрал браслет из вещественных доказательств. Я был не в своем уме. Инспектор сжалился и вымарал мое имя из журнала посещений. Я чуть работу не потерял.
Я гадаю, рассказывал ли он кому-нибудь столько – и так откровенно – о своей жизни.
– Ладно, – буркаю я. – Я тебе верю.
Мы по-прежнему не двигаемся с места. Шарп откашливается.
– Ты живешь в каком-то космическом корабле. Сколько заплатила?
– Половина денег от моего отца, мучимого чувством вины, отца, которого я никогда не встречала. Он вице-президент корпорации в Вирджинии, у него прекрасная семья. Оказалось, это он был анонимным спонсором, который учредил трастовый фонд на мое имя сразу после той аварии с Майком. В старших классах я считала, что это подарок от семьи Майка. А маме хотелось, чтобы я так думала. В восемнадцать я получила письмо, в котором говорилось, что все не так.
– Ты с ним встретилась?
– Условие траста – что я не буду искать с ним встречи. Хотя я не стану ни утверждать, ни отрицать, что направляла подзорную трубу на окна его гостиной. Что тут скажешь? Кажется, меня преследуют мужчины с темной энергетикой. Вроде тех, кто заменяет пулями тела прекрасных бабочек.
Он делает удивленное лицо.
– Это не я. Бабочек сделала Эмбер. Подарок на день рождения. «Пуля с крыльями бабочки» – одна из моих любимых песен The Smashing Pumpkins[48]. Я хотел, чтобы дух сестры жил в моем доме. Она была из тех странных и удивительных людей, которые, увидев на обочине сломанную газонокосилку, говорят: а давай разберем ее и соорудим камин. Тебе бы она понравилась. Любому, не только тебе.
Я преодолеваю разделяющие нас шесть футов. Снимаю браслет с подвесками и вкладываю ему в ладонь.
– Я хочу быть честной, – говорю я. – Если ты ждешь от меня ответов про Эмбер, то ты зря проделал такой долгий путь. Я каждую ночь перебирала, как четки, подвески на браслете твоей сестры. Она молчит. Даже если я покину свое убежище, перестану принимать таблетки и навещу куст аронии… не знаю, смогу ли я помочь. Единственное, в чем я уверена…
– …что она мертва, – заканчивает за меня Шарп. – Вот ты и сказала. Коп внутри меня знает, что это так. Брат не уверен… на сто процентов. – Он запинается. – Я уже решил было тебя не искать. Открыл карту, чтобы изучить маршрут Майка на бумаге. И там был твой отпечаток.
– Отпечаток?
– Пятно краски, когда ты развернула мою карту на заправке. После того, как Барби разукрасила твой джип из баллончика. Твой отпечаток был примерно на этом самом месте. – Он широко разводит руками, как бы обводя мое место посреди пустыни. – Мне показалось, это приглашение. Ну или мне просто хотелось так думать.
Он проводит рукой по моей щеке.
– Я здесь не ради Эмбер. Я здесь ради тебя. Хочешь знать, когда я передумал – когда провалился в твой чудесный разум и не смог оттуда выбраться? В тот момент, когда ты сказала тому придурку, что, по-твоему, рай – это путешествие на атомах водяных молекул к лепестку орхидеи. Это была бабочка-пуля, прямое попадание. Правда, красота и справедливость летают на тонких крылышках. Как все в этой жизни, что достойно защиты.