Вот и сейчас, при первых признаках нарастающей паники, Наталья попыталась приструнить разыгравшееся воображение.
«Не выдумывай, – мысленно произнесла она. – Нет там никого и не может быть. Иди своей дорогой и не оглядывайся. Все будет хорошо». Но в глубине души Наталья знала: хорошо уже не будет. Никогда.
Со стороны парка снова послышался звук. Наталья машинально прибавила шаг, каблучки зацокали громче, и это напугало девушку. «Так ты только больше внимания к себе привлечешь, – ругала она себя. – Сними босоножки. Лучше потерпеть позор, если кто-то увидит тебя босой, чем висеть на дереве, как…»
Мысль Наталья не закончила, слишком ужасной она казалась, но босоножки с ног сбросила. Подхватив их за ремешки, девушка пошла еще быстрее. До заветного перекрестка оставалось не больше пятидесяти метров. Стоит оставить парк с таящимися в нем опасностями позади, и страх уйдет. Непременно уйдет.
Она споткнулась о здоровенный булыжник, непонятно откуда взявшийся на заасфальтированном тротуаре, сильно ударилась большим пальцем правой ноги и негромко вскрикнула от боли. Ей пришлось остановиться, чтобы потереть ушибленное место. Но не успела она нагнуться, как снова услышала шум. Теперь Наталья явственно различила крадущиеся шаги, но вместо того, чтобы припустить бегом, она вдруг застыла на месте. Ноги не слушались, руки задрожали, глаза сами собой закрылись. Девушка выпрямилась, вытянулась в струнку, но глаза не открыла. Просто стояла и ждала своей участи.
Вскоре она поняла, что тот, кто был в парке, теперь находится за ее спиной. Он ее не коснулся. Пока не коснулся. Наталья ощущала его дыхание на своей шее. Его запах достиг ноздрей, заставив вздрогнуть всем телом. Затем тяжелая рука легла на плечо девушки, она осела вниз. Голова закружилась и сознание померкло.
«Хорошо, что я ничего не почувствую», – было последней мыслью девушки, но в этом она ошибалась.
– Анатоль Николаич, вы идете? Машина ждет.
Молодой лейтенант в новенькой с иголочки милицейской форме нетерпеливо топтался возле дежурного «уазика» и едва сдерживался, чтобы не подпрыгивать на месте. «Ну чего он там возится? Двадцать минут потеряли. Так и дождется, пока саранские следаки прикатят и заберут у нас дело», – сердито сверкая глазами, думал он.
Но тот, к кому были обращены слова, и ухом не повел, продолжая стоять на границе проезжей части и парковой зоны. Взгляд его блуждал по тротуару, по близлежащим кустам, устремлялся в глубину парка и вновь возвращался к тротуару. Лейтенант был прав: надо было уходить, но что-то удерживало капитана на месте.
Капитан юстиции следователь Паршин Анатолий Николаевич служил в Ковылкино около трех лет, а до этого работал в Ростовской области, печально знаменитой разгулом преступности. Но и там ему не доводилось видеть такого зверства, какое произошло этой ночью в мирном заштатном районном центре.
Вызов в парк оказался вторым за ночь, вернее, за четыре часа истекшей ночи. Первый звонок поступил в ноль часов пятьдесят минут. Звонивший так волновался, что не смог толком объяснить, что произошло, но дежурный, перестраховавшись, помимо выездной бригады вызвал сразу и следователя Паршина.
На место происшествия выехали втроем: сам Паршин, оперуполномоченный Валеев и его стажер, младший лейтенант Сидоркин. Вечный старлей Валеев – опер с тридцатилетним стажем, которому язык не давал продвигаться по карьерной лестнице. Всякий раз, когда дело доходило до очередного звания, язык впутывал его в такие неприятности, что начальнику Валеева подполковнику Яценко с трудом удавалось сохранить старлею прежние погоны. Разница в двадцать лет и подчиненное положение Валеева не мешали следователю и оперативнику поддерживать с ним дружеские отношения не только на работе, но и вне ее.
Что касалось младшего лейтенанта Николая Сидоркина, то в части мало кто относился к нему всерьез. Слишком молодой, слишком суетливый, чрезмерно болтливый и абсолютно не знакомый с субординацией – вот примерный портрет младшего лейтенанта, прибывшего в Ковылкино по распределению после окончания Школы милиции. В участковом отделе никто и думать не думал, что парнишка продержится на этом месте больше недели. Но неожиданно для всех старлей Валеев взял над ним шефство, и вот уже четыре месяца парень таскался за оперативником как приклеенный, впитывая каждое его слово.
Разношерстная группа прибыла на место происшествия в час пятнадцать ночи. От районного отдела милиции, расположенного на улице Пролетарской, до улицы Железнодорожной – пара километров, больше времени ушло на сборы, чем на дорогу. Как только их «УАЗ» подъехал к повороту на нужную улицу, впереди замаячила фигура. Долговязый мужчина энергично размахивал руками, привлекая внимание. «УАЗ» остановился, съехав на обочину, и мужчина припустил бегом к машине.
Паршин, первым оказавшись на пути бегущего, перехватил его и развернул лицом к себе.
– Спокойно, товарищ, – негромко произнес он. – Милиция на месте, можете выдохнуть. Вы нас вызвали?
– Да какое тут спокойствие! Пойдемте скорее! Покажу, где все случилось, хочу убраться отсюда далеко и надолго!
– Не так быстро, – остановил его Паршин. Он понимал, что в таком состоянии мужчина как свидетель ни на что не годен, и предпочел потратить лишних десять минут на то, чтобы тот пришел в норму. – Для начала представьтесь.
– Что? При чем тут мое имя, когда там, – мужчина сделал паузу и махнул рукой в неопределенном направлении, – такое!
– Назовите ваше имя. Что вы делали в такой час в глухом месте?
Мужчина огляделся. Место и правда выглядело глухим: улочка-тупичок, без единого фонаря, с заросшими в человеческий рост бурьяном и кустарником палисадниками. Вдоль улицы-тупичка идет железнодорожная ветка, явно заброшенная, вдобавок ко всему дальше по центру дороги разрыта траншея, и появилась она здесь однозначно не вчера, а лет несколько назад.
– Место глухое, – повторил мужчина и вдруг содрогнулся всем телом. – Боже милостивый! А мои дети ходят по этой улице каждый день! Как подумаю…
Он не договорил, поднял руки, прижал ладони к глазам и сильно надавил. Следователь Паршин решил, что таким образом мужчина пытается справиться с навернувшимися слезами. Он выждал несколько секунд, затем тронул мужчину за плечо:
– Товарищ, прошу вас, соберитесь! Мы приехали разобраться!
– Да-да, простите, – мужчина опустил руки, плечи его поникли, и весь он словно сдулся, как воздушный шарик. – Что вы спрашивали?
– Ваше имя и что вы делали в этом тупике в час ночи? – повторил Паршин.
– Меня зовут Гвоздков Александр, – представился мужчина. – Я живу неподалеку, чуть дальше по улице мой дом. Вон, у него шиферная крыша раскрашена во все цвета радуги.
Мужчина указал рукой, Паршин зафиксировал взглядом дом и снова перевел его на Гвоздкова.
– В прошлом году собрался крыть шифером, подготовил его во дворе, да все руки не доходили. Дети, у меня их пятеро, нашли в сарае три банки с краской и «помогли» отцу. Раскрасили все до единого листа. Теперь наша крыша напоминает радугу. Представляете? – Мужчина улыбнулся, и такая нежность сквозила в этой улыбке, что Паршин сразу понял, насколько сильно тот любит своих детей.
– Так что тут произошло? – Капитан решил не комментировать эпизод с крышей. – Зачем вы вышли на улицу так поздно?
– Грубиян, – коротко бросил Гвоздков.
– Простите – что? – Паршин в недоумении посмотрел на мужчину, соображая, что такого грубого было в его словах.
– Ох, нет! Простите. – Мужчина улыбнулся печальной улыбкой. – Грубиян – это наш пес. Шесть лет уже как прибился к нашему двору, малюсенький был, а теперь вымахал будь здоров. Дворняга, но умный. После десяти вечера на улицу ни ногой, а тут как с цепи сорвался. У калитки крутится, скулит, землю роет. Я его и так и сяк приструнить пытался, даже пригрозил, что на цепь посажу, хотя у нас и цепи-то отродясь не было, а он не унимается. Потом вроде утих. Я обрадовался, пошел домой, достал газету. Сколько читал, не знаю, но потом вспомнил, что воду Грубияну не сменил. Вышел во двор, а собаки нет. Этот негодник раскопал под забором яму и сбежал. Я, естественно, пошел его искать. Он хоть и беспородный, но дети его любят, так что пришлось собираться на поиски.
– Почему вы не дождались утра? Вернулся бы ваш пес.
– Места здесь неспокойные, – ответил Гвоздков.
– Что было дальше? – Паршин оставил тему с собакой.
– Я прошел несколько раз вдоль дороги, позвал пса. Когда проходил мимо дома деда Ковыля, услышал, как кто-то скулит. Я решил, что это Грубиян, застрял, видать, выбраться не может. У деда Ковыля калитка никогда не запирается, вот я и вошел. Обошел дом, и тут мне навстречу наш Грубиян выскочил. Я его погладил – и во что-то липкое вляпался. Поднял руку, посветил фонариком, а она вся в крови. Я бегом за дом, а там…
Произнести страшные слова Гвоздков так и не сумел. Паршин похлопал его по плечу, махнул рукой оперативнику и его стажеру и двинулся к дому деда Ковыля. Они миновали калитку, обогнули дом, прошли чуть дальше к забору и увидели то, что до этого видел Гвоздков.
Опер Валеев тихонько присвистнул:
– Черт возьми, да здесь настоящая бойня!
Стажер Сидоркин громко ахнул и зажмурился. А следователь Паршин смотрел во все глаза и пытался сообразить, какое животное могло так поглумиться над телом. Разумеется, слово «животное» он использовал в переносном смысле, так как и без эксперта видел, что раны на теле жертвы механического, а не природного происхождения.
– Это дед Ковыль? – Паршин повернулся к Гвоздкову.
Тот коротко кивнул и после небольшой паузы добавил:
– Скорее, то, что от него осталось.
Гвоздков не преувеличивал. Тело деда Ковыля в буквальном смысле превратили в месиво. Злоумышленник или злоумышленники действовали грубо и жестоко. Они искромсали кожу на теле пожилого человека ручной пилой, которая валялась чуть в стороне. Одежда свисала кровавыми клочьями, под действием зубьев пилы превратившись в лохмотья. Мужчина лежал спиной вверх, правая рука подогнута под живот, левая нога неестественно вывернута. С того места, где стоял следователь Паршин, лица потерпевшего видно не было, нужно было обойти