Карабкаться по подвижным осыпям становилось все труднее. Лошадь часто останавливалась, вьюк сползал. Его несколько раз пришлось перевязывать. Мы двигались бросками по пять-шесть шагов. Камни с шумом валились из-под ног. После каждого броска приходилось останавливаться и переводить дыхание.
До перевала оставалось всего несколько десятков метров, когда дорога стала совершенно невозможной. Осыпи с шуршанием ползли вниз, обрываясь камнепадами на уступах. Теперь Иван шел впереди. Он тянул лошадь за повод; я придерживал ее сзади за хвост. Под самым перевалом лошадь оступилась и упала. К счастью, Иван успел перерезать веревки вьюка. Чудом удалось удержать лошадь И вьюк на краю обрыва. Чайника мы все-таки лишились: со звоном ударяясь о камни, он улетел в пропасть. Лошадь едва поднялась. Ноги у нее дрожали. Мы с Иваном дышали, как рыбы, вынутые из воды. Отдохнув, вытащили на перевал сначала лошадь, потом по частям вьюк. Самая трудная половина пути была пройдена. Теперь можно было оглядеться…
Даже у Ивана, равнодушного к горным красотам, вырвалось восклицание восторга. Повсюду, куда достигал взгляд, нескончае мыми вереницами протягивались увенчанные снегом и льдом хребты. Они лежали ниже нас. Огромные, ослепительно белые снежники сверкали и искрились в солнечных лучах. Среди снегов прозрачно голубел лед. На юге хребты поднимались один над другим, и дальний горизонт замыкался ледяными зубцами Дарваза. Внизу под нами лежала долина Кафандара. Среди зелени серебристой нитью поблескивала река. Над нами только безоблачное небо и ласковое нежаркое солнце.
Я стоял, как зачарованный. Людям, которые не совершали восхождений в горах, трудно понять ощущения путника, достигшего вершины или перевала. Открывшиеся горизонты кажутся беспредельными, грудь дышит вольно и глубоко, налетающие порывы ветра опьяняют, все тело пронизывает какая-то особенно острая радость… О возвращении, спуске не хочется и думать.
С сожалением оторвал я взгляд от снеговых гор, раскинувшихся на юге, перешел седловину, поросшую диким луком, и окинул взглядом пространство северного склона, куда вел наш путь. Какая разница по сравнению с тем, что было на юге!
Склон, покрытый снегом, полого снижался к широкой зеленой долине. Казалось, что дно долины находилось всего метрах в двухстах ниже нас. Сверху оно выглядело совершенно ровным. Среди яркой зелени лугов струились воды Кафандара. На востоке долина замыкалась известняковой стеной, в которой зияла трещина каньона. В этой трещине исчезала река. На западе виднелся скалистый цирк, заполненный огромной мореной; под ней, вероятно, лежал Кафандарский ледник. Там были истоки Кафандара…
Хребет, ограничивающий долину с севера, почти весь был покрыт лугами; только у самого водораздела белела полоса снега. Какие великолепные пастбища пропадали здесь без пользы из года в год! Неужели все дело лишь в трудностях ведущей сюда дороги?…
Я указал Ивану дальнейший путь. Мы спустимся к реке и переночуем. Завтра я обойду долину, а Иван перейдет с лагерем к самым истокам реки. Там мы вечером встретимся и проведем вторую ночь. Потом еще день работы, и на следующее утро — назад в главный лагерь.
Нечего было и думать о поисках рудных жил на этих пологих задернованных склонах. Оставалось только осмотреть каменистые россыпи, которые обязательно встретятся среди травы, и обследовать скалистые уступы ледникового цирка.
Иван заметно повеселел, когда увидел зеленые волнистые просторы верховьев долины. К нему вскоре вернулись его обычное спокойствие и грубоватый юмор. Увязывая вьюк, он подмигнул мне.
Сделав несколько фотоснимков и кратко описав пройденную часть маршрута, тронулись вниз. Спуск оказался совсем легким. Мы миновали снежник и вскоре уже шагали по пологому склону, поросшему густой высокой травой. Глаз поражало обилие цветов. Среди темно-изумрудного травяного покрова всюду краснели яркие головки маков, пестрели синие, желтые и фиолетовые венчики ирисов и тюльпанов, проглядывали крупные нежно-голубые незабудки и множество других цветов, названий которых я не знал. Яркие бабочки порхали в воздухе. Казалось, бабочки и цветы были единственными обитателями этих мест. Ни одной тропинки, ни одного следа не встретили мы среди густой травы. Даже птиц не было видно. Повсюду царила глубокая тишина.
Через час мы подошли к одному из протоков Кафандара. Возле холмика, поросшего чахлым колючим кустарником, решили разбить лагерь. Иван остался хозяйничать, а я взял рюкзак и молоток и отправился к черным скалам, замыкавшим выход из долины. Они поднимались отвесной стеной в нескольких километрах от нашей стоянки.
Уже смеркалось, когда я возвратился в лагерь, еле волоча ноги от усталости, но очень довольный. В известняковых обрывах удалось разыскать фауну, и теперь эта проклятая толща, выглядевшая совершенно немой, должна будет занять свое место в стратиграфической колонке[10]. Осмотрел я и вход в каньон, в котором исчезала река. Здесь каньон был так же непроходим, как и внизу.
Поужинать пришлось всухомятку — не было топлива для костра.
Иван предложил по очереди караулить ночью, но я наотрез отказался, залез в спальный мешок и моментально заснул.
Сколько я проспал, — не знаю. Меня разбудил страшный грохот, раздавшийся над самой головой. Уже наполовину выбравшись из мешка, я сообразил, что разбужен выстрелом.
Иван с карабином в руках стоял надо мной, всматриваясь в темноту.
— Что такое? — шепотом спросил я его.
— Зверь подходил.
— Какой зверь?
— Не знаю. Вроде волк, а может, барс.
— Лошадь где?
— Здесь. Я ее у самого мешка привязал.
У меня отлегло от сердца.
— Ну ладно. Так ты что, не спал?
— Вздремнул малость. Лошадь захрапела — разбудила.
— И что потом?
— Смотрю, а там что-то черное шевелится. Ну, я и выстрелил…
— Не попал?
— Не знаю. Рассветет — поглядим.
— А не слышал, — побежало оно после выстрела?
— Нет…
— Ложись, спи, — сказал я, — буду караулить. Часа через два тебя разбужу.
— Э, какой тут сон! — пробормотал Иван. — Сон на душу не идет. Вы уж спите: вам завтра по горам лазить. А я днем вздремну…
Я снова залез в мешок и попытался уснуть. Оказалось, что это не так просто. Я долго лежал, устремив глаза в густую черноту неба, набитую звездами. Бессознательно отыскивал знакомые созвездия. Лежать было неудобно. Прошло довольно много времени, прежде чем я сообразил, что все мускулы моего тела напряжены и я безотчетно вслушиваюсь, стараясь уловить какой-нибудь шорох или движение. Стояла глубокая тишина. Лишь изредка шумно вздыхала лошадь, да Иван ворочался с боку на бок. Усилием воли я попытался ослабить охватившее меня напряжение, но это плохо удалось.
В голову лезла всякая всячина: Шоды, переругивающийся со старым чабаном, вчерашний подъем па перевал, Клунников с его гипотезами… Потом я вдруг вспомнил рассказы звероловов, встречавших в Центральной Африке следы каких-то исполинских животных. Туземцы, живущие по окраинам непроходимых африканских болот, уверяли звероловов, что эти следы принадлежат огромным страшным животным, похожим не то на слона, не то на крокодила. Если в этих рассказах была доля правды, значит, где-то в Центральной Африке еще сохранились потомки динозавров юрской и меловой эпох. Почему бы также не могли сохраниться где-нибудь и древние обезьяны, те самые дриопитеки и австралопитеки, которые, по-видимому, были предками человека и о которых мы почти ничего не знаем? Может быть, в гипотезе Клунникова есть все-таки зерно истины?
Лишь перед рассветом я задремал, по вскоре почувствовал, что меня трясут за плечо.
— Вставай, начальник!
Я с недоумением раскрыл глаза. Уже рассвело. Снега в верховьях Кафандара золотисто блестели, освещенные утренним солнцем. Длинные синие тени лежали по склонам.
Широкая зеленая долина, влажная от росы, дышала свежестью.
— Ну, кого подстрелил ночью? — спросил я Ивана, вылезая из спального мешка.
— Никого не подстрелил, и следов не видать.
— Значит, никого не было.
Иван буркнул что-то, сделав вид, что занят открыванием консервной банки.
Завтракали в молчании. После завтрака, условившись с Иваном о месте втречи, я сразу ушел в маршрут.
Чудеснейшее настроение не покидало меня всю первую половину дня. Словно не было бессонной ночи, тревог и страхов. Легко и бодро прошел я километров пятнадцать, останавливаясь время от времени, чтобы осмотреть выходы горных пород и сделать записи. В полдень, пересекая бесконечную известняковую осыпь, я заметил на берегу Кафандара две движущиеся точки Иван перекочевывал на новое место, ведя в поводу лошадь.
Тревога вернулась неожиданно. Я добрался уже до самых верховьев долины и находился в маленьком боковом сайке над Кафандарским ледником. Место было на редкость мрачное и дикое. Узкий скалистый сай, почти расселина, расширяясь, образовывал небольшой цирк, площадка которого казалась повисшей над хаотическим нагромождением глыб кафандарской морены. Черные стены цирка, иссеченные трещинами, отвесно поднимались вверх, откуда нависали огромные камни. Ни одного кустика зелени, только черные зубцы, колонны и карнизы, напоминающие фантастические развалины города гигантов. Холодом и жутью повеяло на меня из этого мрачного места.
Быстро осмотрев доступную часть обрывов, я присел на камень записать наблюдения. Внезапно мне стало не по себе. Показалось, что кто-то смотрит мне в спину. Я быстро обернулся. Ни души. Цирк был пустынен, как и вся долина. Я продолжил запись, повернувшись лицом в ту сторону, откуда мне почудился взгляд. Проклятие! Теперь с другой стороны кто-то смотрел мне в спину, смотрел тяжело, настойчиво, злобно.
Я попытался взять себя в руки и прогнать страх. Тогда стало казаться, что кто-то приближается ко мне. Я не выдержал и снова оглянулся. Никого. Вдруг сзади зашуршали падающие камни. Я вскочил. Камнепады часты в горах, но этот камнепад окончательно вывел меня из равновесия. Я выхватил из кармана револьвер и выстрелил туда, откуда сыпались камни и где среди черных зубцов скал поднималось облачко пыли. Выстрел прогрохотал многократным эхом, и в наступившей тишине со всех сторон послышался шорох падающих камней. Падение их, вероятно, было вызвано сотрясением воздуха при выстреле, но мне стало вдруг так нестерпимо жутко, что я стремительно схватил рюкзак и бегом начал спускаться по крутому склону на кафандарский ледник. Лишь у подножия осыпей я остановился и перевел дыхание. Цирк, из которого я так стремительно бежал, и снизу выглядел мрачным и таинственным. А окружающий ландшафт был еще мрачнее и грандиознее. В косых лучах заходящего солнца блестели исполинские черные стены, замыкающие большой цирк кафандарского ледника. На них белели полосы снега. Черными застывшими волнами лежала морена. Трудно было вообразить более дикое и величественное место.