Сейчас, войдя в квартиру кастелянши, Таня и здесь увидела детей. Две худенькие девочки лет шести-семи, тихо переговариваясь, лежали под одним одеялом на диване; в углу, на матрасике, постанывая и тяжело дыша, спал мальчик; еще один мальчик и девочка сидели за столом и при тусклом свете семилинейной лампы что-то сшивали из цветных тряпочек.
— Тетя Фрося! Пришел кто-то, — слабым голосом позвала худенькая, словно просвечивающаяся насквозь девочка-швея.
Из соседней комнаты, тяжело опираясь на костыль, вышла грузная, с сединой в волосах, с отекшим мучнистым лицом Ефросинья Тихоновна.
Таня прижалась лицом к ее плечу.
— Выдюжила, доченька, — грустно сказала Ефросинья Тихоновна. — Вот ведь как война-то тебя сразу опалила...
— А вы как себя чувствуете? — осторожно спросила Таня.
— Ползаю мало-помалу. Лиза вот мне подпорки раздобыла... Вроде опять человеком становлюсь.
Ефросинья Тихоновна спросила, куда Таня думает теперь податься. Конечно, лучше всего пробиться к своим, к выехавшим детдомовцам. Ее там, наверное, ждут не дождутся.
— Хорошо сказать — к своим, — усмехнулась Таня. — А куда, как? Да и надо ли пробиваться? Здесь ведь тоже дети...
— Дети, доченька, дети, — кивнула Ефросинья Тихоновна. — Мы вот с Лизой уже скольких приютили... Здесь у меня малыши, подлечиваем их. А в твоей комнате девочки постарше собрались.
— А в Шатровой башне у Шурки Кропачева девять мальчишек собралось, — тихо сказала Таня.
— Знаю, знаю. Еще девять ртов!.. — вздохнула Ефросинья Тихоновна. — И что ж мы с ними делать будем?
Не успела Таня ответить, как в комнату ввалился дед Силантий, раньше исполнявший в детдоме обязанности сторожа.
Сейчас Силантий изучающе оглядел Ефросинью Тихоновну и Таню.
— Эге... А персонал-то вроде как подбирается. Вот и Татьяна вернулась... Ну что ж, принимайте тогда пополнение: питомцев привел. Три пацана, две девахи.
— Откуда, Силантий?
— Из города, откуда же еще. Ребятню на базаре подобрал, в мусорных ящиках рылись. Такие замурзанные, тощие — страсть! А девчонок просто-таки подсунули мне. Иду по улице, навстречу бабка знакомая, Фомичиха, а с ней две девочки, близнецы, видно. Бабка так и вцепилась в меня. «Коль ты, говорит, вошпитатель из детского приюта, забери у меня сироток. Отец у них в армии, мамашу ночью полицаи забрали, а мне при моих годах и хворях их не прокормить». Я, понятно, толкую, что никакой я не вошпитатель, приюта нет и в помине, а бабка знай свое: «Раз других принимаете, не можете меня, старого человека, обидеть». Ну и сунула мне девчушек. Видала, Тихоновна, какой слух о нас пошел: будто мы детский приют собираем.
— Да ты что, Силантий, — опешила кастелянша. — Куда же нам девать их?
Старик развел руками.
— Ума не приложу. А только, ежели по совести, нельзя иначе... Погибнут же детишки... Ведь те близнецы-то, знаете, чьи? Дочки Фоминой, лекарши из горкома... Ее Семенов выдал.
— Семенов? — вскрикнула Таня. — Это тот самый, что ларьком на базаре заведовал? У которого сад в Заречье?
— Он, мразь! — выругался Силантий. — Прилип-таки к немцам... Полицаем заделался. Партийцев выслеживает, комсомолов. А там, гляди, и до детишек доберется. Эх, жизнь наша, все наперекос пошло!
В комнату вошла уборщица тетя Лиза, коренастая, моложавая женщина в сапогах и стеганке. Вошла она бесшумно, словно тень, прислонилась к притолоке двери и окинула всех невидящими, пустыми глазами.
— Лиза, голубушка, — шагнула к ней Ефросинья Тихоновна. — Что с тобой? Полицаи, что ли, обидели?
Тетя Лиза вяло махнула рукой, потом опустилась на стул и закрыла лицо руками.
— Господи! Что же это делается? Что делается? — сквозь слезы забормотала она. — Там по улицам фургон разъезжает. Большой, зеленый, на колесах. А немцы детишек хватают и в душегубку их, в душегубку. Как собачонок бездомных. И за город увозят. А там, говорят...
— Да уймись ты! — побледнев, вполголоса прикрикнула на нее кастелянша. — Дети же здесь...
В комнате наступило долгое молчание.
«Спасать детей, спасать... Во что бы то ни стало», — с отчаянием подумала Таня, проглатывая подступивший к горлу жесткий комок.
Силантий тоскливо поглядел на женщин.
— Так как же с моими питомцами быть? Ну, с мальчишками еще ладно... как-нибудь пробьюсь. А с девчушками что делать?
— Где они у тебя? — спросила Таня.
— В сторожке отогреваются... Холодную картошку прямо с шелухой уминают.
— Мальчишек ведите в Шатровую башню, к Шурке Кропачеву. А девочек... — Таня вопросительно посмотрела на Ефросинью Тихоновну.
— Что уж там... — Вздохнув, кастелянша переглянулась с тетей Лизой. — Девочек сюда давай. Где пятеро, там и семеро в счет.
В комнату ворвался Шурка.
— Немцы из монастыря выезжают! — возбужденно сообщил он.
Приоткрыв штору, все прильнули к окну.
От освещенного здания детского дома отходили груженные доверху и укрытые брезентом машины. В кузовы двух последних грузовиков солдаты втаскивали детдомовские шкафы из-под книг, столы, тумбочки, зеркальное трюмо, часы в высоком деревянном футляре.
— Вот ворюги... Все подчищают, — со злостью сплюнул Силантий.
— Хоть бы стены оставили — и то ладно, — сказала тетя Лиза.
Ломая кусты, грузовики еще раз проутюжили развороченную клумбу и скрылись за воротами монастырской стены.
«Приют обездоленных»
На другой день во флигеле появилось еще пятеро детей. Кого привели родственники, кто пришел сам.
Потом в комнату к Ефросинье Тихоновне вошла учительница из шефской школы Анна Павловна, сухонькая близорукая женщина, и сообщила, что у нее на квартире проживают трое бездомных ребятишек, которых она уже подкармливает вторую неделю. Но что с ними делать дальше, она не знает.
Ефросинья Тихоновна сидела за столом, обхватив голову руками. Во флигеле и в башне уже собралось около тридцати детей, а завтра придут новые, заполнят все комнаты, съедят последний хлеб, картошку. Как жить дальше, чем кормить детей, где раздобыть одежду и обувь?
— А если все-таки к начальству обратиться, к новым властям? — не очень уверенно предложила Ефросинья Тихоновна. — Дети ни в чем не повинны... Может быть, пожалеют их и разрешат открыть приют.
— Уж они пожалеют! — зло сказала тетя Лиза. — Вчера матери с ребятами пришли к управе хлеба просить, а полицаи их прикладами.
— Нет, нет, — заговорила торопливо Таня. — Ни к каким новым властям обращаться не будем. Но детей мы должны спасти. Во что бы то ни стало.
— Что же мы с ними делать-то будем? — взмолилась Ефросинья Тихоновна. — Ничего у нас нет.
— Надо поискать... Пойдем к населению. Будем просить хлеб, одежду, топливо. Ведь наши же люди, советские — поймут, помогут. А детей мы должны собрать в одном месте, хотя бы в этом флигеле. — Таня оглядела женщин. — Четверо воспитателей у нас уже есть. А позовем, еще люди откликнутся. Я вот врача уговорю, Елену Александровну.
— Так, Танюша, так, — кивнула Анна Павловна. — А я девчат-старшеклассниц кликну... Тоже помочь не откажутся.
Трое суток детдомовцы выжидали, не займет ли опустевшее здание новая воинская часть. Но никто не занимал. На четвертый день Ефросинья Тихоновна, которую все с ее молчаливого согласия стали считать заведующей детским домом, решила заселить помещение.
Детдомовцы вошли в сумрачное здание с толстыми стенами, с гулкими чугунными плитами на лестницах и ахнули. Мебели и матрацев почти не осталось, комнаты были загажены, замусорены, стекла в окнах побиты, и только детские железные кровати навалом лежали в угловой комнате.
Началась генеральная уборка. Ребята вымели мусор, вымыли полы, расставили кровати по спальням. Из мешков, которые нашли в кладовке, девочки пошили матрасники, набили их соломой из совхозного омета. Из ящиков и кусков фанеры Силантий с мальчишками соорудили столы и тумбочки.
К вечеру затопили баню.
Таня сходила в городскую больницу и попросила Елену Александровну побывать в детском доме.
— В каком детском доме? — удивилась Елена Александровна.
Таня объяснила, что персонал воспитателей (она назвала всех поименно) уже собрал большую группу ребят и занял старое помещение детского дома.
— Ну и персонал, — покачала головой Елена Александровна. — Хлебнете вы теперь горя с ребятами...
— А вас мы просим занять место детдомовского врача, — пригласила Таня. — Вроде как по совместительству ...
— Вот как... Уже и меня в свой штат включили.
— Зарплаты, само собой, не предвидится, но ведь вы не откажетесь?
Елена Александровна развела руками.
— Пошли... Что уж там.
Детдомовцев они застали вымытыми, подстриженными.
Елена Александровна осмотрела детей, отделила троих больных, назначила им лечение и велела поместить их в изолятор.
В тот же вечер ребят разбили на группы — старшая, средняя, малышовая — и разместили по спальням.
Наутро Таня, тетя Лиза, Силантий и Анна Павловна отправились в город. Взяв с собой по пять-шесть ребят, они заходили в дома, квартиры и начинали рассказывать о вновь созданном детском доме, которому так нужна помощь. Рассказывать долго не приходилось. Один вид ребят — истощенных, оборванных — говорил сам за себя.
И люди чем могли, помогали «приюту обездоленных» — так прозвали они вновь возникший детский дом. Давали белье, одежду, обувь, посуду, делились хлебом, картошкой.
В другой раз бабка Фомичиха привела на веревке знакомую ребятам козу, кудлатую, с витыми рогами, с тугим выменем.
— Спрячьте ее поскорее, пока солдаты не отняли, — попросила бабка Ефросинью Тихоновну. — Она еще дойная... Хоть и небольшое, а все вашим малышам подспорье будет.
Козу поместили в сарайчик около монастырской стены, закармливали травой, помоями и каждый день старательно выдаивали.
Нередко жители города подсказывали ребятам, где и что можно раздобыть. В подвале разрушенного дома, около вокзала, лежат запасы каменного угля, в сарайчике на Вязовской улице уехавшие хозяева оставили отличные березовые дрова. Пока все это не растащили, пусть детдомовцы не зевают. И они не зевали.