Я покивал головой, начиная, кажется, догадываться, что за тип этот — со второго этажа. А он, похоже, обрадовался. Может, поговорить ему захотелось, а поговорить не с кем — уж я не знаю. А только он вдруг доверительно тронул кончиками коротких пальцев мое колено и начал рассказывать мне историю о том, как в Берлине, после войны… ну, ту историю, что вы уже прочитали… И был он там самым главным действующим лицом, которое, в отличие от других офицеров, хорошо понимало тогдашнюю обстановку в тогдашней Германии, поскольку являлось представителем тех органов, которые каждый шаг любого человека рассматривают именно с политической точки зрения. И если бы не он, то еще неизвестно, чем бы вся эта заварушка кончилась.
— Даром, что ли, — многозначительно заключил человек со второго этажа, — органы когда-то, еще при Ленине, назывались Главным политическим управлением. Гла-авным! Соображаешь?
И я снова согласился: действительно, недаром. Но вот зачем он мне рассказал про это… про это самое? Ведь это ж наверняка секретное дело. И мой собеседник, точно подслушав мои мысли, снова тронул меня пальцами за колено и произнес, доверительно понизив голос:
— Только ты про это самое — ни-ни. Никому. Иначе тебе же хуже будет. Соображаешь?
— Соображаю.
— То-то же.
— А тогда зачем вы мне это рассказали?
Он долго молчал, раскуривая новую «беломорину», затем пояснил, как мне показалось, без особой охоты:
— Тебе еще жить и жить. А мне уж недолго осталось… Я знаю. Да и врачи — тоже. Соображаешь? А ты, может, писателем станешь — пригодится. Такие вот дела.
Тогда я позволил себе усомниться, что та женщина, которую они тогда… в Берлине… что та женщина была Эльза Кох.
Зря я усомнился: он так посмотрел на меня своими склеротическими серыми глазами, что мне стало не по себе.