я и без того почувствовала, что перегнула палку.
- Я всего лишь женщина, лишенная поддержки семьи. Но я еще надеюсь прожить достойную жизнь, — «…что не так-то просто сделать без денег», — мысленно закончила я и смиренно опустила взгляд, но никого этим не провела.
Младший епископ неприятно сощурился. Непроизнесенное окончание фразы в озвучивании не нуждалось, и мне стало не по себе. Новый настоятель — лысый старик с бельмом на левом глазу — бросил вопросительный взгляд на епископа, и тот, помедлив, отодвинул на край стола храмовую расписку с большим синим гербом. Быть младшим ему явно оставалось совсем недолго.
Я быстро пробежала текст глазами, пока члены синода страдальчески морщились и перешептывались, мечтая вывести на чистую воду нечестивца, научившего женщину читать. Я прервала этот разговор, деловито кивнув, и спрятала бесценный свиток за пазуху. Младший епископ проводил его взглядом и немедленно произнес:
- Итак?
Я огляделась и стащила свободный стул. Разговор предстоял долгий, и страдать из-за чьих-то там предрассудков я — ныне почтенная горожанка с приличным капиталом — решительно не собиралась.
- Полагаю, вы никогда раньше не сталкивались с нахцерерами? — вежливо поинтересовалась я, усевшись на стул, и сложила руки на коленях, как примерная прихожанка.
- Нет, — скупо покачал головой настоятель.
- Это покойник, — с готовностью пояснила я. — Чаще всего нахцерер просто лежит в могиле и грызет свой саван, а потом — собственную плоть. Семья такого мертвеца очень быстро заболевает и гибнет, иногда попутно заражая соседей и друзей, но чаще всего ими болезнь и ограничивается. Однако если покойника похоронить без савана, то он восстает из могилы и рыщет по округе, сея чуму на всех, без разбору.
- И ты знаешь, где этот… нахцерер сейчас? — быстро среагировал младший епископ.
- Понятия не имею, — честно призналась я. — Зато я знаю, что делать, когда вы его найдете.
- Мы? — переспросил епископ, приподняв левую бровь. Что-то в выражении его лица подсказывало, что правильный ответ на этот вопрос — «Нет, конечно».
- Вы, — любезно повторила я. — Ваши боевые отряды. Добровольцы из города. Но уж никак не одинокая беззащитная женщина.
«Выжившая на самом дне, куда не всякий храмовник сунется?! — безмолвно вопияли скрывшиеся под густой челкой брови младшего епископа. — Испепелившая на месте неупокоенного колдуна и потом еще и пролезшая в его дом, чтобы протащить через все болото бутыль с чужой душой и записочку — за восемь дием?!»
- Я могу помочь с поисками добровольцев и сообщить некоторые указания, кого искать, — сдалась я под его пристальным взглядом. — Нахцерерами становятся умершие необычной смертью или погибшие первыми в эпидемию. И еще… этого мертвеца колдун знал. Возможно, присутствовал на похоронах. И не исключено, что хотел за него отомстить, потому и украл душу прежнего настоятеля.
Настоятель нынешний сделал вид, что страшно скорбит по этому поводу.
- От чумы первым умер сын мельника, — нахмурился младший епископ. — И его совершенно точно похоронили в саване. Но сам мельник и его жена умерли через три дня, а больше родственников в городе у них и не было.
- Это было после казни колдуна? — уточнила я, машинально потянувшись к вороту, где спрятала погнутую монетку.
- До, — поправил меня настоятель. — Толпа сожгла его, когда эпидемия пошла по городу. Люди думали, что это все из-за него, и с его смертью болезнь прекратится.
Я покрутила в руках монетку. Все правильно, второй такой же в его доме не было.
Но монетки высыпали на стол и старательно разложили решками вверх, будто выискивали что-то среди них…
- Что ж, — цинично хмыкнула я, — тогда вам однозначно понадобятся добровольцы. Не исключено, что нахцереров двое.
Глава 3 Храм и дети Мертвого квартала
Идея найти добровольцев вне храма имела большой успех среди священнослужителей.
В Нищем квартале дома строились по типично тангаррской схеме: каждый последующий этаж чуть выдвигался вперед относительно предыдущего, так что мансарды противоположных зданий едва ли не смыкались друг с другом. Промозглый осенний дождь на улочку почти не попадал — но и сухо здесь тоже не было.
Каменные стены, густо поросшие темно-зеленым мхом, уходили вверх, упираясь в пролеты вторых этажей. Ноги чавкали по щиколотку в густой грязи. Между зданиями оставались узкие, отсыревшие в вечном полумраке проходы, в которых не разминулись бы и два человека. На входе в квартал запах помоев и нечистот казался невыносимым до дурноты, но десяток шагов вперед — и обоняние милосердно отказывало, затихало, смятенное наплывом жутковатых впечатлений. Здесь, в Нищем квартале, не было ни барских ливневок, ни канав, ни даже дворников. Местных жителей это ничуть не смущало, и они как ни в чем ни бывало продолжали выплескивать содержимое горшков и ведер прямиком из окон. Они уже давным-давно ничего не чуяли, но меня выдавал вовсе не запах.
Чистая и целая одежда, пусть и явно с чужого плеча, здесь выглядела настолько неуместно, что за мной сразу за поворотом начали следить грязные, оборванные соглядатаи. Один попытался было запустить руку ко мне в карман, но я схватила его за запястье и от души обложила по матушке. Ничего серьезнее предпринимать не стала, отлично понимая, насколько важны в нашем ремесле здоровые руки, и соглядатаи растерянно перемигнулись и поотстали, удивленные таким сочувствием от чужачки.
Я стиснула зубы и ускорила шаг. После мытья в храме я выглядела вызывающе ухоженной для трущобного квартала, но поделать ничего не могла. Новый настоятель оказался куда более осторожным и недоверчивым, чем прежний. Мне и так пришлось убить все утро на уговоры и клятвы, чтобы просто выйти за ограду, и я торопилась закончить свои дела прежде, чем новые мои хозяева решат, что их добыча что-то задерживается.
Постепенно дома становились все ниже, кое-где встречались деревянные новостройки из посеревших, остро пахнущих сырым гниением досок. Улочка сузилась так, что протискиваться приходилось боком. Соглядатаи бесшумно скрылись в щелях между домами, не рискуя соваться дальше без приглашения.
Самое сердце Нищего квартала, куда никто не забредал случайно. Возле крепостной стены, на крохотном пятачке, с трех сторон отгороженном заброшенными халупами, одиноко горел нещадно дымящий костер. Сидящий возле него оборванец лениво помешивал веткой варево, булькающее в почерневшем от гари котелке. На меня он демонстративно не обращал внимания, пока я не заговорила первой.
- Я к Старшому, — нервно сглотнув, сообщила я.
- Нет его, — флегматично поведал оборванец, не отрывая взгляда от котелка.
- Есть, — напряженно ответила я, слишком хорошо знакомая с местными обычаями. — И я себя выкупаю.
Ветка, неприятно булькнув, скрылась в буром вареве (держу пари, это только улучшило его вкус). Оборванец дико завращал глазами и нырнул в сторону, прячась за покосившейся стеной заброшенной хибарки.
Груда тряпья в стороне от костра недобро зашуршала и зашевелилась, являя свету лохматую голову и широкие, мощные плечи, какие меньше всего ожидаешь увидеть у уличного нищего — но Старшой никогда и не попрошайничал сам. На то у него были сотни городских юродивых и еще больше — пришлых, которых сразу определяли в ночные.
Сначала заспанное и сильно обветренное лицо повернулось к костру. Красноватые ноздри коротко дрогнули, пытаясь уловить запах варева, но, похоже, не преуспели; а потом негласный хозяин Нищего квартала медленно поднял мутноватый взгляд, и мои внутренности свернулись ледяным клубком: на шее Старшого набух темный бубон. Поворот головы явно дался ему нелегко, и обветренное лицо искривила болезненная гримаса.
С тем изворотливым уличным псом, каким я видела его в последний раз, этот умирающий мужчина имел критически мало общего.
- И что ты можешь предложить, живая? — еле прохрипел Старшой. На его лбу выступила испарина. — Снова — денег?
- Больше у меня ничего нет, — честно ответила я.
- А зачем они мне сейчас? — Старшой хрипло расхохотался, на мгновение став похожим на себя прежнего — вечно с улыбкой, видящим что-то светлое и забавное в любой безнадеге. У меня защемило в груди. — Почти все наши или заражены, или мертвы. Подожди еще месяц, живая, и, если останешься на этом свете, будешь свободна и без выкупа — Нищий квартал вымрет!
- Я знаю, — тихо сказала я.
- Тогда зачем пришла? — насмешливо спросил хозяин Нищего квартала — словно надеялся, что издевки помогут мне встретить его грядущую кончину без сожалений.
Я упрямо сжала губы.
- Ты спас меня, когда меня выбросили умирать, взял к себе. Научил выживать, и я… — я запнулась и опустила взгляд, но все же продолжила: — И я выжила. И понимаю, что теперь моя свобода стоит денег — потраченных на меня. Что бы ни произошло — я в долгу перед тобой.
- Верно, — усмехнулся Старшой. — Только что мне теперь долги? А вот ты рисковала, живая, придя в Мертвый квартал!
Я вздрогнула, услышав новое имя привычных трущоб, и обреченно вздохнула. Образование, смекалка и пародия на жизненный опыт всегда пасовали перед крысиными инстинктами Старшого — даром что единственная наука, которую он осилил, была наукой выкручиваться и жить дальше.
- Мне нужна помощь нищей братии, — созналась я. — Храм готов оплатить…
- Храм?! — хищно прищурившись, перебил меня хозяин Нищего квартала. — Оплатить? Живая, ты слышала, о чем я говорил? Что нам, мертвым, эти чистюли на своем пьедестале? Любой нищий в этих трущобах готов убить их просто за то, что они до сих пор живы! И убил бы, если б только я позволил! — он зашелся надсадным кашлем, хватаясь за шею.
- Вы хотите мести? — искренне удивилась я. До сих пор я была уверена, что у меня начнут требовать то «волшебное лекарство», благодаря которому я умудрилась не заразиться, будут искать чудесное избавление от болезни. Но Старшой, как обычно, оказался мудрее — или отчаялся куда сильнее, чем хотел показать.