ра.
Маквейг свернул в парк Лафайет, где до сих пор ещё лежали не растаявшие после недавнего бурана глыбы снега. На одной из клумб парка он заметил крошечную дощечку с надписью: «Осторожно! Здесь спят тюльпаны!». Фраза поправилась Маквейгу, он решил попользовать её при удобном случае в какой-нибудь из своих речей в сенате. В серой и безрадостной бюрократической рутине такие всплески воображения заслуживали несомненного признания. Он поднял голову и увидел перед собой статую Эндрю Джексона. К крупу лошади, на которой восседал прославленный президент, прилип уродливый ком грязного снега. Металл статуи так потускнел, что и Джексон и его конь приобрели нездоровый цвет, как будто оба они страдали хроническим разлитием желчи. Старый Энди, как он был не похож на сложного, благовоспитанного человека, живущего в том же Белом доме напротив! Почему именно Маквейга пригласили сюда в субботний вечер? Правда, он был довольно хорошо знаком с президентом и как-то раз во время выборов дал ему ценный совет побольше играть на руку штатам Среднего Востока, но особо доверенным лицом президента он никогда не был. Да и вообще-то, был разве у президента такой доверенный человек? Впрочем, на такие сложные размышления Джим Маквейг чувствовал себя в настоящий момент неспособным. Он беззаботно пересёк Пенсильвания-авеню и кивнул полисмену, охранявшему высокие железные ворота западного входа в Белый дом.
— Джемс Маквейг, — назвал он себя.
— Знаю, сенатор, — ответил полисмен, подходя ближе и внимательно вглядываясь в его лицо. — О вашем приходе нас уже предупредили.
Маквейг прошёл в ворота и направился по извилистой подъездной дорожке мимо японских тисов, разодетых в снежные, точно горностаевые одежды. Во всём западном крыле здания огни были погашены, и только в центральной его части круг яркого света захватывал величественные вязы.
Войдя внутрь дома и очутившись в похожем на музей фойе, Маквейг начал было разматывать кашне, как вдруг увидел молодого человека с бронзовым от загара лицом. Человек улыбался, зубы его блестели как известняк, освещённый молнией во время бури. Маквейг узнал одного из агентов службы охраны, специально приставленных к президенту.
— Лютер Смит, — представился он. — Не спешите раздеваться, сенатор. Хозяин уехал в Кэмп Дэвид, и я получил распоряжение доставить вас туда же.
— В Кэмп Дэвид? — удивился Маквейг и невольно бросил взгляд на часы. Было уже без десяти двенадцать. Кэмп Дэвид, горное убежище президентов США, построенное ещё Франклином Делано Рузвельтом и первоначально носившее название Шангри-ла, находилось в штате Мэриленд, в отрогах Катоктинских гор, на расстоянии восьмидесяти километров от Вашингтона. — Боже милостивый, а он не сказал вам, почему? — спросил он вслух.
— Нет, спрашивать тут не принято, — улыбнулся Смит. — Президент недавно туда отбыл, а мне приказано завезти вас домой переодеться и доставить в Кэмп Дэвид.
— Приказано?
— Так точно, сэр, приказано, — ухмыльнулся Смит, снова обнажив ослепительно белые зубы. Маквейгу он, в общем, понравился.
— Что ж делать. Поехали, — сказал он.
На извилистой дорожке, у южного крыла Белого дома, их уже поджидал урчащий лимузин. Маквейг сел рядом со Смитом на переднее сиденье, и они помчались по Мемориалбридж, выехали на Джордж Вашингтон-паркуэй и устремились к дому Маквейга.
Большой каменный дом сенатора, казалось, присел под телевизионной антенной и напоминал часового с приподнятым ружьём, охраняющего какой-нибудь заметённый снегом пограничный пункт.
— Зайдите выпейте кофе, пока я переоденусь, — предложил Маквейг агенту. — Жена и дочь уехали на неделю в Айову, так что я теперь в основном только им и питаюсь.
— Спасибо, сенатор. Я лучше посижу в машине. Пусть мотор получше прогреется, ехать нам ещё порядочно.
При свете автомобильных фар Маквейг стал шарить в карманах ключи от входной двери. Если бы Марта была дома, фонари на крыльце теперь горели бы и бросали на крыльцо тёплые янтарные круги. Но Марты дома не было, а сам он, как всегда, забыл зажечь их перед уходом. В спальне Маквейг принялся быстро стаскивать с себя официальную амуницию, ругнулся, вынимая из рукавов и воротничка непослушные запонки, и сравнительно легко отыскал пару новых носков. Потом стал раздумывать, чтобы ему надеть, и, в конце концов, в шортах и нижней сорочке выглянул в парадную дверь.
— Эй, Лютер, — крикнул он агенту. Тот надавил кнопку, и стекло дверцы автомобиля опустилось.
— Что мне полагается надеть, как вы думаете? — крикнул Маквейг. — Я ведь ещё ни разу не бывал в Кэмп Дэвиде, не говоря о том, что сейчас уже ночь.
— Наденьте какой-нибудь старый костюм. Там хозяин всегда носит старые военные брюки и рваный свитер.
Подумав, Маквейг выбрал серые брюки, фланелевую рубашку и стёганую куртку, в которой в холодную погоду удил рыбу. Одевшись, он хотел было позвонить Марте в Де-смон, но потом решил, что время позднее, и поспешил к лимузину. Кивком головы Лютер указал ему на заднее сиденье.
— Там сможете заодно и вздремнуть, — бросил он. — Попадём мы туда не раньше двух.
Но заснуть Маквейгу удалось не сразу, в голове всё ещё шумели выпитые на обеде виски и вино. Поэтому с полчаса они с Лютером ещё поболтали о том, о сём и в частности об особенностях службы охраны при разных президентах. Теперешняя служба, по словам агента, была не из лёгких, потому что нынешний президент всегда настаивал, чтобы место его ночлега становилось известно только в последнюю минуту. Так же случилось и сегодня вечером: пришлось срочно звонить трём агентам, вытащить их из постелей и заставить прочесать всё шоссе перед выездом президента в Кэмп Дэвид. Да нет, оклад у них не бог весть какой, но зато пенсия потом солидная.
Они уже подъезжали к Фредерику, когда Маквейг наконец задремал.
Проснулся он оттого, что в лицо брызнул сноп яркого света. Потом фонарик погасили. Маквейг протёр глаза и увидел перед собой моряка-сержанта, торжественно отдававшего им честь со ступенек караульного помещения. Снег в горах лежал глубокий и нетронутый, в хрупком лунном свете слабо выделялись силуэты высоких как башни елей. Смит подъехал к кучке бревенчатых строений и остановил лимузин перед самым большим из них. Тёмно-зелёная окраска коттеджа мрачно гармонировала с тёмно-серой формой флотского экипажа, выделенного для охраны президентского убежища.
Марк Холленбах в рубашке с открытым воротом и в пушистом свитере подошёл к автомобилю и открыл Маквей-гу дверцу.
— Добро пожаловать в Аспен, Джим, — сказал он. — Проходите-ка скорее в дом. Стоять тут чертовски холодно.
Сенатор неуверенно поднялся на крыльцо, вошёл в дом и очутился в низкой, слабо освещённой комнате. На одном конце её мерцало неровное пламя камина, на другом — светила единственная в этой комнате лампа. Но главное, чем освещалась комната, были полосы лунного света, проникавшего через большое окно. Снаружи, на примыкающей к коттеджу каменной террасе была установлена подставка с подзорной трубой на треножнике, наподобие тех, которые можно встретить в городских парках для обозрения пейзажей. Внутри стояли мягкие диваны, деревянные столы и большое кресло-качалка. Вся эта мебель отбрасывала на стены комнаты громоздкие тени. Потирая озябшие руки, президент подошёл к камину. Джим последовал за ним, и они стали греться у огня.
— Хотите чего-нибудь выпить, Джим? — спросил Холленбах.
— Пить мне больше не хочется, мистер президент. Виски да ещё несколько бокалов вина — на сегодня совершенно достаточно. Но если у вас найдётся стакан томатного сока, я выпью с удовольствием.
— Это вы неплохо придумали, Джим! — Холленбах прошёл в соседнюю с комнатой кладовку и возвратился с двумя высокими стаканами, наполненными соком. — Заодно я добавил сюда немного перца. Как по-вашему?
— Превосходно, — сказал Маквейг и поднял стакан, чтобы чокнуться с президентом. — За вашу сегодняшнюю великолепную речь, мистер президент! Она была не в бровь, а прямо в глаз.
— Вот как? А им она, кажется, и впрямь пришлась по вкусу.
Что за этим всё-таки кроется? — думал Маквейг. Вот он стоит тут в два часа ночи, распивает томатный сок с президентом Соединённых Штатов и смотрит в окно, за которым виднеется только однообразная белая даль. Имение Аспен было расположено на склоне горы. Джим знал, что где-то рядом с домом находится площадка для игры в гольф, разбитая много лет назад для президента Эйзенхауэра. За площадкой стояли стеной вековые дубы, сквозь их голые ветви виднелась ещё одна горная цепь, уходящая вдаль и растворявшаяся на горизонте, словно флот в безбрежном море. На каминной полке тикали часы. Свет пылавшего камина бросал на лицо Холленбаха неверные тени, и неожиданно для себя Джим понял вдруг, что все его мысли заняты этим необыкновенным человеком в брюках цвета хаки и в сером заношенном свитере. Холленбах был всегда коротко подстрижен, и этот жёсткий ёжик песочных с проседью волос делал его значительно моложе его пятидесяти семи лет. Шея над открытым воротом зелёной спортивной рубашки была морщинистой, но не дряблой. Длинное, сухое и резкое лицо не было красивым, но от него исходила какая-то своеобразная чувственность, которая очаровывала его избирательниц. Да, светским это лицо не назовёшь, это было скорее лицо учёного. Глядя на него, Джим вдруг ясно представил себе, как этот человек читает лекции по американской литературе, раскрывая перед молодыми американцами особенности стиля Эдгара По и Готорна. И тут он вспомнил, что в давние времена, когда молодого Марка Холленбаха ещё не влекла политика, он и в самом деле преподавал в университете штата Колорадо.
Фигура у президента была стройная — ни живота, ни дряблых мускулов. Сохранять форму — входило в его кредо. Утром перед завтраком — десять минут яростных, укрепляющих физических упражнений, в полдень — обязательное плавание в бассейне Белого дома, и два раза в неделю при хорошей погоде — партия в гольф в клубе Горящего Дерева. Призыв к самосовершенствованию — таков был его предвыборный лозунг, и теперь у себя в Белом доме президент Холленбах старался вести жизнь, которая могла бы послужить примером для его сограждан. «Человек должен постоянно и во всём совершенствоваться, и в первую очередь — совершенствовать своё тело», — неустанно повторял президент.